Джон Ирвинг - Последняя ночь на Извилистой реке
— Интересно, этот куда направлялся? Как ты думаешь, Герой? — спросила Пам у пса.
Немецкая овчарка ходила вокруг Пам. Героя беспокоило, что он сейчас не видит своего врага. Норма Шесть, не отрываясь от дела, другой рукой схватила овчарку за шею и сжимала до тех пор, пока пес не начал скулить.
— Думал меня обмануть? — сердито спросила она.
Пам разжала пальцы. Немецкая овчарка поплелась к дверце, ведущей в загон.
Сообщили об эвакуации людей из зданий ООН, Государственного департамента, Министерства юстиции и Всемирного банка.
— Гляди-ка, важные шишки спасают шкуру, — сказала Герою Норма Шесть.
Пес опасливо смотрел на нее, не понимая противоречивых действий Нормы Шесть. «Сначала мажет какой-то желтой несъедобной гадостью, потом брызгает в глаза чем-то жгучим, а теперь вымывает то, чем брызнула, и пытается заговаривать зубы. Кстати, а куда подевался этот чертов кобель?» Вероятно, ход собачьих рассуждений был таким.
— Не скрещивай яйца, Герой. Я не собираюсь делать тебе больно.
Но Герой ей больше не верил. Медведь вел себя с ним честнее.
В 10.24 Федеральное агентство авиации объявило о перенаправлении всех трансатлантических рейсов, держащих курс на США, в аэропорты Канады.
— На вашем месте я бы не просерала время, а сделала бы это еще несколько месяцев назад. Вы что, всерьез поверили, что парни на тех двух самолетах сами были из Бостона?
Телевизор проигнорировал ее вопросы.
Через четыре минуты обрушилась северная башня Всемирного торгового центра. По мнению одного комментатора, «будто с длинной картофелины разом содрали кожуру и картофелина распалась».
— Если это не конец света, значит, начало конца, — сказала Норма Шесть.
(Герой по-прежнему беспокойно озирался по сторонам, ожидая появления немецкой овчарки.)
В 10.54 Израиль объявил об эвакуации всех своих дипломатических миссий. Норма Шесть подумала, что этот факт надо записать. Кетчум всегда говорил: израильтяне — единственные, кто умеет держать нос по ветру и знает, что есть что. Закрытие их дипломатических миссий означало, что мусульманские экстремисты, эти воинствующие сторонники исламского фундаментализма, вознамерились стереть евреев с лица земли. Их «священная война» началась с уничтожения Америки, ибо без Штатов Израиль давным-давно прекратил бы свое существование. Америка — реальная опора для Израиля. Остальной демократический мир трусит. Они горазды лишь болтать, и то с оглядкой — как бы мусульмане им яйца не поотрывали. (Надо сказать, что политические взгляды Нормы Шесть во многом сложились под влиянием вольнодумных воззрений Кетчума. А Кетчум восхищался израильтянами и, пожалуй, больше никаким другим народом.)
А может, Кетчум наполовину индеец и наполовину еврей? Этот вопрос возникал в голове Нормы Шесть всякий раз, когда Кетчум грозился уехать в Израиль.
— Я бы принес куда больше пользы, убивая вместо медведей и оленей этих придурков из ХАМАСа[225] и «Хезболлы»![226] — не раз говорил он.
После одиннадцати часов утра по телевидению выступил мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани[227]. Он призвал ньюйоркцев без надобности не покидать своих квартир, а также распорядился провести эвакуацию из зданий, расположенных к югу от Канал-стрит[228]. Выступление нью-йоркского мэра не особо трогало Норму Шесть, которую начало злить долгое отсутствие Кетчума и его гостей. Ну сколько можно разбрасывать над Извилистой пепел Стряпуна? Впрочем, зная Кетчума, Пам догадывалась: одним этим дело не кончится. Кетчум, конечно же, потащит Дэнни показывать варварскую участь Парижа, который он упорно называл Западным Даммером. Либо по пути к Извилистой, либо на обратном пути Кетчум непременно затащит их на Лосиный пруд и начнет с восторгом рассказывать, как туда по ночам приходят лоси и трясут своими тощими задами. Это у них называется танцами.
Пам вдруг стало щемяще грустно. Кетчум столько раз звал ее съездить туда и полюбоваться ночными танцами лосей. (Правда, по ее мнению, лоси просто шатались взад и вперед.) С такой же щемящей грустью Норма Шесть подумала: а как часто она отказывалась ехать на его «привалы» — на травянистый холм, где когда-то была столовая. Для Кетчума теперь это была священная земля, и ничто не приносило ему такой радости, как ночь, проведенная на том месте. Он ставил палатку и брал спальный мешок. Пам однажды согласилась и не могла заснуть из-за его храпа. И потом, с ее бедром спать на жесткой холодной земле? Кетчум не ездил туда летом. Любимым временем его «привалов» была поздняя осень, когда заметно холодало и в особенности когда выпадал снег. А у Пам от холода сразу начинало болеть бедро, и боль отдавалась во всем теле.
— Между прочим, ты сама тянешь с операцией, — регулярно говорил ей Кетчум.
Она и сама не понимала, почему тянет. И как тогда ей возобновить прежние отношения с Кетчумом, если она все время отказывается ездить на эти «привалы»?
Но и Кетчум не шел ей навстречу. Норма Шесть предлагала ему съездить в Берлин, посмотреть какой-нибудь фильм. Услышав об этом, Кетчум закатывал глаза. Пам знала, какого он мнения о фильмах и о Берлине.
— Да я лучше посижу дома и посмотрю, как Герой пукает, — вот что он ей говорил.
Пам вдруг поняла: ей хочется, чтобы Кетчум на ней женился. Но как это сделать?
Время близилось к полудню. Троица до сих пор не возвращалась. Пам жутко злилась и на них, и на весь остальной мир. И тут вдруг по ящику передали сообщение Службы иммиграции и натурализации, что на границах Соединенных Штатов с Канадой и Мексикой введены повышенные меры безопасности, однако решение о закрытии границ с обеими странами пока не принято.
— Да ведь эти фанатики — не канадцы! — заорала Норма Шесть, обращаясь к собакам. — И террористы — не мексиканцы! — едва ли не по-собачьи взвыла она.
Норма Шесть и так сдерживалась все утро. Но ее терпение было на исходе. Герой через дверку тоже отправился в собачий загон, считая, что уж лучше выяснять отношения с немецкой овчаркой, чем находиться рядом с Пам.
Неудивительно, что, когда троица вернулась, Кетчум увидел свое «замечательное животное», своего страдальца Героя в одном загоне с собаками Нормы Шесть (включая и ее непредсказуемую немецкую овчарку). Вывод напрашивался сам собой: Пам просто забыла о Герое, если не сказать, наплевательски отнеслась к его, Кетчума, просьбе.
— Ведь все утро проторчала у своего дерьмового ящика. Приклеится к любой дряни — не оторвать. А пес — хоть сдохни, — выдал критическую тираду Кетчум.
