Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)
— Мать честная, да ведь это чистый бред!— влез Лузгин.— Я смотрел. Никто не поверил.
— Смею тебя уверить,— важно заметил Бахарев,— что все это чистая правда. Я лично курировал.
— Ну какая же правда, Слава…— начал было Лузгин, но осекся под ледяным взглядом Бахарева.
— Иногда кажется, что абсурд, а когда вдумаешься — все осмысленно,— обратился Бахарев к Громову.— Я думаю, что это как устав. И моя служба тоже в своем роде военная, так что не подумай…
Отчего-то все они были уверены, что он плохо о них подумает. Им давно не было стыдно перед собой, но перед боевым офицером они по привычке комплексовали. Знали бы они, насколько мне там легче.
— Но тогда, может, хоть отпуска продлить?
— Я поговорю,— с легким раздражением повторил Бахарев.— Они меня слушают.
Громов вспомнил, что он и в молодости любил сфотографироваться с известным автором, задать ему колючий с виду, но глубоко комплиментарный по сути вопрос — типа «Не слишком ли сложна ваша новая манера для современного читателя?»; любил похвастаться надписью престарелого мэтра на книге, гордился даже тем, что лично выкрасил несколько переделкинских заборов и бывал за это угощаем скромными обедами; впрочем, это выглядело невинной заботой о стариках, да и бороться в литературе давно было не за что — она не давала никаких привилегий. Видимо, Бахарев уже тогда угадал, что спасением для власти в который раз окажется именно поэзия с ее способностью говорить все и ничего.
— Поговори,— сказал Громов.
— Впрочем…— Бахарев выдержал паузу. Надо было чем-то побаловать офицера от щедрот своих, а заодно и блеснуть осведомленностью.— Есть маза, что все это скоро кончится.
— Что именно?
— Война, вообще. Все главное получено. Автоматическое преодоление полномочий по военному времени — раз, мобилизационная экономика — два. Скажу тебе честно, он устал. Ты думаешь, он сам хочет продлевать полномочия до бесконечности? Он еще слабей Володи, хоть и держится огурцом. Это все-таки очень утомительно. Да и они понимают, что воевать бессмысленно. Против такой махины… прати против рожна…
— И что будет?— спросил Громов. Разговор принимал любопытный оборот.
— Да ничего не будет. Скорее всего, отдадим автономию. Будет небольшой русский Каганат, вроде черты оседлости. Где-нибудь на Востоке. Ну и чего они добились? Есть, правда, версия, что черта теперь будет жесткая, вроде границы. Отгородиться, как от Чечни. Почему не отдать им часть земли? Китайцам отдали, и что страшного? Скажу тебе честно, эффективность — не пустой звук. Лучше иметь гектар эффективной земли, чем двадцать гектаров пустоши.
— И что, они пойдут на это?
— В смысле на черту оседлости? Пойдут.
— С ними говорили?
— С ними постоянно говорят,— тонко улыбнулся Бахарев.— Современная война ведется не в окопах, уж прости. Современная война ведется за хорошо накрытыми столами, под тонкие вина. В постиндустриальном мире окоп — только декорация. А главные пружины — там,— он опять завел глаза к потолку.— Идет большая постановка, или даже, я бы сказал, пишется картина. Большой живописный проект. Мир должен двигаться, иначе он застынет. Надо писать сценарии.
— И ты, стало быть, их пишешь?— спросил Громов.
— Иногда — я,— со значением кивнул Бахарев.— Понимаешь, на определенном этапе тебе становится скучно оперировать просто словами. Ты начинаешь ставить свои пьесы на другой сцене. Это та же литература. Ты захотел делать литературу на войне, я — в политике, но оба мы по-прежнему литераторы.— Он нашел наконец формулу, уравнивающую его с Громовым и притом неунизительную для него самого.
— То есть вся моя окопная пьеса, выходит, бессмысленна. Вы уже договорились.
— Почему — бессмысленна? Бессмысленна для кого? Для тебя она полна смысла.
— И когда все кончится?
— Думаю, скоро,— неопределенно сказал Бахарев.— Я бы и раньше договорился… Они и сами наверху уже испугались — национализм ведь такая вещь, что может обернуться против системы. Наши цепные псы несколько зарвались. Там уже натягивают поводки, но они все лают. Скины оборзели совершенно. Ты видел отряды? Прямо по городу рассекают, пристают к прохожим…
— Ну, ясно,— сказал Лузгин.— К кому им еще приставать? ЖДов-то не осталось, и чурок поперли…
Бахарев скользнул по нему брезгливым взглядом и не удостоил ответом. Лузгин не был боевым офицером и не мог служить подходящим объектом для демонстрации дружеского демократизма.
— Так что пора, пора. Повоевали, и хватит. В армию люди не хотят, значимых успехов, уж извини, нет… Генеральчики рвутся во власть, а кому это надо, если они фронтом командовать не могут? Особенно не рассказывай про это, но я тебе как старому другу,— подчеркнул Бахарев,— скажу твердо: не позднее осени.
— До осени много чего может случиться.
— Например?
— Убьют много кого,— сказал Громов.
— Ну, не преувеличивай. Я смотрю за сводками. Пойми, всякая война в сегодняшнем мире нужна не для окончательной победы. Окончательных побед больше нет. Последняя была в сорок пятом, почему ее так и празднуют. Теперь — только встряски, чтобы кровь не загустела. Мы не заинтересованы в том, чтобы ЖДов не было вовсе. Полное истребление — это лозунги крайних, скорее жупел, пугалка. Евразийская цивилизация не истребляет никого, у нее собственный цикл. Нам достаточно, чтобы они к нам не лезли — только и всего.
— Два года назад были совсем другие разговоры.
— Два года назад и война была другая, вспомни. Обе стороны очень быстро поняли, что в современном мире между двумя высокоразвитыми народами серьезной войны быть не может. Показали друг другу, и будет. Вернется черта, будут местечки, в столицы им ходу не будет, революций они теперь долго не захотят — идея поделить страну с самого начала была вовсе не так глупа.
— Вы немножко недодумали,— тихо сказал Громов.— Вы не учли, что война — это не так просто.
— В каком смысле?— насторожился Бахарев.
— Война меняет людей. Русская война — в особенности. Москва от нее отгородилась, но в стране она идет. И она не может кончиться просто так. Она переместится на улицы, как чеченская. Войны нельзя бросать недоигранными. Их надо либо выигрывать, либо проигрывать.
— Это двадцатый век,— пренебрежительно сказал Бахарев.— Он давно кончился. Сегодня другая геополитика.
— Геополитика всегда одна,— ответил Громов.— Либо они нас, либо мы их.
— Но пойми, есть цветущая сложность зрелой нации. Зрелая нация не может существовать изолированно от всех. Автономия белых — это не уничтожение черных или желтых. Это выработка культурных стратегий для всей страны…
— Не может быть общих стратегий, когда война проиграна,— упрямо повторил Громов.— Объединяет только победа. Если не будет победы, не будет и страны. Все распадется.
— Ну, кто же сказал, что не будет победы? Победа будет. Враг окончательно изгнан с нашей земли.
— На нашу же землю?— усмехнулся Громов.
— Мы обставим это как резервацию. Если угодно, как плен.
— И как ты заглушишь их радио? Телевидение? Интернет?
— Обо всем можно договориться,— успокаивающе ответил Бахарев. Он сам не знал, как заглушить радио, телевидение и интернет. Он об этом не думал. Наверху давно не считали даже на один ход вперед. Там понимали только, что если не закончить войну на условиях дележа территории, воевать скоро станет нечем. Судя по всему, это понимали и в противоположном лагере: сигналы возможного примирения двинулись практически навстречу друг другу.— Это же не будет перемирие. Будет генеральное сражение, боевая ничья.
— Генеральное сражение?— Громов насторожился.— Когда?
— Скоро, скоро. Но ты успеешь. Без тебя не начнут.
— И его результаты заранее известны?
— Ну, не вполне. Но это будет красивое, эффектное завершение войны. Только и всего. Мы уже многое придумали, не переживай, и жертв постараемся поменьше… Только, Громов, ты меня понимаешь — это действительно не для чужих ушей,— Бахарев сам испугался собственной откровенности. Неужели ему настолько хотелось произвести впечатление на этого служаку?
— И когда?
— Этого тебе никто не скажет. Когда время подойдет. Это ведь не просто так делается — все надо подсчитать, продумать…
— И чем оно закончится?
— Нашей полной победой. Такой, чтобы они убрались,— и достаточно.
— А они согласны?
— Ну, вспомни, сколько нас и сколько их. Думаю, они понимают, что вариантов нет.
— Скажи,— медленно произнес Громов,— а может так случиться, что вы все просчитаете, проговорите это ваше сражение на уровне генералов… а солдаты возьмут и сделают все иначе?
— Не думаю,— холодно сказал Бахарев.— Даже если они все переубивают друг друга, решение будут принимать не они.
