Хулио Кортасар - Чудесные занятия
Тезей. Зато тебя не буду слышать.
Минотавр. Да, но слышать ты не перестанешь. Ты будешь обитать один в глухих стенах, а где-то там внутри, там будет море.
Тезей. Как много слов ненужных!
Минотавр. Да, день придет, когда земля людей мои пророческие речи убережет в потоке крови. Нет, ты меня еще не слышал. Но вначале убей меня.
Тезей. Теперь торопишь, как будто замышляешь зло.
Минотавр. Решился я. Разверзлась вдруг пучина вод, оттуда вырвалась последняя свобода на острие меча в твоей руке. Что знаешь ты о смерти, ты, несущий жизнь глубинную? Поверь, один есть только способ умертвить чудовищ: с ними примириться.
Тезей. И они поднимут троны на свои рога.
Минотавр. Возможно, кто-нибудь из них появится и без рогов.
Тезей. Или из памяти людской вообще сотрет твои деяния страхом пред обликом диковинным своим.
Минотавр. Возможно, исчезать и появляться монстры станут неощутимо, как призраки кошмарных снов или как жуткие видения. Не понимаешь разве, что, моля о смерти, прошу я жизнь мне дать?
Тезей. За тем я и пришел. Тебя убить и ненадолго прикусить язык в молчании. Пока опасность не минует Ариадну. Едва она поднимется на мой корабль, повсюду стану громко возвещать о смерти Минотавра, с тем чтобы ветер вестью этой Миносу полоснул лицо.
Минотавр. Нет, сам я в ветре опережу тебя.
Тезей. Ты станешь лишь воспоминанием, которое умрет с заходом солнца нынешнего дня.
Минотавр. Я раньше долечу до Ариадны. Я встану между ней и вожделением твоим. Я красною высокою луной последую за кораблем твоим по морю. В порту тебя с восторгом встретят люди, а я приду в их сны ночные, в сны детские, на срок, им на роду написанный. Оттуда стану сокрушать твой трон рогами, сброшу твой скипетр бессильный наземь… Оттуда, из моей полной и всеобъемлющей свободы, из лабиринта страшного, что в сердце каждого гнездится.
Тезей. Велю я протащить твой труп по улицам, чтобы народ тебя возненавидел.
Минотавр. Когда придет пора, и кость моя последняя избавится от плоти, и облик мой в забвенье канет, тогда наступит срок рожденья истинного моего в моих бесчисленных владениях. Я воцарюсь там на
века как брат незримый и могучий. О неба обиталище прозрачное! О море песнопений, шелест листьев!
Тезей. Ладно. Нагни спокойно голову, и все произойдет как надо.
Минотавр. Ариадна, во глубине нетронутой твоей возникну я дельфином синим-синим. Ворвусь к тебе я ветром вольным, о чем ты грезила напрасно. Я — твое чаяние! И снова ты ко мне вернешься, ибо я снова оживу таким же жаждущим, нетерпеливым, тревожащим мечты твои девичьи!
Тезей. Нагнись-ка ниже!
Минотавр. Ах, какой удар неловкий!
Тезей. Так истечешь ты кровью тихо, незаметно.
Минотавр. Кровь моя благоухает олеандром, струи мельчайших солнц между пальцами бегут моими.
Тезей. Умолкни! Рот закрой, встречая смерть! И вон отсюда полчища ненужных слов, собак голодных своры! Героев утомляет многословие!
Минотавр. Но не славословие…
Сцена V
Минотавр умирает, уткнувшись красным лбом в каменную стену. Юноша, играющий на цитре, в страхе приближается, а остальные девушки и юноши стоят поодаль.
Юноша. О господин наших игр! Творец обрядов наших!
Минотавр. Оставь меня. Мне музыка твоя в утеху, но жизнь — к концу, и ветром поднимается во мне желание тишины.
Юноша. Повсюду кровь!
Минотавр. Ты видишь только то, что ничего не значит. Оплакивать ты будешь только смерть мою.
Юноша. Как не оплакивать? Ты радостью наполнил нас в садах, открытых всем для игр, и помог нам справиться с мальчишеской боязнью, которая одолевала нас пред входом в лабиринт. Как будем танцевать теперь?
Минотавр. Теперь настало время. Вам теперь надо танцевать.
Юноша. Нет, мы не сможем. Эта цитра под пальцами моими — ветвь сухая. Нидия плачет с девушками вместе, забыв о ритме, дождиком слетавшем с ее ног. Нет, не проси нас танцы продолжать!
Минотавр. Наступит миг, и ощутит Нидия рождение танца в своих бедрах, а для тебя мир снова зазвучит, и музыка рассвета вас призовет, взор снова к солнцу, к всеобщей радости оборотить… Из тишины, в которую я погружаюсь, взлетят орлы. Но вспоминать меня не надо. Я не желаю никаких воспоминаний. Память — неумная привычка тела бренного. Я стану вечным и живым иначе, лучше.
Юноша. Но как забыть тебя?
Минотавр. Узнаешь сам. Жизнь тебя научит забывать. Я не хочу рыданий и не хочу молений. Одно забвение. Тогда лишь буду я самим собой. Тем, кому нет имени, но неизбывен кто в сгущающейся ночи людского рода. О кровь моя, легко меня ты покидаешь! Гляньте, ее исток уже там где-то, нет, уже не я. Бесчисленные звезды, вижу, оживают в ее струях, рождаются и озаряют светом теплый и еще трепетный гранат… Вот так хочу войти я в сновидения людей, в их тайну неба, и хочу быть среди звезд их вожделенных, тех, что они хотят увидеть в час рассвета иль перемен в своей судьбе. Смотри: я умираю — и позабудь меня. В какой-то знаменательный момент я отзовусь на голос твой, я буду вспышкой света, я ослеплю тебя, как музыкант, озвучивший в тебе последний свой аккорд. Смотри, Нидия светлокудрая, как я умолкну, и танцуй, когда возвысишься над памятью, очистишься от прежней яви. Ибо я буду там.
Юноша. Твои слова идут совсем издалека!
Минотавр. Они уже не мне принадлежат, то ветер, иль пчела, иль жеребец рассвета… Реки, гранат, тимьян голубоватый, Ариадна… И времена воды свободной, время, когда никто…
Юноша. Умолкните, молчите все! Или не видите — он умер, кровь больше не струится из головы его. Как громко радуется город! Они, конечно, надругаются над трупом. А нас освободят, и мы вернемся все в Афины. Он был такой печальный, добрый. Ты почему затанцевала вдруг, Нидия? И почему-то струны моей цитры хотят звучать… Мы свободны, да, свободны! Вы слышите, они уже идут. Свобода! Не смерть его ее нам принесла… И кто поймет любовь нас всех к нему? Забыть его… Нам надо будет лгать, лгать постоянно, чтоб окупить подобное освобождение. Лишь втайне, в час, когда душа сама свой путь определяет… Какие странные слова ты говорил, властитель наших игр.
Они уже пришли. Ты почему опять танцуешь весело, Нидия? И струны моей цитры почему тебе так звучно вторят?
[Пер. М.Былинкиной]
Прощай, Робинзон!
Шум самолета, идущего на посадку.
Робинзон (взволнованно). Смотри, смотри, Пятница! Мой остров!
Пятница. Да, хозяин. (Невольный смешок, как бы вопреки желанию удержаться от смеха.)
Робинзон. Видишь бухточку? Вон она — там! Я ее узнал! Помнишь, на берег высадились каннибалы. Там я спас тебе жизнь, Пятница! Погляди!
Пятница. Да, хозяин (смешок), отсюда очень хорошо виден берег, где меня чуть не съели эти жуткие каннибалы, но ведь незадолго до этого мое племя решило съесть их всех до единого. «Вот она — жизнь», как поется в знаменитом танго!
Робинзон. Мой остров, Пятница! Я снова увижу мой остров! Мне все здесь знакомо, несмотря на такие перемены… Что и говорить, многое изменилось, но я узнаю, узнаю…
Пятница. О да, хозяин… (Смешок.) Что изменилось — го изменилось, да еще как! Я тоже узнаю остров, где ты научил меня быть твоим верным рабом. Отсюда видно то самое место, где стояла твоя хижина.
Робинзон. Боже! Какие небоскребы! В двадцать четыре, нет, в тридцать два этажа! Ну просто чудеса, Пятница!
Пятница. Да, хозяин! (Смешок.)
Робинзон. Скажи мне, почему ты хихикаешь, когда говоришь со мной? Раньше ничего подобного не было, да я бы и не допустил. Откуда это вдруг взялось? Хотелось бы знать, что смешного в том, что я — твой хозяин? Я, кто спас тебя от чудовищной смерти! Кто сделал из тебя цивилизованного человека!
Пятница. И правда, ничего нет смешного, хозяин! (Смешок.) Сам не могу понять, что за напасть, поверьте. Я консультировался с двумя психоаналитиками, чтобы удвоить шанс, как делают на ипподроме: один — фрейдист, а другой — последователь Юнга[404]. А помимо этого был на приеме у одной знаменитости… этот врач вообще противник вмешательства психиатрии. Он, надо сказать, только один и поверил, что я действительно тот самый Пятница — из твоей книги.
Робинзон. И какой поставил диагноз?
Пятница. Данные обследования пока что находятся в электронной обработке в Далласе. Но если верить тому, что мне сказал Жак Лакан[405], это скорее всего нервный тик.
