Ян-Филипп Зендкер - Сердце, живущее в согласии
– Ты показывался доктору?
У Ба покачал головой и улыбнулся:
– Такие состояния приходят и уходят.
– И все равно обследование не помешает. Для большей уверенности.
– Боюсь, это будет напрасной тратой времени. Его у меня предостаточно, но все равно не люблю зря транжирить. В нашей больнице нет специалиста по сухому кашлю. Это даже не больница, а фельдшерский пункт, где оказывают лишь первую помощь. Есть еще армейский госпиталь, но туда принимают только военных. Ты не волнуйся, ничего серьезного у меня нет. Через несколько дней все пройдет. Лучше скажи, могу ли я тебе помочь?
– Почему ты думаешь, что мне нужна помощь?
– Увидел по твоим глазам. По твоей улыбке. Услышал в голосе. Наш отец наверняка сказал бы, что услышал по биению твоего сердца.
Я молча кивнула.
Вспомнила все, о чем невидимая женщина рассказала ночью. Вдруг она была права? Что, если поиски истины действительно опасны? Может, обстоятельства ее жизни и смерти таковы, что их нельзя раскрывать. Кто защитит меня, если запахнет жареным? Уж ясно, что не У Ба. Американское посольство далеко, в Рангуне. К тому же я не знала ни одного их номера. Тогда зачем ехала сюда с другого континента? Чтобы поддаться чужим страхам? Нет, я должна узнать о женщине, чья душа поселилась во мне и чей голос не оставляет меня в покое.
– Ты прав. Мне действительно нужна помощь.
Я на одном дыхании рассказала У Ба все. Он на одном дыхании меня выслушал.
Брат наморщил лоб, поскреб затылок и закрыл глаза. Его худощавое тело утонуло в кожаном кресле. Я смотрела на его морщинистые щеки, на глубоко посаженные глаза. На худые руки, обманчиво слабые, но способные нести тяжелый груз. Сейчас они безвольно свешивались с подлокотников кресла. У Ба выглядел тщедушным стариком. Чем он мне поможет, кроме слов сочувствия?
– Думаю, я смогу помочь, – вдруг сказал он, глядя без тени улыбки.
– Ты знаешь, чей это голос? – удивилась я.
– Нет.
– Тогда, может, тебе известно, что это за «черные сапоги»?
У Ба задумался, потом очень медленно, не сводя с меня глаз, покачал головой.
Возможно, он чего-то не хотел мне говорить.
– Но я знаю, откуда начнутся наши поиски.
Часть вторая
Глава 1
У Ба куда-то меня вел. Брат целиком погрузился в раздумья, утратив былую легкость походки, однако двигался очень быстро. Настолько, что со стороны могло показаться, будто за ним гонятся. С ним часто здоровались, У Ба рассеянно кивал. На мои вопросы отвечал с предельной неохотой, и я перестала спрашивать.
Мы миновали вчерашнее чайное заведение, прошли мимо мусульманской мечети и буддистского монастыря, в котором наш отец когда-то был послушником. У раскидистого баньяна свернули влево и шли по грунтовой дороге, пока та не сменилась исхоженной тропой. Эта тропа привела нас на вершину холма, а затем и на другой конец города.
У Ба остановился у полусгнившей садовой калитки, едва различимой в буйных зарослях. Брат раздвинул ветви, и мы очутились во дворе, где росли ореховые и банановые деревья, папайя и несколько пальм. Тут же на бамбуковых сваях (высотой не более трех футов) стояла маленькая хижина. Как и у многих «соседок», ее стены были сплетены из сухой травы. Ступени вели на крылечко, где под солнцем сохли красная лоунджи и белая блузка.
У Ба произнес имя. Мы ждали, но из домика никто не выходил. Тогда брат позвал снова.
Хозяйку звали Кхин Кхин. Я бы не решилась определять ее возраст. Ей могло быть лет пятьдесят, а могло – и все восемьдесят. Она смотрела на нас узкими глазками, лоб и щеки были изрезаны морщинами, шрам делил подбородок на две неравные части.
Вся жизнь этой женщины была написана на лице.
Ее волосы скрывала ярко-розовая косынка. В руках Кхин Кхин держала дымящуюся сигару.
Зачем брат привел меня сюда? Какая связь между судьбой этой женщины и моей?
Кхин Кхин тепло поздоровалась с У Ба и радушным жестом пригласила нас войти. В хижине была всего одна комната. В углу дремала стопка аккуратно свернутых одеял и одежды. Над ними возвышался небольшой алтарь с фигуркой лежащего Будды, горсткой риса и вазой, где стоял увядший цветок. Напротив располагался очаг с тлеющими древесными углями, над которыми кипел чайник. Мы уселись на соломенную циновку. Кхин Кхин достала три чашки и налила нам чая из термоса. Наверное, она задавала себе схожий вопрос: зачем У Ба привел к ней иностранку?
Мой брат начал рассказывать. Скорее всего, мою историю. На бирманском она звучала удивительно певуче. Мы с Кхин Кхин внимательно слушали, но она все понимала, а я могла лишь наслаждаться мелодией речи. В словах У Ба я улавливала страстную, точно выверенную мольбу. Иногда его голос звучал настойчиво и даже требовательно, но в следующую секунду снова делался просящим. Я даже отмечала нотки ликования, хотя не понимала, чему тут радоваться.
Иногда Кхин Кхин недоверчиво мотала головой, не забывая затягиваться сигарой. Она что-то говорила У Ба, улыбалась и с изумлением поглядывала на меня. Когда У Ба закончил рассказ, Кхин Кхин важно покивала и вдруг засмеялась.
Ее реакция не обескуражила моего брата. Он, словно музыкант, исполнил первую часть (допустим, это было адажио) и перешел к основной. Теперь говорил тише и спокойнее, порой переходя на шепот. Их с Кхин Кхин взгляды часто встречались, и никто не торопился отвернуться первым.
Затем Кхин Кхин погрузилась в размышления, ее сигара догорела и погасла. Женщина долго и пристально смотрела на меня, потягивая чай. Сделав несколько глотков, она взглянула на У Ба, затем – в мою сторону и кивнула.
Брат наклонился ко мне.
– Кхин Кхин готова рассказать нам об умершей сестре, – тихо сказал он по-английски. – Я буду переводить.
– Но с чего ты решил, что ее сестра имеет отношение к голосу внутри меня?
– Когда услышишь историю, сама поймешь.
Глава 2
Жена крестьянина. Маленькая женщина с большим сердцем, в котором почти не осталось места. Однако сердце было ее единственным богатством.
Два юноши и их мать. Крепкая любовь, не принесшая никому из троих счастья. Но любовь была их единственным богатством.
Наверное, история эта началась гораздо раньше. Скорее всего, в неделю, когда Ну Ну впервые столкнулась со смертью. Ее отец проснулся с жуткой головной болью, все тело горело, как в лихорадке. Незадолго до этого у него был легкий понос. Местный знахарь дал травы, из которых мать Ну Ну готовила вонючий отвар. Снадобье действия не возымело. Не помогли и нагретые в очаге камни. Ими мать Ну Ну обкладывала живот мужа. Бесполезной оказалась и настойка, которую женщина неутомимо втирала супругу в ступни и икры.
Жар только усиливался. Ни пища, ни вода не держались в слабеющем теле отца. Вместе с коричневой жижей из него уходила жизнь. Когда понос прекратился, не стало и папы.
Второй раз Ну Ну столкнулась со смертью всего через две недели, когда от такого же расстройства желудка умерла мать.
Соседи рассказывали, что девочка три дня и три ночи просидела, держа ее за руку. Все это время она молчала. Когда соседи пришли, чтобы вынести тело матери из хижины, Ну Ну показалась им каменной статуей. Худенькая, застывшая, с широко открытыми глазами и отсутствующим взглядом. Она не сразу пошла за взрослыми на кладбище, а возле могилы стояла, не уронив ни слезинки.
Обо всем этом Ну Ну знала по чужим рассказам, ее воспоминания о двух смертях почти стерлись. Она помнила, что вокруг становилось все тише и тише, угасал огонь в очаге. С тех пор ей было тяжело смотреть на умирающее пламя.
Еще девочка помнила теплую руку, которая постепенно холодела.
Ей было всего два года.
Братья и сестры отца не хотели брать Ну Ну в свои семьи. Считалось, что дитя, осиротевшее в раннем детстве, несет в себе плохую карму. Более того, такой ребенок – предвестник несчастий для тех, кто его приютит. И потом, в каждой семье хватало своих голодных ртов.
Ее взял к себе дядя, брат матери. Он был молод, жил в той же деревне, женился совсем недавно и еще не успел обзавестись собственными чадами. Дядя был усердным работником и умелым крестьянином, у него всегда хорошо росли овощи. А еще он отличался на редкость невозмутимым характером и беспредельным терпением.
Ну Ну с ранних лет удивлялась дядиной выдержке. Как можно оставаться спокойным, когда крысы вновь разорили семейные запасы риса? А с чего улыбаться, когда небеса запаздывали с дождем, земля трескалась от зноя и засуха грозила погубить урожай?
Или взять его жену, вошедшую в азарт и проигравшую далеко не лишние в семейном бюджете деньги. На празднестве в честь дня пагоды[3], среди прочих развлечений, устроили лотерею. Тетка Ну Ну упорно ставила на слона, но выпадали мышь, тигр и обезьяна. Когда же она проиграла последний кьят, слон выпал три раза подряд. Другой муж не только бы рассердился, но и поколотил жену-мотовку. А этот лишь пожал плечами, словно денег у него было как песка во дворе.
