Мэри Кайе - Далекие Шатры
Они достигли границы лагеря минут через пятнадцать, и остаток дня прошел без событий. Жара отбивала охоту к любым видам деятельности, помимо самых необходимых. Люди и животные укрылись в тени, какую сумели найти, и погрузились в сон на несколько долгих часов, остававшихся до времени, когда солнце спустится к горизонту и воздух станет прохладнее. Аш то и дело поглядывал в бинокль на равнину, где на фоне белесого неба вырисовывалась одинокая пальма, казавшаяся отсюда размером с зубочистку, но, если не считать постоянного дрожания знойного марева, там не наблюдалось никакого движения. Когда лагерь пробудился и занялся ежевечерними делами, косильщики направились не в сторону проторенного утром пути, а налево и направо от места стоянки, где трава не столь густо присыпана песком и пылью.
Как обычно, Аш поужинал на открытом воздухе, но сегодня вечером не стал засиживаться допоздна, а удалился в палатку, едва лишь в небе появились первые звезды, отпустил Гулбаза и, дождавшись темноты, погасил фонарь, чтобы у любого человека, ведущего за ним наблюдение, создалось впечатление, будто он лег спать. В его распоряжении оставалось еще много времени, ибо луна была на ущербе и должна была взойти только через час с лишним, но он не хотел рисковать. Лучше прибыть на место слишком рано, чем опоздать. Стекло фонаря еще не успело остыть, когда он выскользнул из-под боковой стенки палатки и по-пластунски пополз через участок открытой местности к укрытию в зарослях пампасной травы, двигаясь столь бесшумно и проворно, что даже у Малик-шаха, научившего Аша так ползать, не получилось бы лучше. У него за спиной свет фонарей, факелов и костров озарял небо и обращал ночь в день, но равнина впереди являла собой бескрайнее море черноты, испещренное шуршащими островками травы, и даже ближайшие кикары еле виднелись на фоне усыпанного звездами неба.
Аш ненадолго остановился, чтобы убедиться, что никто за ним не крадется, а потом двинулся дальше в темноту, держась пересохшего ручья, чье песчаное дно смутно белело в свете звезд. Дорога, которой они проезжали днем, тянулась вдоль ручья, и, хотя из-за изгибов русла путь до места, где он выбросил оторванную половину серого ачкана, составлявший всего милю по прямой от лагеря, удлинялся в полтора раза, двигаться было легко. Настолько легко, что не успел Аш оглянуться, как темная колонна пальмы неясно вырисовалась перед ним на фоне звездного неба.
Он подошел к дереву и сел под ним на корточки на местный манер, приготовившись ждать. Луна взойдет через полчаса с лишним, а поскольку Биджурам вряд ли покинет лагерь, пока не станет достаточно светло, да и на дорогу у него уйдет минут сорок пять, самое малое, ждать придется долго.
Аш научился быть терпеливым, но это всегда давалось ему тяжело, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Он постарался хорошо запомнить место, куда выбросил лоскут ткани, и еще совсем недавно с уверенностью сказал бы, что знает с точностью до одного-двух ярдов, где тот лежит, но в свете звезд островки травы выглядели иначе, и он засомневался. Вдобавок как знать, не утащил ли окровавленную тряпку какой-нибудь стервятник или рыщущий в поисках добычи шакал, а искать ее в темноте не имеет смысла. Если она осталась на месте, Биджурам найдет ее в скором времени, и даже если она пропала, ничего страшного: сам факт, что он явился за ней, послужит достаточным доказательством. Но когда наконец луна поднялась над равниной, Аш сам увидел лоскут ткани рядом с кустом пампасной травы, шагах в десяти слева от него.
Лунный свет равным образом выдавал и его собственное местонахождение, ибо пальма больше не защищала от постороннего взгляда, и Аш немного углубился в заросли травы, вытоптал там укромное местечко для засады, снова сел на корточки и стал ждать.
Укрытие оказалось неудобным: при каждом случайном движении трава шелестела, а в глубоком ночном безмолвии любой звук слышался отчетливо. Однако тишина играла Ашу на руку, она позволяла ему услышать шаги задолго до появления Биджурама в поле зрения.
Минуты медленно текли одна за другой, складываясь в часы, а ничего по-прежнему не происходило, и в конце концов Аш начал спрашивать себя, не допустил ли он ошибку – не в смысле принадлежности серого кафтана (он точно знал, что лоскут принадлежит Биджураму), а в том, каким способом он избавился от окровавленной тряпки. Может, он выбросил ее слишком быстро, не дав достаточно времени на опознание? Или настолько небрежно, что сей жест не привлек незаинтересованного взгляда? Или же он перестарался и сцена показалась наигранной?..
Биджурам далеко не глуп и не станет рисковать, если заподозрил ловушку, сколь бы соблазнительной ни была приманка. Но если он поддался на обман и принял утреннее представление за чистую монету, ничто его не остановит и он никому не поручит этого дела и никого не возьмет с собой. Он придет один – или вообще не придет. Однако луна уже два часа как взошла, а Биджурам все еще не появился, и в ночной тишине по-прежнему не слышалось никаких звуков, свидетельствующих о чьем-либо приближении. Если Биджурам так и не придет, можно будет с полным основанием предположить, что он заподозрил ловушку, а тогда не исключена вероятность нарваться на засаду по дороге обратно в лагерь.
Аш беспокойно пошевелился и почувствовал искушение закончить дежурство, вернуться кружным путем к своей палатке и лечь спать. Дело, надо полагать, уже близится к часу ночи, и всего через три с небольшим часа лагерь проснется и начнет готовиться к выступлению. Помимо всего прочего, Аш совершенно не нуждается в дополнительных доказательствах того, что именно Биджурам стрелял в него и оставил у него в руках кусок своего кафтана, когда они дрались в темноте. Или что именно Биджурам по приказу нотч убил Хиралала и Лалджи, а теперь, по воле нового хозяина, пытается избавиться от Джоти. Все и так яснее ясного, и донкихотская убежденность в том, что, по совести говоря, он обязан получить хотя бы одно конкретное доказательство, подтверждающее его подозрения, просто нелепа: ведь оно всего лишь подтвердит то, что он уже знает. И какое отношение имеет совесть к Биджураму?
«Никакого, – сердито решил Аш. – Никакого».
Однако он знал, что не может уйти, пока Биджурам не придет. Если вообще придет. Пусть эта убежденность и донкихотская, но она существует, и он не в силах от нее избавиться. Прошлое сильнее его. Хилари и Акбар-хан посеяли семена глубже, чем думали, когда внушали маленькому мальчику, что единственным непростительным грехом является несправедливость и что он должен оставаться честным в любых обстоятельствах. Да и законы Англии гласили, что любой обвиняемый человек считается невиновным, покуда его вина не доказана.
