Завет воды - Вергезе Абрахам

— Ди… — Нет, она не может выговорить его имя. Еще раз. — Как вы познакомились с моей мамой?

Дигби Килгур со вздохом встает. На мгновение ей приходит в голову дикая мысль, что он сейчас откроет дверь и выйдет — потому что она задала тот самый вопрос, которого он ждал. Но нет, он остается на месте. Глаза, устремленные на нее, полны торжественной печали, раскаяния и сострадания.

— Я знал, что однажды ты придешь ее искать.

Она не понимает, о чем это он. Дигби приближается к французскому окну и останавливается, как приговоренный перед расстрельной командой, почти прижавшись носом к стеклу. Мариамма, не выпуская из рук чашку с чаем, подходит к нему.

Вид за окном не изменился. Лужайка сияет, как разлитая лужица зеленой краски. По центру ее, завернутая в ослепительно белое сари, все так же сидит немигающая женщина, все так же перебирая пшено.

— Мариамма, женщина, сидящая там на солнце… Возможно, величайший из ныне живущих художников Индии. Она — любовь всей моей жизни, причина, по которой я двадцать пять лет провел в «Сент-Бриджет». Мариамма, это Элси. Твоя мать.

глава 81

Прошлое встречается с будущим

Когда сентябрьским днем Дигби подрулил к клубу, тот напоминал вокзал Виктория [251]. Вдоль подъездной дорожки выстроились автомобили, под навесом высилась гора чемоданов. Начиналась Плантаторская Неделя 1950, и в этом году клубу Дигби — «Пассаты» — впервые выпала честь быть хозяевами мероприятия.

В далеком 1937 году, когда они с Кромвелем приняли на себя управление «Безумием Мюллера», строительство нормальной горной дороги само по себе было вполне амбициозной целью. Дорогу закончили, как раз когда цены на чай и каучук скакнули вверх, что позволило консорциуму вместе с Францем и остальными партнерами быстро окупить инвестиции, распродав часть своих владений в девятнадцать тысяч акров. Вскоре вокруг «Садов Гвендолин» расцвели поместья. К 1941 году Дигби вместе с соседями-плантаторами построили клуб «Пассаты» и наняли опытного секретаря, который с первых же дней принялся обрабатывать Ассоциацию объединенных плантаторов Южной Индии — на предмет проведения у них ежегодной недельной встречи. Честь эта многие годы неизменно предоставлялась старым клубам в Йеркауд, Ути, Муннаре, Пеермейд… [252] Вплоть до этого года.

Дигби, как один из основателей клуба, чувствовал себя обязанным держаться на виду. Он обосновался на диване в большой гостиной, глядя через панорамные окна на далекие холмы. В любой другой день официант материализовался бы в течение нескольких секунд. Сегодня же бедолаги, обряженные в непривычно пышные тюрбаны, носились, как потревоженные куры.

С момента обретения независимости в 1947 году и отъезда многих белых землевладельцев большинство на этих собраниях составляли индийцы. Тем не менее программа Плантаторской Недели не изменилась. Разве что матчи за кубок по крикету, теннису, бильярду, поло и регби стали гораздо более напряженными, а конкурсы красоты и танца — гораздо более масштабными. Индийские национальные гордость и самосознание достигли пика, однако образованный обеспеченный класс и, конечно же, бывшие офицеры неизбежно являлись носителями английского языка и культуры, глубоко переплетенных с их индийскими корнями.

Порыв ветра сдул с кого-то широкополую соломенную шляпку с голубой лентой, покатил ее по идеальному газону. Дигби наблюдал за драмой. От группы гостей отделилась фигура, поспешила за беглянкой. Дигби ожидал увидеть супругу плантатора, страшащуюся солнца, а вовсе не проворную высокую индианку в белом сари. Толстая коса, переброшенная через правое плечо, сияла на фоне смуглой кожи. Ослепительная красавица, без тени косметики, руки длинные и обнаженные. Завладев шляпкой, она подняла голову и посмотрела прямо на Дигби. Он вздрогнул, будто она коснулась его сквозь стекло. Глаза, проницательные, как у пророка, чуть вытянуты к тонкому носу — Дигби почувствовал, как проваливается в их бездну. А потом она исчезла.

Когда к Дигби вернулась способность дышать, он ощутил запах духов, и сигаретного дыма, и какофонию голосов прямо над головой.

— «Хай рейндж» весь день бился на джимхане [253]. Мерзавцы хотят заполучить этот трофей. Они…

— Я забыл смокинг. Вот же болван. У Ритердена должен быть запасной…

Дигби, пошатываясь, вышел на улицу, чувствуя себя так, словно увидел привидение. Может, она ему почудилась? Услышал, как его окликнули по имени. Или это тоже воображение?

Он обернулся и увидел Франца Майлина, с двумя бокалами вина в громадных лапищах, направляющегося от бара, битком заполненного белыми и смуглыми гостями.

— Не ожидал, Дигби? Мы бросили вещи в твоем бунгало и помчались прямо сюда к тебе.

— Франц! Я не ждал тебя так рано.

— Лена снаружи с дамами. Слушай, Дигби, надеюсь, ты не будешь против, но мы привезли гостью. Что ты пьешь? Вот, держи. — Не дожидаясь ответа, он вручил ему оба бокала.

— Ты же знаешь, это мой клуб. Я должен…

Но Франц уже исчез в толчее около бара. Дигби остался с выпивкой в каждой руке. Поразительно, но Франц почти сразу вернулся, озорно ухмыляясь, еще с парой стаканов.

— Я думаю, что это налили тем молодым щенкам, но они отвлеклись.

Они вышли на улицу.

— Дигби, ты знаком с дочерью Чанди, Элси?

То есть это не было видением.

— Да.

— Лена пытается отвлечь бедную девочку после страшной трагедии — ты же знаешь Лену. — Видя озадаченное выражение на лице Дигби, он уточнил: — Ты же слышал?

— Про смерть Чанди?

— Нет, нет… Хлебни-ка для начала. Тебе понадобится.

Дигби, сжимая стакан, чувствовал, как тело леденеет, пока Франц пересказывал чудовищные обстоятельства смерти ребенка Элси в прошлом году. Бездонный взгляд Элси отпечатался в его мозгу.

— …Поэтому она ушла из дома, бросила мужа.

— Бедная девочка! — прошептал Дигби. — И люди по-прежнему верят в Бога?

— Жуткая история, — вздохнул Франц. — Это ведь Чанди привез тогда Руни к нам в горы. Мы знаем Элси с детства. Были на ее свадьбе. Она в плохом состоянии, Дигс. И конечно, не захочет участвовать в голма́ал [254] Плантаторской Недели, но Лена подумала, что ее нужно куда-нибудь вытащить.

Дигби поплелся следом за Францем. Он навсегда запомнил ту девочку с хвостиком, большого художника уже тогда. Запомнил, с какой торжественной серьезностью она отнеслась к «художественной терапии» с ним, как это назвал Руни. Терапия раскрепостила его мозг и его руку, втолкнула его обратно в мир живых.

Он часто думал о ней. Был уверен, что ей пригодилась «Анатомия Грэя» — подарок, который он принес четырнадцать лет назад, когда покидал «Сент-Бриджет». Дигби ожидал от нее великих свершений, но все равно был приятно удивлен, прочитав о медали на художественной выставке в Мадрасе. А теперь уже она нуждается в исцелении. Но как исцелить после такой утраты?

Завидев Дигби, Лена вскочила и призывно раскинула руки. Он обнял ее. В его жизни было две женщины, которые видели его в абсолютно разобранном состоянии, — Лена и Онорин. И каждая по-своему спасла его.

Элси вежливо встала, наблюдая за ними. Белый — не только летний цвет, подумал он. Это цвет траура.

— Дигс, ты помнишь Элси? — представила Лена.

Взгляд Элси вновь загипнотизировал его. Он взял длинную тонкую ладонь Элси обеими руками, вспоминая девочку, которая вложила палочку угля в его пальцы и связала их руки ленточкой, вынутой из волос. С какой легкостью они скользили по бумаге, разрывая оковы, сковывавшие его! А сейчас он чувствовал, как время растворяется, годы, разделявшие их, рушатся. Она догнала его. Взрослая женщина. Он должен был заговорить, отпустить ее руку, но не мог ни того ни другого. Его безмолвное пожатие выражало признательность, а теперь еще и тоску по ней.