Валерий Залотуха - Свечка. Том 1
– Ты представляешь, что бы мы тут без тебя делали? – не раз спрашивали ее потом Светлана Васильевна и Людмила Васильевна.
– А я там без вас? – всякий раз вопросом на вопрос отвечала Наталья Васильевна.
Единственное, о чем женщины жалели, так это о том, что в случае брака с писателем можно было бы сменить фамилию. И в самом деле: Сак-Саковская – не Нехорошева. (Девичья фамилия у Натальи Васильевны была совсем никудышная – Карачун, фамилия первого мужа вполне приличная – Борисов, но Наталья Васильевна не хотела ее слышать и не по уговорам второго своего супруга, а по собственной воле сделалась Нехорошевой.)
– Зато Нехорошев хороший, – как-то не очень весело заканчивала все эти разговоры Наталья Васильевна, и сестры тут же проявляли известную женскую солидарность:
– Все они хорошие! – восклицала то Светлана Васильевна, то Людмила Васильевна, а нередко одновременно вдвоем, после чего все трое весело смеялись.
Сказать по правде, любовный список наших трех сестер был не так уж велик – он легко мог уместиться на блокнотном листке, возможно, поэтому разговоры о мужчинах, с кого бы они ни начинались – с известных всем покойного уже Алексея Рыбникова, или, дай ему бог здоровья, Александра Малинина, или неизвестного широким массам негра Мустафы, заканчивались всегда на законных мужьях. Без преувеличения: женщины знали о мужьях подруг почти столько же, сколько о своих; с небольшим допуском можно утверждать, что у каждой из них было по три мужа, и отношения со всеми развивались всё по той же вышеупомянутой Марксовой спирали, от которой бывшему советскому человеку, кажется, уже никуда не деться. В данный момент истории сестры пребывали на том ее витке, когда они называли собственных супругов исключительно по фамилиям. Выглядело это примерно так: «Вчера мой Челубеев что учудил…» – начинала рассказывать Светлана Васильевна, а Людмила Васильевна подхватывала: «И мой Шалаумов туда же…» – и, выслушав подруг, Наталья Васильевна обобщала тему, начиная свой рассказ словами: «А думаете, мой Нехорошев лучше?» В той же форме декларировались права каждой из женщин на всех троих мужчин. «А наши-то, наши…» – могла сказать каждая из них, увидев в окно идущих вместе Челубеева, Шалаумова и Нехорошева, причем интонация была неизменно ироничная.
Девичья память не исчезает вместе с навсегда утраченным девичеством, равно присуща она и женщинам зрелым. Светлана Васильевна, Людмила Васильевна и Наталья Васильевна совершенно не помнили, что когда-то называли своих мужей исключительно по имени, щедро используя при этом уменьшительно-ласкательные суффиксы, называли и по имени-отчеству, впрочем, и фамилии тоже уже были, да что тут говорить – спираль есть спираль.
А чтобы поставить окончательную точку в щекотливой теме права каждой из трех женщин на всех троих мужчин, приведем следующий факт: Челубеев, Шалаумов и Нехорошев, сами того не ведая, носили совершенно одинаковое нижнее белье китайского производства, купленное в К-ске одной из сестер, и нет смысла уточнять – кем, потому что это могла быть и Светлана Васильевна, и Людмила Васильевна, и Наталья Васильевна. И не говорили они об этом мужьям вовсе не потому, что боялись смутить их или обидеть – настолько женщины были в них уверены, но потому лишь, что свято соблюдали одну из главных женских заповедей: не говорить мужу, что где куплено и, главное, за сколько.
Такие это были три сестры и такая редкая по нынешним временам женская дружба – наверное, она продолжалась бы еще долго, если бы в один прекрасный день не появились в «Ветерке» о. Мартирий и о. Мардарий…
Глава пятая
Снова страсти по Игорьку
Но если бы только Котан, ах, если бы только Милостивый Котан, и если бы только мыши! Был еще и Авраам, закалающий собственного сына, – его присутствие в храме грозило неприятностями куда более значительными, чем мышиная возня и исчезновение бандитского котяры…
В бывшей солдатской чайной под названием «Русь», на высоченный конек которой в памятный всем в «Ветерке» день 19 октября 1997 года Игорёк водрузил православный крест, что позволило о. Мартирию высказаться кратко и афористично: «Была “Русь” чайная, стала “Русь” православная!», прямо при входе на несущей стене оставалась роспись, которая ни при каких обстоятельствах не могла находиться в церкви, и тем не менее вплоть до последнего времени она там находилась. Роспись любительская, но такая, мимо которой нельзя было пройти, чтобы не остановиться и не разглядеть ее во всех подробностях. Под размашистым утверждением «Коммунизм победит!» с детской искренней непосредственностью было помещено все, что, по убеждению автора, при коммунизме будет иметь место: аист на крыше, трактор на пашне, корабль в море, самолет в небе, ракета в космосе и – посредине – лучезарно улыбающиеся обитатели светлого будущего: женщина в ситцевом платье и мужчина в рабочем комбинезоне (женщина держала на руках ребенка – то ли негритенка, то ли нашего, но очень какого-то замурзанного). Далее шли домашние животные: корова, уткнувшаяся мордой в молочную автоцистерну, розовый поросенок, задумчиво взирающий на связки колбас, курочка Ряба, выстреливающая в корзину с яйцами еще одним, не золотым, а, как обещала, простым, кот, отдаленно напоминающий Котана, сидящий в позе караульного пса. Затем снова были люди, уменьшенные в несколько раз по сравнению с запечатленными на первом плане коммунистическими Адамом и Евой, успевшими вкусить в своем раю греха. Сначала шли военные: летчик, солдат и матрос, а в некотором отдалении стояли пшеничноволосый комбайнер со снопом пшеницы в руках, то ли маляр, то ли штукатур – непонятно, потому что в одной руке его была длинная кисть, в другой пиковый мастерок, и, наконец, шахтер с отбойным молотком на плече, чумазый, как негр, а может быть, даже и негр, отец того ребенка, – короче, чего там только не было, да и то легче сказать чего. Не было там секса, алкоголя и наркотиков, а также даже намека на то, что помимо этого самодостаточного мира может существовать какой-то другой… Это был дольний мир, заменивший собой мир горний, мир победившего человека, ежедневно празднующего по этому поводу победу.
Интересно было наблюдать, как монахи разглядывали эту прокоммунистическую стенопись. Отец Мардарий переходил нетерпеливо от сюжета к сюжету и от персонажа к персонажу, прыская по поводу каждого смехом, отец же Мартирий как уставился на шахтера, так и не сводил с него глаз, задумчиво трогая изображение рукой, пока не повернулся к Игорьку и не приказал зачистить, как он печально выразился, веселые картинки. Это оказалось неожиданностью для всех, и в первую очередь для о. Мардария.
