Юрий Любопытнов - Мурманский сундук
— А когда участвовать, Пётр Алексеевич? — отозвался Казанкин. — За смену у печки так нажаришься, что петь или плясать неохота.
— Ты мне это не говори, — поднял указательный палец кверху Колосов. — Я вижу, как тебе неохота. Недавно в вечернюю смену опять песни пели и на гармони играли. Скажешь, не так? И это ты, Казанкин! Ты играешь на гармони?
— У нас и Коля Мячик играет. Притом здорово. Лучше меня.
— Играйте на здоровье. Только на сцене. Надо знать, когда играть и где. Что вы прохожих пугаете! Что о нас могут подумать люди? Шарага какая-то скажут, а не галантерейка. Играют на гармони, пристают к девушкам, жигалы горящие из окна выбрасывают.
— Такого не было в нашей смене.
— В нашей не было, а случай такой был. Пришлось уволить мужика. Это ещё до вас. Так я вам предлагаю участвовать в хоре на первый случай. Девушки из нанизки и отдела брошек обижаются на вас. Говорят, такие хорошие ребята в штамповке, а не поют. Так что, сынки, хотите вы или не хотите, а я вас записываю в хор. Из вашей бригады должны петь четыре человека. Давайте агитируйте! На час раньше я вас буду отпускать на репетицию, когда работаете в день, а когда во вторую смену, будете приходить на час раньше. Как, принято?
Штамповщики переглянулись.
— Мы согласны, а где взять ещё двоих?
— Поищите, — ответил мастер.
— Легко сказать — поищите! Сеня Дудкин, наверное, пойдет, хотя у него голоса нет, а кто другой? — задумчиво произнёс Саша, взглянув на Колосова.
Ребята легко согласились на предложение Колосова, потому что их давно зазывали в хор: Лыткарина — Валя, а Казанкина — Тамара, его подруга.
— Возьмите Колю Мячика, — предложил Колосов. — Вот вам боевое задание — уговорите его.
— Как его уговорить? Он не поет. Да и в деревню всегда торопится.
— Это ваше дело. Вы молодые, голова у вас на плечах есть, решайте! Через два дня, чтобы четверо от вас были в хоре, — подытожил мастер, и разговор на этом закончился.
Казанкин с Лыткариным вернулись в штамповку и предложили всем записаться в хор.
— А если у меня данных нету, мне тоже записываться? — спросил Никоноров.
— Это у тебя данных нету? — удивился Коля Мячик. — Ты ж каждый вечер поешь: «Бежал бродяга с Сухалина…» У тебя получается.
— А тебя не спрашивают, — отрезал Мишка. — Ты сначала женись, нарожай детей, а потом задавай вопросы. То же мне, антрепренёр нашёлся…
Дудкина ребята быстро уговорили записаться в хор. Хотя у того начисто отсутствовал голос и слух, такие люди, как это часто бывает, очень хотят иметь то, что им не достаёт. Дудкин с большим удовольствием согласился и даже сказал, что на занятия самодеятельности будет ходить в галстуке «бабочка», который купит специально для этого дела.
Оставалось придумать, как привлечь к самодеятельности Колю Мячика. Дело это было сложное — потому что он, как и Ермил Прошин, вперёд никогда не лез, выполнял свою работу, получал деньги, и больше ему ничего не надо было. Нельзя сказать, что он был пассивный, просто, видно, знал своё место и не высовывался. Предложить ему петь в хоре? Он бы замотал головой и отказался.
В перерыве Лыткарин подошёл к Ваське. Тот покуривал у водопроводного крана «стрельнутую» папиросу, глубоко затягиваясь. Мокрые волосы прилипли к вискам.
— Я придумал, как Мячика привлечь, — шепнул ему Лыткарин.
— Придумал!? — весело прокричал Казанкин и отвёл приятеля в сторону. — Говори, что придумал?
— Все очень просто, — ответил Саша. — Ты знаешь Соньку Тришину?
— Сказанул. Кто же её не знает! Она в нанизке работает. Толстушка…
— Совершенно верно. Она. Так вот, Коля к ней неровно дышит.
— А ты откуда знаешь? — удивился Казанкин и чуть не поперхнулся дымом.
— Знаю. Видел его ужимки. Да и Сонька тоже поглядывает в его сторону.
— Ну и что из этого?
— Что! Какой ты беспонятливый. Мы двух зайцев убьём. Во-первых, привлечём его в хор, во-вторых, женим на Соньке.
— А как мы это сделаем?
— Надо Коле помочь. Ты же знаешь, что он сам ни с кем первый не заговорит.
— Это уж точно. Тюфяк.
— Надо познакомить его с Сонькой.
— Ты думаешь, они не знакомы?
— Знакомы да не так. Надо поближе познакомить.
— Я согласен. Придумай как.
Через час Саша сказал Казанкину:
— Я придумал. Тришина живёт у станции в старом железнодорожном доме. А Коля мимо ходит на работу и с работы.
— И… дальше?
— Пусть он её проводит для начала. Я это устрою. А Тришина первая запевала в хоре. Мне кажется, он клюнет….
Коле Мячику тридцать пять лет. Он среднего роста, широкоплеч, со светлыми прямыми волосами. Лицо неровное — не то в оспинах, не то в еле заметных шрамах. Но это не портило его, наоборот, придавало некое мужественное выражение, суровый шарм. Работал он в штамповке два года, а до этого был трактористом в колхозе. Жил в деревне с матерью и каждый день отмеривал по 4–5 километров на работу и столько же обратно. Мать говорила:
— Уж на что тихий, а никто его не окрутит. И я была бы рада, если б кто окрутил. Как он без меня будет? Изба вон, как стог. Одному лихо жить…
Коля посапывал тихонько в обе ноздри и не собирался жениться. В штамповке он считался лучшим оплавщиком бус.
И вот его Лыткарин решил привлечь к участию в хоре тем способом, о котором рассказал Казанкину. Первым делом он начал с того, что, отведя Соньку в сторону, сказал ей о чувствах Коли. Он ожидал, что Сонька закричит на него, заругается и убежит. Но она покраснела, как рак, тихонько ойкнула и, схватив Сашу за рукав, спросила:
— Он сам тебе об этом говорил? Или ты разыгрываешь меня?
Саша не изменился в лице.
— Я похож на обманщика? — спросил он Тришину.
— Нет, — ответила она, во все глаза глядя на Лыткарина.
Он тоже в упор посмотрел ей в глаза и важно ответил:
— Прямо не говорил, но… Ты сегодня в котором часу идёшь домой?
— Сразу, как закончу работу.
— Мы будем ждать тебя. Я, Васька и Коля. А ты жди нас. Без нас не уходи.
А Казанкин тем временем обрабатывал Колю. Не напрямую, а обиняками. Потому что, если сказать прямо, ничего путного не выйдет — Коля по-тихому смотается, только его и видели. Поэтому к нему надо было подходить с великой осторожностью, чтобы не спугнуть.
Когда Коля стал собираться домой, натягивая свой знаменитый бушлат, к нему подошёл Казанкин:
— К станции? — спросил он его, как бы невзначай, широко зевая
— Домой, — ответил ничего не подозревавший Коля.
— Тогда пойдём вместе.
Когда они вышли из штамповки, слегка вечерело. Но огни на фонарях ещё не зажигались. Была такая пора: ни день, ни вечер. Не шумят машины, стихают голоса на улицах, всё как бы немеет, погружается в лёгкую дремоту, не замолкают только бессонные электрички да тяжёлые товарные составы, проносящиеся с грохотом мимо станции.
