Маргарет Джордж - Елена Троянская
— Я исполнил свой долг. И ее любовника Эгисфа я тоже убил.
Орест пошатнулся, и я догадалась, что это не безразличие и не гордость, а потрясение столь глубокое, что он плохо осознает происшедшее. Он сел в колесницу.
— Поезжай приберись! — крикнул он. — Она ведь твоя сестра. А моя сестра ее ненавидела. — Свистнув, он пустил лошадей в галоп и исчез в облаке пыли.
Я повисла на руках своего возницы.
— Вот почему сердце подсказывало мне, что нужно спешить. И все же мы опоздали. — Я понимала, что мои слова звучат нелепо, как любые слова в такие минуты.
Нас окружила толпа преследователей убийцы.
— Вы позволили ему уйти! — кричали они.
— Как мы могли остановить его без оружия? — ответил возница.
Толпа стала надвигаться на него, выставив копья, луки и мечи.
— Лучше не теряйте времени зря, а следуйте за ним, — вмешалась я. — Я Елена, сестра вашей царицы. Дайте мне пройти к ней.
От моих слов их возбуждение и ярость только усилились.
Это ты во всем виновата! Ты навлекла на всех столько бед! — выкрикнул кто-то. — Если бы не ты, ничего бы не случилось!
— Мне надоело слушать эти глупости, — оборвала я. — Я должна пройти к убитой сестре. Пустите меня.
Теперь незачем было торопиться. Мы дождались, когда подъедут вторая колесница и повозка с никому не нужными подарками. Из колесниц, где мы чувствовали себя в безопасности, пришлось выйти, и мы быстрым шагом пошли к воротам, над которыми возвышались фигуры львов. Каждый раз я проходила под ними с тяжелым сердцем, но сегодня мне то чувство казалось чуть ли не радостным.
Ни охранников, ни слуг. Тишина. Двери широко открыты, они, словно рана, выставляют напоказ внутренности дворца. Мы переступили порог. Никто не вышел нам навстречу. Неужели все побежали вдогонку за убийцей? Я пошла вперед. Я первой должна увидеть сестру. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидела тени, которые шевелились в кругу, стоя на коленях.
Наверное, в центре круга и лежит моя сестра. Я подошла вплотную, только тогда тени в плащах заметили меня.
— Это царица? — спросила я.
Одна из фигур откинула капюшон и посмотрела на меня.
— Кто ты такая? Неужели Елена? Не может быть!
— Может быть. Это я.
— Она считала, что ты умерла. Оказалось, все наоборот: она лежит мертвая, а ты жива.
— Как все случилось? — Я хотела услышать рассказ из уст тех, кто ее любил, а не из уст ее убийцы. Может, человеческие слова хоть немного смягчат ужас того, о чем объявил Орест.
— Ее убил собственный сын, когда она вышла встретить его. Он отсутствовал много лет и вот вернулся[31], к ее великой радости. Но он вернулся с единственной целью — убить ее. Он ударил ее мечом в тот самый момент, когда она протянула ему навстречу руки для объятия. Удар оказался смертельным. Она только успела сказать: «Орест?» — и упала. Так она и лежит. Мы накрыли ее тело, но не касались его. Подготовить ее к погребению должна семья. Но рядом нет ни одного члена семьи, который бы это сделал.
— А что же Электра? — спросила я.
— Она не станет выполнять ритуал. Она сейчас приносит жертвы на могиле отца и рассказывает ему о том, что он отмщен.
— В этом нет ничего удивительного, — сказала другая женщина. — Она ходит на могилу отца каждое утро и каждый вечер. Она делает вид, будто этого требует дочерний долг почитания. На самом деле она там разжигала свою ненависть к матери и тешила себя мечтами о мести. Думаю, что она заразила Ореста своей ненавистью, она подговаривала его отомстить. У него не было причин так ненавидеть мать, как Электра.
— Она вызвала Ореста в Микены, чтобы сделать его орудием убийства. Теперь его будут преследовать злобные эринии, но ей-то что? Нет, она не станет готовить свою мать к погребению.
— Хорошо, это сделаю я. — И я наклонилась, чтобы поднять покрывало: мне было страшно увидеть, что под ним, но я была должна это сделать.
Покрывало медленно соскользнуло до пояса, открыв голову, плечи, грудь. Длинные волосы закрывали лицо, плечи и грудь были в крови, которая образовала лужу. Я попыталась убрать волосы с лица, но мне это не сразу удалось: кровь приклеила их концы к телу. Наконец я увидела лицо сестры с широко раскрытыми, удивленными глазами. Чем объяснялось это удивление: встречей ли с Орестом после долгой разлуки или встречей со смертью? Я осторожно закрыла ей глаза.
— Если бы я встретилась с ней раньше, то, возможно, ее встреча с сыном не закончилась бы смертью, — сказала я.
— Или закончилась бы еще одной смертью! Ты этого тоже заслуживаешь! — раздался пронзительный голос.
Я обернулась и увидела молодую женщину, как и все — в темном платье, но с усмешкой на лице.
— Ты, наверное, и есть Электра? Добрая, любящая дочь, о которой я столько слышала?
— Спроси моего отца, и он подтвердит тебе, что я любящая дочь. Спроси эту… — она кивнула в сторону Клитемнестры, — и она тебе скажет обратное. Ответ на любой вопрос зависит от того, у кого спрашивать.
Она подошла так близко, что я могла хорошо рассмотреть ее лицо с тяжелыми, грубыми чертами, как у Агамемнона. Мне даже на миг показалось, будто я снова вижу его.
— Вы с моей матерью — как две капли воды. Воистину сестры. Обе изменницы и предательницы своих мужей.
— Таково проклятие, наложенное на нашего отца. Горько видеть, когда твои дочери выходят замуж не один раз.
— Выходят замуж? Ты так называешь неприкрытое бесстыдство? — Она вскинула голову. — Я с удовольствием отправила бы тебя к сестре.
— Для этого ты слишком труслива, — спокойно ответила я. — Ты предпочла годами лелеять свою ненависть и дожидаться, когда подрастет твой брат. Ты хотела его руками воплотить свой замысел. У самой не хватило духу!
Я не боялась ее: я была уверена, что сильнее ее, несмотря на мой возраст. Мне хотелось схватиться с ней, наказать ее немедленно, не из благородства, — этого жаждала моя душа. И я добилась своего: разъяренная, она набросилась на меня. Я прижала ее к стене, схватила за волосы и сказала, задыхаясь:
— Твоему отцу стыдно за тебя сейчас. У тебя не больше сил, чем у дряхлой собаки, которая только лает. Впрочем, он тоже был хвастун. Возможно, он тебя понимает.
Я не стала разбивать ее голову о стену, отпустила ее. Я, к стыду своему, поняла, что хотела, использовав дочь, свести счеты с ее отцом, уже недосягаемым для меня.
— Убирайся! — крикнула я. — Оставь нас, твое присутствие оскорбляет тень твоей матери.
Домочадцы все это время сидели молча, потрясенные сценой. Когда Электра выбежала из комнаты, они прошептали:
— Так ей и надо.
— А где… его тело? — Я не смогла выговорить имя Эгисфа.
— Снаружи… Он готовился к жертвоприношению возле алтаря, когда Орест пронзил его сзади копьем. Он упал на алтарь.
— Да, они достойны друг друга — эти брат и сестра.
Я передернула плечами.
Агамемнон убил прекрасную не только лицом, но и душой Ифигению, оставив жизнь этим двум чудовищам. Агамемнон никогда не отличался умом. Или он чувствовал, что Артемида хочет получить в дар самое лучшее, что есть у него? Я затрясла головой, отгоняя эти мысли. Не думать об Агамемноне, не думать о войне. Эти мысли не должны осквернять ритуал погребения.
Гробница для сестры была давно приготовлена рядом с Агамемноном. Мне казалось неправильным хоронить их вместе, но если сестра за многие годы не приказала перенести свою гробницу в другое место, значит, таков был ее выбор. Покрывая ее лицо саваном, я попрощалась с ней.
— Благодарю тебя за то, что ты отвела меня в Спарту в тот летний день. Ты первая показала мне мир за крепостными стенами. Я тебя никогда не забуду.
Мы осыпали саван полевыми цветами — многие я впервые увидела в тот далекий летний день. Оставалось только опустить тяжелую крышку гробницы.
LXXVIIПрошли годы. Время текло иначе, чем в Трое. Там отдельные дни сплетались в тугую нить, спрессовывая время. Здесь, в Спарте, все было наоборот: нить расплеталась, рассыпалась на отдельные дни, каждый из которых тянулся как десять. Я не случайно использую эти сравнения: никогда я так много не пряла и не ткала, хотя из-под моих рук не выходило ничего такого прекрасного, что могло бы сравниться с картиной, погибшей в Трое.
В этом безвременье лето сменялось осенью, осень — зимой. Скончался отец. Узнав о судьбе Клитемнестры, он совсем сгорбился, сник перед тем, что считал исполнением проклятия, тяготевшего над его домом. Его смерть прошла почти незамеченной: по сути, он умер гораздо раньше.
Все, все умерли. Матушка, отец, братья, сестра. Осталась только я с Менелаем и Гермионой. Мы с Менелаем жили мирно — это был бесстрастный мир стариков, который наступает, когда все страсти умерли или убиты. Подобно искалеченным, но уцелевшим воинам, мы смотрели друг на друга уже не как противники, но как товарищи, оглядываясь на поле боя, усеянное телами погибших, может быть, лучших, чем мы, но погибших.
