Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна
Шива живет во мне.
Назовите это надуманной схемой, которую я изобрел, только бы оправдать то, что остался в живых… и окажетесь правы. Мне так удобнее. Слезы мои высохли, объятия разжались, оставив в покое отбракованное тело. В жуткой тишине палаты, набитой молчащими машинами, за задернутыми занавесками, рядом с ледяным трупом Шива наставлял меня. Он греб прочь от тонущего корабля, и ход моих рассуждений оказался ему по душе, совпал с его логическим подходом.
Родившиеся как единое целое, грубо разделенные, мы снова слились воедино.
Они собрались у дверей палаты унылой шеренгой. Но я их не виню, они ведь не ведали того, что открылось мне. Они искренне сочувствовали мне. Томас Стоун, Дипак, Вину, многочисленные сестры и помощники — мои друзья, моя больничная семья, пока я сам не угодил под их опеку. Я пожал всем руки и поблагодарил от нашего с Шивой имени. Пожалуй, я показался им чересчур сдержанным, они не этого ожидали. Томаса Стоуна я оставил на самый конец. Пожав ему руку, я поддался какому-то иррациональному чувству — оно явно исходило от Шивы, не от меня — и обнял его первым, не стал дожидаться, пока он обнимет меня. Я хотел дать ему понять: как отец он сделал все, что полагается, он жил в нас и мы жили благодаря его таланту. Он ухватился за меня, точно утопающий, и это сказало мне, что я (или Шива во мне) поступил правильно, хоть и неуклюже.
Хема, сложив на груди руки, глядела в окно на огни стройплощадки, примыкающей к нашему общежитию, и на далекие очертания моста за ней. Ко мне она стояла спиной. Увидев в стекле мое отражение, она не стала сразу поворачиваться ко мне, как все прочие. Я остановился в дверях, и мы долго смотрели в глаза нашим отражениям.
— Вот и мы, Ма, — произнес я.
При звуках моего голоса она вскинула голову, задумчиво провела пальцами по подбородку, по щеке… Она изучала мое отражение, как деревенская девчонка у колодца, что пытается отгадать намерения высокого улыбающегося аватара у себя за спиной.
Потом неторопливо, словно в танце, повернулась ко мне лицом.
Я приблизился к ней.
— Вот и мы, — повторил я и протянул к ней руки. — Можем отправляться домой, Ма.
Это, наверное, показалось ей очень странным, даже диким. Ведь жить здесь и сейчас, смотреть в будущее и не оглядываться назад — таким был прежний Шива.
— Вот и мы, — сказал я. Она приникла ко мне. Мы крепко обняли ее.
Глава шестнадцатая
Она идет
Чудесным утром ровно через три недели после перемещения Шивы мы с Хемой покинули Госпиталь Богоматери. Томас Стоун настоял, что будет нас сопровождать. Воздух лучился и переливался, казалось, стоит чихнуть или кашлянуть, и он разлетится на тысячи осколков, точно стекло. Кирпичный фасад покрывала сверкающая роса. Больница недавно прославилась, и город принужден был раскошелиться на аварийный ремонт; скульптура фонтана больше не нуждалась в дополнительных подпорках, очистили ее и от наслоений птичьего помета. Чистенькая и словно кастрированная, фигура потеряла всякую связь с местом, где я провел последние семь лет жизни.
Желтое такси помчало нас в аэропорт Кеннеди. Только-только взошло солнце, но по автостраде неслись потоки машин, тоненькая жесть на такой скорости никак не защитила бы водителей от опасности. Хема задумчиво глядела в окно, совсем как я семь лет тому назад. Слышала ли она шум, производимый высшим разумом, этим суперорганизмом, балансирующим на грани хаоса?
1986-й был для нашей семьи годом несчастий. Хема верила, что свою роль здесь сыграли цифры, ведь «1» значило рождение, «8» — судьбу. Начало 1986-го ознаменовалось катастрофой космического челнока «Челленджер», взорвавшегося 28 января (первый месяц и цифра восемь в дате). Ровно через 88 дней после «Челленджера» произошла трагедия в Чернобыле. На фоне таких событий смерть одного из близнецов, последовавшую восемнадцатого числа, почти никто и не заметил.
Через восемь дней наша семья понесла еще одну утрату: мой сосед Холмс и Эпплби из детективного агентства сообщили мне, что Генет скончалась в тюремной больнице Галвестона, как раз когда силы стали ко мне возвращаться. Ребенка Генет усыновила семья из Техаса, и она отправилась на поиски. Задержали ее в какой-то картонной хижине рядом с дамбой, где она оказалась без средств к существованию. Кожа да кости, она скончалась в тюремном изоляторе через два дня. Вроде бы отказали надпочечники. Я лучше знал причину. Она умерла, пытаясь обрести величие и не находя его, она искала его повсюду, оно от нее ускользало, а почему, она так и не поняла. Со стыдом признаюсь, что почувствовал облегчение, когда узнал о ее кончине, иначе мы бы до конца жизни не дали друг другу покоя.
В международном зале отлетов мое ухо выхватило фразы на бенгальском, арабском и тагальском. Пассажир, улетающий в Лагос, визжал на пиджин-инглиш что-то насчет несправедливости «Бритиш Эйрвейз», насчитавших ему четыре фунта лишнего веса. На этом фоне Томас Стоун без белого халата смотрелся только что прибывшим иностранцем.
— Ты вернешься, Мэрион? — спросил он, когда настала пора прощаться.
Я хотел быть вместе с Хемой, когда прах Шивы будет погребен между Гхошем и сестрой Мэри Джозеф Прейз, вот и все, что я знал. Грот у тыльной стены Миссии, до которого долетало журчание ручья, скоро превратится в настоящий семейный склеп. Еще я хотел повидать матушку Алмаз и Гебре, мое присутствие послужило бы для них утешением. А вообще-то я не задумывался о своем будущем.
— Разумеется, вернусь, — ответил я. — У меня же здесь дом, машина, работа…
— Будь разборчив в еде и питье… — напутствовал он меня. Это он так хотел сохранить свое рукоделье.
Чувствовал я себя прекрасно. Прочие пациенты с пересаженными органами вынуждены сражаться, чтобы их организм не отторг чужака. Кортизон, который они принимают, приводит к катаракте, диабету, патологическим переломам костей и прочим побочным эффектам. Я не проглотил ни таблетки. Никакие боли меня не мучили, если не считать покалывания под ребрами — это Шивина половинка росла, стремясь поскорее занять отведенное ей пространство.
— А как же ты? — Я все не мог подыскать подходящего обращения к отцу; в больнице он был для меня «доктор Стоун», а за ее стенами я никак его не называл. — Как там твоя работа? (В Бостоне он не появлялся с начала моей болезни.)
Чуть заметная улыбка только придала печали его лицу. Он близко к сердцу принял смерть Шивы, судьба словно не могла ему простить попытки убить Шиву при рождении и отыгралась, когда он стремился спасти сына.
