Джонатан Франзен - Поправки
Альфред дрожащими руками повертел письмо, словно пытаясь извлечь из него какой-то ответ.
– Загадка! – протянул он.
– Можно вскрыть?
– Делай что хочешь.
В конверте обнаружились три экземпляра лицензионного соглашения, датированного 13 сентября, подписанного Альфредом и заверенного Дэвидом Шумпертом.
– Как это попало в самый низ шкафа в бельевой? – поинтересовалась Дениз.
Альфред только головой покачал.
– Спроси у мамы.
Дениз подошла к лестнице и громко позвала:
– Мама! Можешь спуститься на минутку?
Инид тотчас возникла на верхней площадке, с посудным полотенцем в руках.
– Что такое? Не можешь найти горшок?
– Горшок я нашла. Ты можешь спуститься?
Альфред по-прежнему стоял посреди лаборатории, неуверенно сжимая в руках документы. Читать их он не стал. Инид появилась в дверях, заранее сделав виноватое лицо.
– Что такое?
– Папа хочет знать, каким образом этот конверт попал в шкафчик в бельевой.
– Дай сюда! – потребовала Инид. Выхватила у Альфреда документы и скомкала. – Все давно улажено. Папа еще раз подписал договор, и они сразу же прислали нам чек. Не о чем беспокоиться.
– По-моему, ты говорила, что отправила эти бумаги, – прищурилась Дениз. – В Нью-Йорке, в начале октября. Ты говорила, что отправила.
– Я думала, что отправила. Но они потерялись на почте.
– На почте?
Инид растерянно махнула рукой.
– Ну, я так думала. Выходит, они лежали в шкафу. Наверное, я сунула туда всю пачку корреспонденции, а когда пошла на почту, сверху взяла, а это письмо завалилось. За всем не уследишь. Бывает, что-то и теряется. Мне приходится поддерживать порядок в большом доме, Дениз, и порой что-то теряется.
Дениз взяла с верстака конверт.
– Здесь сказано: «Заказное». Как ты могла не заметить на почте, что не взяла с собой заказное письмо? Как ты могла не заметить, что не заполняла квитанцию?
– Дениз! – сердито прервал ее отец. – Довольно!
– Не помню, как это случилось, – отбивалась Инид. – Было столько дел! В общем, для меня это загадка, и не о чем тут говорить. Тем более что это не имеет никакого значения. Папа уже получил свои пять тысяч. Это не имеет значения.
Она смяла бумаги плотным комком и вышла из лаборатории.
«Я подцепила гариит», – подумала Дениз.
– Нельзя так давить на мать, – сказал Альфред.
– Верно. Мне очень жаль.
Но Инид уже что-то верещала в бельевой, потом в комнате со столом для пинг-понга, и вот она снова в лаборатории.
– Дениз! Ты же весь шкаф вверх дном перевернула! Что ты затеяла?
– Выбрасываю еду. Испорченную еду и прочий мусор.
– Прекрасно, только почему именно сейчас? Впереди выходные, и, если ты надумала помочь мне разгрести завалы, это просто замечательно! Только не сегодня. Не надо сегодня.
– Еда испорчена, мама. Лежалая еда превращается в яд. Анаэробные бактерии смертельно опасны.
– Ладно, заканчивай со шкафом, а остальное отложи до выходных. Сегодня у нас нет лишнего времени. Займись обедом, приготовь все заранее, чтобы больше о нем не думать, а потом, пожалуйста, научи папу делать зарядку, ты же обещала!
– Обещала – сделаю.
– Ал! – закричала Инид, наклоняясь, чтобы видеть мужа за спиной дочери. – После ланча Дениз поможет тебе сделать зарядку.
Он угрюмо покачал головой:
– Как скажешь.
На старой простыне «из приданого», которая давно превратилась в подстилку, громоздились плетеные столы и кресла, старая краска частично ободрана, красить заново Альфред еще не начал. На газете рядком закрытые кофейные банки. Возле верстака – ружье в брезентовом чехле.
– Зачем тебе ружье, папа? – спросила Дениз.
– А, он давным-давно собирался его продать, – ответила Инид. – АЛ, ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ НАКОНЕЦ ПРОДАТЬ РУЖЬЕ?
Похоже, Альфреду пришлось несколько раз пропустить вопрос через фильтры мозга, чтобы вычленить смысл. Он кивнул головой – медленно-медленно:
– Да, я продам ружье.
– Неприятно держать ружье в доме, – пожаловалась Инид. – Ты же знаешь, папа так ни разу им и не воспользовался. Ни разу. Никогда из него не стрелял.
Альфред с улыбкой направился к Дениз, вытесняя ее за дверь.
– Я тут закончу, – сказал он.
Наверху уже ощущалась близость Рождества. Под елкой скапливались подарки. Во дворе почти голые ветки белого болотного дуба качались на ветру – направление ветра изменилось, того гляди пойдет снег. Мертвая трава опутывала мертвые листья.
Инид, раздвинув занавески, снова выглянула на улицу.
– Я беспокоюсь за Чипа, а ты?
– Я боюсь, он не приедет, – ответила Дениз. – Но не думаю, чтобы он попал в беду.
– В газете пишут, враждующие партии сражаются в центре Вильнюса.
– Чип достаточно благоразумен.
– Иди сюда. – Инид подвела Дениз к входной двери. – Повесь, пожалуйста, последнюю фигурку на рождественский календарь.
– Почему бы тебе самой не сделать это, мама?
– Нет, мне хочется, чтобы ты.
Последнее украшение, малютка Христос в скорлупе грецкого ореха. Прикрепить его к дереву должен ребенок, наивное, полное надежд существо, а Дениз теперь со всей отчетливостью видела, что сделалась – целенаправленно делала себя – невосприимчивой к эмоциям, которые переполняли этот дом, к детским воспоминаниям и многозначительным намекам. Она не будет ребенком, не сможет выполнить эту просьбу матери.
– Календарь твой, – буркнула она. – Ты и прикрепляй.
Разочарование на лице Инид совершенно непропорционально обиде. Давно копившееся разочарование миром, и родными детьми в особенности, которые отказываются разделить с матерью самые заветные ее радости.
– Спрошу Гари, – может, он согласится, – нахмурившись, сказала она.
– Извини.
– Я же помню, тебе нравилось прикреплять украшения, когда ты была маленькой, Тогда ты это любила. Но раз не хочешь, не надо!
– Мама! – дрожащим голосом остановила ее Дениз. – Не надо меня заставлять.
– Если б я знала, что тебе это так трудно, – продолжала Инид, – в жизни бы тебя не попросила.
– Давай я посмотрю, как ты прикрепишь, – предложила Дениз.
Но Инид только головой покачала и пошла прочь.
– Попрошу Гари, когда он вернется из магазина.
– Извини.
Дениз вышла во двор, присела на ступеньку и закурила. Ветер с юга, пахнет снежком. У соседнего дома Кёрби Рут обматывал мишурой фонарный столбик. Он помахал ей рукой, Дениз помахала в ответ.
– Давно ли ты куришь? – спросила Инид, когда дочка вернулась с улицы.
– Лет пятнадцать уже.
– Я не собираюсь критиковать, – продолжала Инид, – но эта привычка ужасно вредна для здоровья. Кожа портится, да и запах, по правде сказать, неприятный.
