Пэт Конрой - Пляжная музыка
Когда Джордан вышел из тюрьмы, генерал его уже ждал. На сей раз он не стал бить Джордана перед объективами камер. Вместо того чтобы ехать домой на остров Поллок, генерал отвез Джордана прямиком в психиатрическую больницу штата Южная Каролина на Булл-стрит. Военный врач, помощник судьи Верховного суда штата и генерал подписали документ, из которого следовало, что Джордан Эллиот является недееспособным и не может принимать участие в процессе, а потому подлежит госпитализации для обследования психического состояния прямо с сегодняшнего дня. По сравнению с остальными американскими штатами в Южной Каролине самые простые правила изоляции сумасшедших и недееспособных.
Слушание дела состоялось в начале декабря в Колумбии. Страсти по поводу убийства студентов в Кенте улеглись, сменившись усталостью, потихоньку охватившей государство. Вся страна чувствовала себя измотанной и загнанной после долгих лет этой трагической демонстрации силы.
И все же когда я в сопровождении родителей и братьев подъехал к зданию суда, где мне предстояло воочию убедиться в последствиях своего поведения в прошлом мае, на улице в полном разгаре была последняя масштабная антивоенная акция в Южной Каролине. Как ни старался я мысленно восстановить те события, для меня оставалось непостижимым, что подвигло такого покладистого парня, как я, на столь вопиющее неповиновение властям. До сих пор меня так долго называли настоящим американским мальчиком, что это уже стало частью моего представления о самом себе. Я ни разу не получал штраф за превышение скорости, никогда не заваливал устных или письменных тестов, родители никогда не переживали из-за моих оценок. Я был примерным студентом, а теперь мне светило тридцать лет тюрьмы. Свой диплом я спустил в унитаз, а все потому, что разозлился из-за гибели четырех студентов, которых никогда не видел, которые ходили в колледж, о котором я никогда не слышал, в штате, через который я никогда не проезжал. Я страшно боялся суда, и даже бравада Шайлы не могла снять чувство пустоты и неопределенности при мыслях о будущем.
Но, идя под прицелом направленных на нас камер возле здания суда, я шепотом благодарил за все свою семью: мне было приятно, что отец был таким солидным, мама — такой красивой, а братья — такими преданными.
Судебный пристав выкрикнул: «Прошу всех встать! Суд идет!» — и в зал решительной походкой вошел судья Стэнли Карсвелл. Вид у него был грозный, пока он не сел за стол и не улыбнулся. Он внимательно нас оглядел, печально покачал головой и приступил к рассмотрению дела. После нескольких вступительных слов судья сказал:
— Попрошу обвинение вызвать первого свидетеля.
Прокурор был опытным юристом, причем его южной разновидности. Он был тучным, говорливым, с акцентом, характерным для американской глубинки, что вызывало у меня ассоциации с солеными окороками, свешивающимися с почерневших балок коптильни. И когда по залу разнесся звенящий голос прокурора, Шайла, сидевшая между мной и Кэйперсом, взяла нас обоих под руки. Прокурор начал так:
— Ваша честь, в качестве первого свидетеля от штата Южная Каролина я хотел бы вызвать мистера Кэйперса Миддлтона.
Если в Южной Каролине до сих пор и витал бесконечно малый, еле уловимый дух шестидесятых, то в этот момент он выветрился окончательно. Кэйперс стал свидетельствовать против нас от имени штата. Он назвал каждое имя, открыл каждый секрет, перелистал каждое личное дело, пересказал все разговоры, упомянул каждую дату, перечислил все расходы и номера телефонов, которые тщательно записывал в дневнике, — и своими показаниями отправил в тюрьму десятки людей со всего Восточного побережья. Местная глава организации «Студенты за демократическое общество» была закрыта уже в первый час его нахождения в кресле свидетеля. Аккуратно направляемый прокурором, Кэйперс рассказал, как Дж. Д. Стром, ведущий агент ПСЮК, еще в конце первого курса завербовал его, с тем чтобы он проник в антивоенное движение. Кэйперс признался, что использовал дружбу со своей подругой детства Шайлой Фокс для получения доступа в узкий круг радикальных активистов. Если бы не Шайла, то, по мнению Кэйперса, он вряд ли смог бы завоевать доверие такого убежденного человека, как Радикальный Боб Меррилл. Стать агентом под прикрытием его побудил патриотизм высшей пробы и ярый антикоммунизм. Миддлтоны входят в число старейших и выдающихся семейств Юга, так что любовь Кэйперса к стране не подлежит сомнению. Он также заявил, что радикалы, которых он встречал, в основном не представляют опасности для штата. На самом деле он по-прежнему всем сердцем любит своих друзей — Шайлу, Джордана и меня, — но считает, что все мы — незрелые простофили, падкие на зажигательную риторику, которую на самом деле не способны понять. На протяжении пяти дней дачи свидетельских показаний Кэйперс столько раз употребил слово «овцы», что Шайла написала мне записку, в которой призналась, что благодаря Кэйперсу чувствует себя кормушкой для ягненка. Это было единственной смешной запиской во время суда. Именно этот процесс изменил все наши представления о дружбе, о политике и даже о любви.
Защита яростно вгрызлась в Кэйперса Миддлтона, выразив все отвращение и презрение, какое только мог позволить ей судья. Адвокаты насмехались над искренними заверениями Кэйперса в том, что он действовал из лучших побуждений, считая, что страна в большой опасности. Они зачитывали Кэйперсу слова его же речей, демонстрировали снятые на пленку кадры, где Кэйперс проклинал войну, не выбирая выражений. Но их попытки высмеять его маскарад возымели прямо противоположное действие, так как Кэйперс стал выглядеть несгибаемым патриотом. Во время изматывающих перекрестных допросов Кэйперс ни в чем не уступал адвокатам защиты. Кэйперс отказался допустить, что так или иначе нас всех предал, и лишь с грустью признал, что мы, возможно, нарушили клятву, данную Америке.
Затем Кэйперс заговорил о Шайле, хотя так и не осмелился посмотреть ей в глаза. По сравнению с остальными участниками антивоенного движения Шайла была самой страстной, красноречивой и последовательной противницей войны. Ее идеализм не подлежал обсуждению: она была правой рукой Кэйперса, и он всецело полагался на нее, восхищаясь ее талантом стратега и ее бесстрашием. Он снова и снова повторял суду, что Шайла была единственным человеком, который действовал, руководствуясь моральными принципами неприятия войны во Вьетнаме. Он объяснял это ее желанием создать рай на земле, поскольку она выросла в семье, где отец пережил Освенцим, а мать потеряла всю семью во время гестаповской облавы.
Самые гневные обвинения Кэйперс припас в адрес Радикального Боба Меррилла — чужака из огромного Нью-Йорка, похожего на сонного зверя. Используя древний страх южан перед «саквояжниками»[214] и «предателями», Кэйперс рассказал о подрывной деятельности Меррилла, о его неуклюжих попытках подтолкнуть их к свершению все более радикальных актов. Тайный план Боба всегда подразумевал насилие. Голос у Боба был вкрадчивый, однако воплощение в жизнь его замыслов всегда кончалось убитыми копами и сгоревшими патрульными машинами. От самых навязчивых идей Радикального Боба бросало в дрожь, так как они попахивали мятежом. Он твердо проводил линию на то, что если участники антивоенного движения настроены серьезно, то должны планировать ни больше ни меньше как захват базы в Форт-Джексоне.
— Все эти пацифисты — обманщики, — заявил Кэйперс. — Хотя лично я считал, что Радикальный Боб сумасшедший и не дружит с головой, его позиция не была лишена основательности. Если люди действительно выступают против войны, они должны быть готовы отдать жизнь за свои убеждения. На самом деле они просто хотели выходить с плакатами на демонстрацию, курить травку и трахаться. Мои предки воевали против Корнуоллиса[215] и Гранта. Воевали против кайзера и Гитлера. Воевали, а не языком болтали. Они брали в руки оружие, а не писали речи и не сочиняли лозунги. Хотя Радикальный Боб представляет определенную опасность, он показал мне, чтó не так со всем этим антивоенным движением. У всех у них кишка тонка. У них не хватает смелости отстаивать свои убеждения, и я счастлив оттого, что выявил их подлинную сущность, показал, что на самом деле все они трусы.
Второй свидетель со стороны обвинения сделал все, чтобы изменить взгляд Кэйперса Миддлтона на мир. Если Колумбийская дюжина только удивленно ахнула, когда Кэйперс признался, что работал агентом под прикрытием на ПСЮК, то, казалось, земля разверзлась у них под ногами, когда Радикальный Боб Меррилл встал со скамьи подсудимых и занял место возле судьи в качестве свидетеля со стороны обвинения. Боб был завербован Федеральным бюро расследования в качестве информатора во время волнений в Колумбийском университете, и он так хорошо справился с задачей внедрения в ряды участников беспорядков, что местное отделение ФБР, естественно, остановило на нем свой выбор, когда немало обеспокоилось подрывной деятельностью, ведущейся в кофейне, где занимались вербовкой новых, недовольных правительством бойцов антивоенного движения. И так получилось, что ни ФБР, ни штат Южная Каролина понятия не имели, что одновременно внедрили своих людей в одно и то же не самое многочисленное отделение организации СДО.
