Теодор Рошак - Киномания
Их вундеркинд, этот сопляк, оказался избалованным гением и хотел снимать кино так, как считал нужным. В результате два года прошли в эстетических сражениях по поводу каждого мелкого эпизода. Касл вспоминал теперь о съемках как о первом своем серьезном столкновении с сиротами, на чей вкус фильм был слишком «художественным», слишком далеким от их учения. Они потребовали внести изменения — он отказался. В конце концов они закрыли проект и известили режиссера, что ему теперь следует обратиться к дешевой сенсационности периода «Расхитителей могил», к стереотипным фильмам, в которых легче будет насаждать одобренные церковью темы и образы. Столкновение оказалось пророческим: Касл впервые осознал, что сиротам, которые обучили его и господствовали на всех студиях вокруг, не нужно никакое искусство, а еще меньше — самостоятельные режиссеры, у которых имеются собственные цели. Эти разногласия вокруг «Иуды» и повлияли на решение Касла уехать в Америку, где он рассчитывал найти больше простора для своего таланта.
Та же обида сквозила в комментариях к «Мученику», едва уместившихся на оборотах восьми страниц рукописи. Я едва разбирал каждое третье слово, но яростный нажим пера говорил сам за себя. Злость, гнев, чувство оскорбленного достоинства. Старая рана подернулась коркой, но все еще кровоточила. Он писал о множестве новаций в этом фильме и считал его единственной своей постановкой, обладавшей художественными достоинствами. Конечно же, он был волен приписывать все мыслимые достоинства тем кадрам, которые были уничтожены еще полвека назад.
Мне было интересно узнать, что для уничтожения этого фильма сироты сделали больше, чем «МГМ». Их влияние на американские студии трудно было переоценить. Разногласия касались все того же вопроса: изменений, на которые Касл не соглашался даже под угрозой сирот отречься от него. Что они вскоре и сделали, постепенно отказывая ему в своей поддержке и способствуя его переводу на задворки Голливуда. Несколько следующих лет их отношения оставались жестоко двусмысленными; сироты предлагали маленькие ссуды, маргинальные знакомства, словно бы постоянно обещая Каслу восстановить его подмоченную репутацию в обмен на хорошее поведение и покорное сотрудничество.
А он тем временем пытался изо всех сил хотя бы контрабандным путем чуть улучшить те низкобюджетные опусы, которые поневоле ставил. Он признался, что даже гордится некоторыми из этих поделок. Мой анализ «Графа Лазаря» сопровождался довольно пространным комментарием, где он детально рассматривал все, что упустил я, а в ряде мест ссылался на эпизоды или кадры, которых я не помнил. Может, он их выдумывал, а может, его память за давностью лет играла с ним шутки, наделяя его далекие творения фантазиями, которые не нашли воплощения в фильме. Больше всего был я поражен, узнав, что несколько фильмов он снял под чужими именами — не под своим и не под псевдонимом «Морис Рош». Еще в нескольких он был ассистентом режиссера, хотя и не упоминался в титрах. Назову лишь некоторые из них: «Мумия» Карла Фройнда, «Кот и канарейка» Пауля Лени, «Черный кот» Эдгара Ульмера{365} — об этих я уже знал. Они принадлежали к малой классике жанра — «классике помойки», как сказал бы Шарки. Среди других — «Дама из казино», «Болотная бестия», «Убийство путешествует автостопом», рангом пониже. Представляю, как он мучился, растрачивая свой талант на такую дрянь.
Один пункт ввел меня в недоумение. Я несколько раз встречал упоминания картин, которые появились уже после того, как его заточили на острове. Обычно он называл эти ленты в связи с нововведениями, которые он якобы предвосхитил в своих фильмах. Особые претензии в этом смысле были у него к французскому режиссеру Жоржу Франжю. Касл был убежден, что Франжю позаимствовал у него все навевающие ужас приемы, что было вполне возможно. Вот только как он узнал о фильмах Франжю, появившихся в конце сороковых и в пятидесятые? Более того, он был убежден, что через Франжю оказал влияние на двух или трех режиссеров Новой волны шестидесятых годов, и знал их работы в удивительных подробностях вплоть до конкретных эпизодов и кадров. Такого из газет или журналов, изредка присылаемых Анджелотти, не узнаешь. Об этом мне еще предстояло его расспросить.
Наконец-то у меня было исчерпывающее исследование творчества великого режиссера с его собственным посмертным комментарием. Впрочем, в свет оно никогда не выйдет, если только мои тюремщики не сделают мне послабление. Или если я не убегу. Или если меня не спасут. Случится ли что-нибудь из названного? Я целыми ночами обдумываю это и так и сяк, задаю себе вопрос — ищет ли меня кто-нибудь. Кто-нибудь. Признаюсь, что много раз я не мог сдержать слез жалости к самому себе, рыдая как брошенный ребенок. Неужели я мог просто исчезнуть из жизни, как лопнувший мыльный пузырь? И никому до этого нет дела? Ни моим родителям, ни коллегам, ни студентам, а самое главное — Клер… неужели никто не пытается меня найти?
Конечно, все это зависело от того, насколько хорошо сироты организовали мое похищение. Теперь я знал, что у них есть кое-какой опыт по этой части. Я был не первый и не второй пленник, бродивший по острову.
В один прекрасный вечер я задал этот вопрос своему коллеге по заточению. Безнадежно ли мое положение, спросил я. К моему удивлению, он сразу же оживился и начал самым тщательным образом выяснять подробности моего похищения. Он хотел знать все детали моего путешествия в Европу вплоть до исчезновения. Когда я во второй и в третий раз повторил ему, как все происходило, он всплеснул руками и сказал:
— Вы видите — ваш след теряется после прибытия в аэропорт Цюриха.
— Неужели?
— Вы кому-нибудь в аэропорту говорили, куда направляетесь?
— Нет.
— Тогда с того момента, когда вы оказались в городе, вы целиком и полностью находились в руках ваших похитителей, верно? Частный лимузин, частный самолет. Вы очень доверчивый человек.
Он сказал это по-доброму, но я чувствовал себя полным идиотом.
— И нигде не осталось никаких записей? У администрации аэропорта в Тулузе?
— Ваши документы там проверялись?
Я покопался в памяти.
— Нет, они всех пропустили так.
— Ну так какие могут быть записи? Кто может знать, где вы приземлились? И кто знает, что вы поднимались в воздух?
— Но ведь люди просто так не исчезают. У меня есть родители, друзья, которые потребуют расследования.
— У кого потребуют? У Швейцарии? У Франции? К кому они обратятся?
— Не знаю… к кому-нибудь.
У него на лице появилось лукавое выражение.
— Они ведь могли и о теле позаботиться. Документы при вас?
— Нет. Мой паспорт, мой бумажник… когда я пришел в себя, их не было. Уж не хотите ли вы сказать, что они убили кого-нибудь, чтобы получить тело.
— К чему так жестоко? И потом, это противоречит нашей вере. Уж в таком случае им проще было убить вас. Или меня. Если есть деньги, то раздобыть тело не так уж трудно. А потом… ну, скажем, автокатастрофа. Машина разбилась и сгорела, тело искалечено, вплоть до зубов, — Он замолчал, нахмурившись и размышляя, — Я часто спрашивал себя: а было ли найдено «мое» тело?
— Нет, — сказал я ему.
— Нет, — Казалось, мое сообщение слегка разозлило его, — И никто меня не искал?
— Ведь шла война, такая неразбериха царила. Сообщалось, что вы пропали в море. Вы были торпедированы у побережья Испании. Были?
— Что были?
— Торпедированы.
— Только стаканом шнапса. Я даже не поднимался на борт корабля. В Алжире меня встретили двое единоверцев и предложили лететь до Цюриха в частном самолете. Очень великодушно с их стороны. Мы опрокинули несколько рюмок. Следующее, что я помню, — этот райский островок.
— Кофе, — сказал я. — Мне дали чашечку кофе по дороге в Альби.
— Ну да, — Несколько мгновений он размышлял, нахмурившись, потом возобновил свои рассуждения, — А потом они, вероятно, устроили маленькое представление — кто-нибудь из братьев вашего возраста и сложения зарегистрировался в тулузском отеле, обращая на себя внимание, так, чтобы его непременно запомнили. На следующий день он заявляет, что намерен прокатиться. Спрашивает, как проехать туда, как — сюда, берет напрокат машину, уезжает до вечера и… никогда не возвращается. Машину потом находят — она припаркована где-то в горах за городом. Местность там такая, что потеряться довольно легко. Организуют поиски, но его так и не находят. — Он подумал еще немного, потом покачал головой, — Хотя зачем привлекать внимание к Тулузе — слишком близко к Альби. Может быть, самозванец с вашими документами направляется совсем в другие края. В Германию, Италию… посылает несколько открыток дорогим друзьям, подделав ваш почерк. Ложный след. А затем исчезает.
Впервые за время нашего знакомства он так разговорился, да еще со смаком. Наконец я понял почему. Он составлял сценарии — первый, второй, третий, четвертый, превращая мое похищение в дешевый триллер. После этого разговора, доставившего ему немало удовольствия, я несколько дней пребывал в угнетенном состоянии. А он просто хотел мне показать, что существуют десятки способов стереть меня с лица земли. У меня осталась одна надежда — Клер. Когда она узнает, что я исчез, направляясь в Цюрих, уж она-то непременно заподозрит худшее. Добрая, старая Клер! Она меня не бросит. Она обязательно найдет меня. Она не успокоится, пока я не буду спасен.
