Мартин Эмис - Информация
— А-а, — сказал он, понимающе улыбнувшись. — Это его второй роман.
— А первый тоже мы издавали?
— Да.
— А как он начинался? Дайте подумать. «Было чиртовски холодно».
Бальфур снова понимающе улыбнулся и сказал:
— Зато сюжет, наверное, занимательный.
Ричард стал читать дальше:
Он должен был выберать. Победить, одержать верх — это было бы невироятно. Но проиграть, потирпеть неудачу было достойно призрения!
Одного не пойму, — сказал Ричард, — что эти люди имеют против словарей. Наверное, им и в голову не приходит, что они пишут безграмотно.
Сказав это, он почувствовал, что покрывается испариной и чуть не плачет. Еще одного он никак не мог понять: почему он должен исправлять орфографические ошибки? В смысле: кого это вообще волнует? Все равно никто, кроме автора и его мамули, не будет читать эту ахинею.
— Я просто счастлив, что он хоть заглавие написал без ошибок.
— А как называется? — спросил Бальфур.
— «Новый дар гения» Александра П. О'Бойя. Если только имя он написал правильно. А первый его роман как назывался?
— Минутку, — Бальфур повернул ключом в замке. — «Дар гения», — сказал он.
— Боже. А сколько ему лет?
— Угадайте, — сказал Бальфур.
— Девять, — сказал Ричард.
— На самом деле ему под семьдесят.
— Какая жалость. Что с ним такое? Я имею в виду — он в здравом уме?
— Многие из наших авторов уже на пенсии. Благодаря нам им есть чем заниматься.
Или быть кем-то, подумал Ричард. Сидеть целыми днями в пивной с собакой на коленях — занятие куда более творческое и достойное, чем тратить бесценное время на безграмотный бред. Он оглянулся по сторонам. Возможно, Бальфур считает Александра П. О'Бойя одним из украшений своей коллекции. Он всегда начинал говорить вполголоса и благоговел, когда речь заходила о художественной литературе. Но так или иначе, теперь редактором художественной литературы в издательстве «Танталус пресс» был Ричард. Ему не надо было заниматься тем, чем занимался Бальфур, а именно вычитывать биографии золотых рыбок и отмеченных призами корнишонов, трактаты по тысяче страниц каждый, камня на камне не оставлявшие от Фрейда, Маркса и Эйнштейна, пересмотр историй расформированных полков, отнюдь не фантастические рассказы об исследованиях далеких планет и прочие вопли о помощи.
— Всегда следует напоминать себе, — произнес Бальфур свою дежурную фразу, — что Джеймс Джойс вначале тоже печатался за свой счет. — Потом он добавил: — Между прочим, и Пруст тоже.
— Да, но это был… Разве это не был просто обходной маневр? Чтобы избежать скандала на гомосексуальной почве, — осторожно высказался Ричард. — Это был совет Андре Жида. Прежде чем Пруст пошел в «Галлимар».
— Ну а Набоков, — не уступал Бальфур.
— Да, но это была всего лишь книжка стихов о любви. Он тогда еще учился в школе.
— И тем не менее. А Филип Ларкин. И, разумеется, Джеймс Джойс.
Бальфур всегда так делал. Ричард полагал, что ему еще предстоит узнать, что Шекспиру в свое время удалось пробиться благодаря изданиям за свой счет, что Гомер откликнулся на какое-то слезное рекламное объявление, разыскивающее гениев. «Танталус пресс», само собой разумеется, не был трамплином для завоевания литературной славы. «Танталус пресс» был трамплином для автора «Новых даров гения» и ему подобных. Издание за свой счет нельзя было отнести к разряду организованной преступности, но оно имело немало общего с проституцией. По сути, «Танталус пресс» был борделем. А Бальфур — бандершей. Ричард был помощником бандерши. Их авторы платили им… А автор должен быть в состоянии, положа руку на сердце, сказать: я никогда за это не платил — никогда в жизни.
— А что там у вас? — спросил Ричард.
— О Второй мировой войне. Довольно противоречиво.
— Миф о шести миллионах?
— Он идет еще дальше. Утверждает, что в концлагерях заправляли евреи, а узники были поголовно арийцами.
— Бросьте, Бальфур. Вы же это не возьмете.
Живи Бальфур тогда, когда фашисты массово уничтожали евреев, в те времена, когда оба его деда и обе бабушки погибли, он уже много раз мог бы расстаться с жизнью. Розовый треугольник, желтая звезда: ему бы тогда пришлось носить довольно сложную эмблему. Недочеловек с расовой точки зрения (еврей), сексуальный извращенец (гомосексуалист), душевнобольной (шизофреник), физически неполноценный (плоскостопие) и политически неблагонадежный (член компартии). Кроме того, он издавал книги за счет авторов и был начисто лишен цинизма. А еще Коэн — причем в этом не было никакой финансовой заинтересованности — был серьезным коллекционером предметов антисемитской пропаганды. Посмотрите на него: трудно представить себе более благородное лицо, подумал Ричард, смуглый, почти безволосый череп, впадины висков, всепрощающий взгляд страстных карих глаз. Бальфур был спорадически щедрым евреем, но иногда он жмотился. Когда все они собирались на ланч в каком-нибудь кафетерии или закусочной, Бальфур либо тихо платил за всех, либо просил точно подсчитать, кто сколько должен, после чего собирал деньги и, казалось, был готов пуститься с ними наутек. Он мог говорить громко, на неоправданно повышенных тонах, а потом медленно остывать. В этом Ричард видел некий атавизм: как-никак Бальфур провел в скитаниях две тысячи лет. Любопытно — Ричард чувствовал, что Бальфур его любит, но при этом хочет его уничтожить… У него было еще одно хобби, которое, как полагал Ричард, являлось для Коэна еще и побочным, хотя и не постоянным, источником дохода: подделка первоизданий современных авторов. Для этого дела у него были свои отшельники и помешанные, которые могли за одну ночь сработать потрясающее факсимиле «Сыновей и любовников» Д. Г. Лоуренса, «Брайтонского леденца» Грэма Грина или «Пригоршни праха» Ивлина Во.
— Не мое дело оспаривать взгляды автора или его собственные открытия.
— Открытия? Никакие это не открытия. Он ничего не открывал. Это его открыли. Бросьте, Бальфур. Порвите, не читая.
Внизу офис издательства «Танталус пресс» представлял из себя общее помещение, в котором одиннадцать человек отвечали за так называемые переводы. Ричарду до сих пор было не совсем ясно, что это за переводы. Перевод одного дерьма на французский? Или перевод французского дерьма в еще большее дерьмо? Как бы то ни было, Ричард устроился наверху с боссом. Их кабинет был удобным и даже со вкусом обставленным, но при этом нарочито избавленным от малейших признаков роскоши (Бальфуру нравилось повторять то, что обычные издатели говорить как раз не любят: что его дело не приносит прибыли), и здесь разрешалось курить. Коммунист вряд ли решился бы запретить курение. Заодно с коммунистами, больными людьми и расово неполноценными — все они были лишними ртами, их жизнь была недостойна жизни — правительство фашистской Германии расправлялось с симулянтами, смутьянами, саботажниками и недовольными. Но не с курильщиками. Ричарда могли приговорить к смертной казни за проявления недовольства (и за многое другое), но не за курение. Гитлер не одобрял курения. Сталин, очевидно, наоборот. Когда русские после окончания войны репатриировали своих скитальцев по Европе, всякому, кто оказывался под их опекой, была гарантирована невероятно щедрая — почти невыкуриваемая — пайка табака: даже маленьким детям, даже младенцам. Бальфур тоже щедро платил Ричарду за то, что он раз в неделю приходил на работу.
— Думаю, мы, вероятно, нашли довольно многообещающего поэта. Довольно яркого для своего первого сборника.
— Запомните его… Хорошее имя. Кит Хорридж. Очень хорошее имя, — сказал Ричард.
Ричард прекрасно знал, что если бы он работал здесь не один, а два дня в неделю, то через год с ним как с человеком было бы покончено. Возможно, романы Ричарда были нечитабельными, но это были романы. Поначалу Ричард с трудом преодолевал Сахары и Гоби бесталанности, с которой он сталкивался ежечасно, но теперь он видел ее насквозь. Это не была плохая литература. Это была антилитература. Пропаганда, направленная против человеческого Я. Романы Ричарда, может, и были нечитабельными, но все же это были романы. Тогда как машинописные рукописи, компьютерные распечатки и потрепанные школьные тетрадки, лежащие на его столе, еще просто не вырвались из примитивных форм: это были дневники, записи сновидений, диалектические рассуждения. Как в инкубаторе для недоношенных, Ричард слышал крики этих созданий, чувствовал их незримые конвульсии и судороги более ранних версий бытия. Они были чем-то вроде выкидышей, чем-то вроде порнографии. На них не следует смотреть. На них действительно не стоит смотреть.
— А как ваш… как ваш последний?.. — с бесконечной деликатностью спросил Бальфур.
— Почти закончен.
Ричард не стал добавлять (ведь он не мог знать, что ждет его в будущем, ведь людям вообще дано видеть не дальше чем ближайшая драка или загул), что его последний действительно может оказаться последним. Людям не просто не дано увидеть: не дано и посмотреть. На это тоже не стоит смотреть.
