Джон Фаулз - Дэниел Мартин
Кошмар какой-то. В жизни ему этих девчонок не понять. Хоть тыщу лет проживи. Молчание становилось невыносимым.
— Нэнси?
— Ну?
— Мне ужасно жаль, что ты на меня сердишься.
Несколько мгновений она молчала, потом он почувствовал её руку на своём плече, и Нэнси мягко повернула его к себе лицом. С минуту она молча смотрела ему в глаза, потом неожиданно прильнула к нему, поцеловала в щёку и снова отстранилась. Но он обхватил её рукой и притянул к себе. Снова они лежали бок о бок, касаясь друг друга. Сонатная форма — da capo,288 правда, теперь она не так плотно прижималась к нему, а он больше не пытался оказаться сверху. Некоторое время спустя они легли, чуть отстранившись, лицом друг к другу, глаза в глаза, забыв о размолвке: загадка любви, влечения, пола, эта новая, странная близость, совсем отдельно от семьи, от прошлого, от друзей. Рука его лежала у неё на талии, и он снова ощущал ладонью обнажённую кожу; очень осторожно он подвинул руку повыше, провёл ладонью по голой коже спины. Нэнси прикрыла глаза. Дэниел нащупал ложбинку, тихонько провёл пальцами по позвонкам. Она поёжилась, но глаз не открыла. Он гладил её спину наверху, под кофточкой, теперь уже вся его рука, не только ладонь, но и внутренняя часть предплечья ощущала её кожу, плавный изгиб бедра, её миниатюрность. Его пальцы нащупали узкую полоску ткани. Нэнси открыла глаза, заговорила по-деревенски:
— Ох, да ты похужей Билла будешь.
Но сама едва сдерживала улыбку, в глубине глаз светились смешинки.
— Какая у тебя кожа гладкая.
Он провёл рукой вдоль узкой полоски, туда, где, вытянутая вдоль бока, лежала её рука. Нэнси позволила его пальцам пробраться ей под мышку и плотно прижала их там.
— Ну, пожалуйста.
— Ты обещал, что хорошо будешь вести.
— Я и веду себя хорошо.
— Ничего подобного.
— Ну пожалуйста.
— Это грешно.
— Ну, Нэнси.
— Не хочу.
— Ну позволь. Я только потрогаю.
— Зачем?
— Просто мне так хочется.
— Да ты опять что-нибудь такое устроишь.
— Не устрою. Ну пожалуйста.
Она долго и пристально смотрела на него. Потом сказала:
— Глаза закрой.
Он почувствовал, что она села, приподняла его руку — ладонь его проникла под кофточку глубже. Последовало быстрое движение, и Нэнси снова легла рядом с ним. Он открыл глаза, но теперь её глаза были закрыты. Его ладонь двигалась вверх вдоль её бока; добравшись до узкой полоски, конец которой теперь свисал свободно, ладонь двинулась дальше — вперёд и вниз, и Дэн ощутил под пальцами нежную округлость, прикрытую свободно лежащей полотняной чашечкой. И опять — это была мечта, грёзы наяву: просто буквально сбывались десятки тысяч его давних грёз. Его пальцы касались тайны тайн, свершилось то, что он столько раз воображал и что казалось недостижимым: под его пальцами твердел её сосок. Нэнси лежала совершенно неподвижно. Он накрыл маленькую грудь чашей ладони, ощущая шелковистость кожи, нежность плоти, её упругую округлость.
— Позволь мне посмотреть. Пожалуйста.
— Ты сказал — только потрогать.
— А посмотреть? Очень хочется.
Он провёл рукой по одной груди — раз-другой, потом подобрался ко второй округлости, чуть прижатой к земле.
— Ну пожалуйста, Нэнси. Я ничего плохого не сделаю. Не буду нахальничать, не бойся.
— А ты меня любишь?
— Ты же знаешь, что люблю.
— Только посмотришь. Обещай.
— Обещаю. Честное слово.
Она всё ещё колебалась. Потом, полуприподнявшись, одним движением сбросила было кофточку, но остановилась, просто задрав её до подмышек, и снова легла, отвернув лицо и придерживая кофточку повыше обнажённой груди, предлагая себя его взору жестом наивным и чистым, совершенно лишённым эротичности. Но грудь её была прелестна, полная, с розовато-коричневыми напряжёнными сосками, непреодолимо и властно влекущими. Плоский живот, пупок, обнажившаяся талия, белый краешек фильдекосовых трусов с тугой резинкой, выглянувший из-под тёмно-зелёной юбки. Дэн протянул руку. Кофточка резко опустилась.
— Ты ж пообещал.
— Можно я их поцелую?
Долгий миг ожидания. Потом кофточка снова уползла к подбородку. Дэн коснулся сосков плотно сжатыми губами. Но почти тотчас же Нэнси дёрнула кофточку вниз и села.
— Всё. Хватит.
— Ну, Нэнси, пожалуйста. Я же не нахальничал.
— Мне стыдно.
Она завела руки за спину, пытаясь застегнуть бюстгальтер, но Дэн уже успел сесть, притянул её к себе и снова накрыл ладонями расцветающую округлую плоть. Нэнси слабо сопротивлялась, потом притихла. Миг, и она обернулась, подняла к нему лицо, они поцеловались. Разумеется, всё у него снова набухло, снова он испытывал те же муки, но почему-то теперь, после того как удалось избежать катастрофы, переносить всё это было гораздо легче. Его затопила волна счастья, только отчасти плотского: он одним махом преодолел давние страхи; навсегда покончил с враньём и пустым бахвальством в школьном дортуаре… он целовался с девушкой, он трогал её грудь! Теперь — наконец-то! — Дэниел смутно догадывался, отчего в тех разговорах было столько грязи и грубости, понимал, насколько далеки они от реальности, как умаляются в них чувства и эмоции, нежность и доброта, желание сделать приятное, боязнь причинить боль; теперь он знал, что девчонки вовсе не «подстилки», обладающие выпуклостями и вогнутостями, не средство будоражить кровь и исторгать семя на землю, не фетиш и не воплощение всяческих табу; просто девчонки — это всё совсем другое, чем ты, гораздо милее, мягче, загадочнее.
Неизвестно, сколько бы ещё они так просидели — он всё ласкал её грудь, они целовались, шептались… снизу, от фермы, донёсся слабый крик; они замерли.
— Нэ-эн! Нэ-эн?
Миссис Рид. Зовёт.
Нэнси зажала рот рукой и отстранилась. Стала приводить себя в порядок.
— Ой Бог ты мой, это ж мама.
Крик прозвучал вновь, в полумиле от них, пониже буковой рощи: глас обманутой добродетели, осуждающий их греховность. И всё сразу смешалось, обезобразилось; в спешке они решают, что он не станет показываться на глаза, останется в укрытии ещё минут на пятнадцать: ведь «амвон» виден с того лужка, что против фермы, миссис Рид может обернуться, увидеть их головы… две головы — это катастрофа, что тогда Нэнси ей скажет, как сумеет притвориться? Она торопливо смачивает платок слюной, оттирает остатки кармина со своих (и его) губ, отчаянный последний поцелуй… она крадучись, низко наклонив голову, уходит сквозь папоротники к поросшему буками гребню холма.
Сим положен конец уроку первому.
И, как он узнал из торопливого перешёптывания на следующее утро, ещё чуть-чуть, и конец был бы положен всему. Когда Нэнси явилась домой, мать посмотрела на неё «ужасно странно». Вроде бы Билл Хэннакотт заходил и опять ушёл — её искать. Нечего ей «шататься» весь день одной неизвестно где, никому не сказавшись. Нэнси пришлось пожертвовать пешку: признаться матери, что она ушла погулять одна именно потому, что Билл мог заявиться на ферму. Что привело к допросу на заявленную тему, но в конечном счёте гораздо более сочувственному, поскольку миссис Рид (это выяснилось попозже, в тот же вечер) не очень-то радовалась назревавшему союзу «с теми, кто ходит в часовню» (хотя Хэннакотты владели хорошими землями и прекрасно управлялись со своей фермой). Если Нэнси не хочет, чтобы он за ней ухаживал, что ж, отлично, но надо не морочить парню голову, а напрямик ему об этом сказать, а собственной матери — тем более. Поначалу казалось, что таким образом удалось убить сразу двух зайцев: Билл вскоре заявился снова, Нэнси не застал (она затаилась наверху, у себя в комнате), и миссис Рид поговорила с ним весьма решительно. Но один фланг всё же остался незащищённым.
