Майкл Каннингем - Снежная королева
– Это же про Фостера, тебе не кажется? Он в реальности всего лишь гость.
Тайлер смотрит в ясное, совсем незлобивое лицо Бет. В ее словах нет ни тени досады, ее не напрягает, что Фостер неравнодушен к Тайлеру. Она стремится – и стремилась всегда – из возможных миров жить в самом изобильном и полном разнообразия.
Тайлер обнимает ее. Так много хочется ей сказать, что он не находит слов. Она кладет голову ему на грудь.
И тут откуда ни возьмись подступает страх.
А правильно ли сегодня вот так вот праздновать?
Конечно, правильно. Какие еще есть варианты?
Но разве возможен нынешний праздник без предвкушения будущих воспоминаний, без мыслей о том, соберутся ли они накануне нового 2008, 2012 или какого там еще года ради общих воспоминаний о теперешнем новом, 2006 годе, который они, глупые дети, отмечали так, будто Бет полностью и окончательно исцелилась? Каким вспомнятся им сегодняшний вечер и их собственные заоблачные надежды и исступленная благодарность?
И все же – Страшила Стив, химиотерапевт, произнес слово “чудо”. Это что-нибудь да значит?
Баррет оставляет собравшуюся вокруг Пинга компанию, прихватывает с журнального столика бутылку шампанского и подходит с ней к Тайлеру и Бет. Налив им и себе шампанского, он поднимает свой бокал:
– Счастья в наступающем году.
– Счастья в наступающем году, – отзывается Бет.
Они втроем чокаются.
Тайлер при этом еле сдерживается, чтобы не сказать: счастья в 2006 году? А вам что-нибудь говорят имена Джон Робертс и Сэмюел Алито[11]? Вас, надо полагать, устроили действия властей во время и после урагана Катрина? И вас что, ничуточки не напрягает, что нами второй срок подряд правит худший в истории президент?
Но Тайлер молча пьет свое шампанское.
Чего ему еще не хватает? Бет выздоровела. Он повторяет про себя эту короткую фразу: Бет выздоровела. С какой стати ему теперь хотя бы одну клетку своего мозга занимать мыслями о новом консервативном составе Верховного суда?
Неужели перед Тайлером один путь – превратиться в старого, повернутого на справедливости фрика?
Баррет смотрит на него. Баррет чувствует, когда надо поддержать взглядом, и Тайлер ему за это благодарен.
– Можно тебя на пару минут? – спрашивает Баррет у Бет.
– Да на сколько угодно, – отвечает она.
Тайлер выпускает Бет из объятий. Баррет предлагает ей руку, в одно и то же время пародируя этикет и соблюдая его.
– Я обещал Пингу, что только пойду проверю, у всех ли налито шампанское, и вернусь дальше слушать его обличения Джейн Боулз[12].
– Пинг вообще хороший, – негромко говорит Бет почти на ухо Баррету. – Как думаешь, его можно вылечить от этой привычки обличать?
– Это дело непростое. Он же произносит не обычные обличения…
– А какие тогда считать обычными?
– Он не перефразирует по сто раз что-то давно ему известное, обличения у него не профессиональные, а вдохновенные.
– Ну да.
– Он делает для себя какое-то открытие, и ему сразу надо все, что узнал, рассказать другим.
– Он жутко любопытный. Не знаю человека любопытнее.
– Это ж прелестно, – говорит Баррет.
– Да.
– Но иногда бесит.
– Тоже правда.
– Эй, вы двое, у вас там что, междусобойчик образовался?
Баррет с Бет подходят к дивану, на котором величественно восседает Пинг и разглагольствует перед Фостером и Лиз, а они сидят по обе стороны от него, как служки при жреце. Баррет усаживается в зеленое кресло лицом к компании, Бет пристраивается на подлокотник.
Пинг вещает о том, что Джейн Боулз – это Святая Покровительница Чокнутых Дам[13], но Баррету слушать его неинтересно. Все то, что стало недавним откровением для Пинга, он давно уже про Джейн Боулз знает, но перебивать Пинга нельзя – он страшно обидится, поскольку подает ее своим слушателям как собственную редкостную находку, дикарку, им, Пингом, вывезенную с Черного континента и представленную теперь восхищенной публике.
Ради праздничного вечера, ради всего доброго и хорошего, что еще осталось у него в душе, Баррет старательно гонит от себя мысль: избавь нас Боже от тех, кто считает себя умнее, чем они есть на самом деле.
Фостер сидит слева от Пинга и восторженно его слушает. Фостер все никак не решит, кем стать. С двадцати лет он зарабатывал на жизнь (и законным образом, и не очень) благодаря завораживающей техасской симметрии лица и удачно доставшейся от предков фигуре. Теперь, когда внешность его несколько поизносилась (ничего не поделаешь, таков удел всех смертных) и потеряла рыночную ценность, Фостер пытается подыскать себе какое-нибудь занятие.
Баррету тревожно за Фостера: ему тридцать семь, им не владеет всепоглощающая страсть, им не руководит непререкаемый принцип, и поэтому он мечется, хватается то за одно, то за другое. Фостер хочет устроить себе новое будущее, но устраивает его настолько бессмысленно и бессистемно, что как бы ему не продолжить это занятие и в пятьдесят лет, к тому времени по-прежнему работая официантом или выискивая в интернете клиентов среди любителей зрелых партнеров (Ищете настоящего мужчину? Я знаю, что вы хотите. Я знаю, что вам необходимо).
Кто-то, возможно, подумает, будто Баррет в своих поисках как две капли воды похож на Фостера.
Думать так неправильно. Но Баррету самому странно, насколько ему неохота переубеждать тех, кто просто не в курсе.
Баррет – скромный продавец. Он торгует шмотками. Но втайне, для себя он трудится над Единой Теорией Поля Всего на Свете – как и вообще большинство стоящих проектов, его работа обречена на неудачу и является бредовой в лучшем случае наполовину.
Начать с того, что солнечная система и субатомные частицы подчиняются разным законам физики. Хотя очевидно, что и там и там законы должны быть одни, что планета должна летать вокруг солнца более-менее так же, как электрон вокруг атомного ядра. Но нет, как бы не так!
Баррет, к сожалению, не физик. Природа обделила его этим даром.
Поэтому он размышляет о другом.
В финале “Госпожи Бовари” сообщается, что месье Омэ – воплощение самонадеянной посредственности, деревенский аптекарь, чьи снадобья погубили больше людей, чем вылечили, – награжден орденом Почетного легиона.
Омэ, разумеется, персонаж выдуманный. И все же. Среди реальных кавалеров ордена – Борхес, Кокто, Джейн Гудолл[14], Джерри Льюис[15] (правда-правда), Дэвид Линч, Шарлотта Рэмплинг, Роден, Десмонд Туту[16], Жюль Верн, Эдит Уортон[17] и Ширли Беси, исполнившая заглавную песню в “Голдфингере”.
В число наших американских героев, мужчин и женщин, которые наверняка бы удостоились американской версии ордена Почетного легиона, конечно же, входят Уолт Уитмен, Томас Джефферсон, Соджорнер Трут[18], Джон Адамс[19], Гертруда Стайн, Бенджамин Франклин, Томас Эдисон, Сьюзен Энтони[20], Джон Колтрейн, Момс Мейбли[21] и Джаспер Джонс[22].
Но в один с ними список попадает и Рональд Рейган, которого уже вспоминают как одного из величайших американских президентов, и Пэрис Хилтон – одна из самых известных из ныне живущих людей.
Баррет пытается по мере сил свести все это воедино. Начиная с “Госпожи Бовари”.
А еще он видел небесный свет. Который видел его. Этого достаточно Баррету, чтобы идти узким путем, чтобы стремиться к знанию ради самого знания. Он обитает в срединной сфере. Он больше не работает барменом в загибающемся итальянском ресторане в Портленде, но и не вымучивает из себя умные статейки, цепляясь за преподавательское место в каком-нибудь заштатном университете. Он продает вещи, которые приносят людям радость. И втайне ведет свои одинокие штудии.
Ему этого вполне хватает. Да, конечно, все от него ожидали совсем другого. Но ведь правда же очень тоскливо и уныло оправдывать ожидания, которые возлагают на тебя посторонние?
А еще к нему может прийти любовь – и никуда потом не деться. Это вполне может быть. Ведь нет в природе внятных законов, диктующих любви непостоянство (как нет, впрочем, и внятных законов, которые объясняли бы поведение нейтронов). Главное – набраться терпения. Разве главное не это? Терпение и решимость надеяться несмотря ни на что. Решимость, которую основательно подкосил тот прощальный текст.
Желаю тебе счастья и удачи в будущем. ххх.
Это написал человек, с которым, как вообразил Баррет, как он позволил себе вообразить, у них возникал подлинный душевный контакт, раз или два точно (когда Баррет, дождливым днем сидя с ним в ванне, прочел стихотворение О’Хары ему на ухо, окаймленное очаровательным белокурым завитком; и ночью в Адирондакских горах, когда им в окно стучались ветви дерева и тот человек сказал, как будто поделился тайной: “Это акация”).
