Владимир Орлов - Лягушки
— И станут варварами, — сказал Ковригин.
— Но справедливыми варварами, — не согласился Эсмеральдыч. — Иначе шейх удерёт на каком-нибудь из своих ковров-самолетов в недосягаемые для налоговой полиции места.
— Вы противоречите себе, — сказал Ковригин. — То, по-вашему, никаких самолётов у шейха нет, одна взрывчатка. Но полагаете, удерёт от справедливого гнева на ковре-самолёте.
— Никакого противоречия нет, — проворчал Эсмеральдыч, выплюнул порцию прожеванного, наконец, нюхательного всё же табаку, выругался в устной стилистике сапожников. Спросил:
— Ведь вы куда-то шли?
— В "Лягушки", — сказал Ковригин.
— Вот и идите, куда шли!.. И не боитесь?
— А чего мне бояться! — легкомысленно заявил Ковригин.
— Рисковый вы человек! — воскликнул Эсмеральдыч. — Учёбе не поддаётесь! Сонька! Взгляни на клиента. Учёбе не поддаётся! Не бери с него примеру!
Сонька не только встала, но и подошла к Ковригину и потёрлась бородёнкой о чёрный носок его ботинка.
А Ковригин направился в "Лягушки". Эсмеральдыч с козочкой Сонькой остался в зоне бдительности, Ковригин же заметил приставленный к стволу липы, в трёх метрах от поста сапожника, дворницкий лом, два наточенных топора для рубки ковров, что ли, не лишней была бы тут и мясницкая колода с базара, послужившая элементом декорации на авансцене действа с Мариной Мнишек. Конечно, Эсмеральдычу было не до Ковригина. Но его неприязненное отношение к нему Ковригина удивило.
И в "Лягушках" гарсон-консультант Дантон-Гарик встретил его непривычно холодно. Будто бы даже стыдясь знакомства с Ковригиным, словно бы Ковригин был безобразник, учинивший здесь несколько дней назад дебош с битьём посуды и зеркал, утопивший в фонтане невинную семиклассницу и триумфатором отъехавший на колеснице с золотой упряжью в городской вытрезвитель.
— Что-то и людей у вас сегодня мало, — сказал Ковригин.
— На банкете с пекинскими утками, — разъяснил гарсон. — Может быть, позже привезут сюда китайчонка Сяо, а может, и не привезут. Устроят ему отдельный водоём.
— У вас такое лицо, будто имеете распоряжение не допускать меня в ресторан и его отсеки, — сказал Ковригин.
— Нет, таких распоряжений я не получал. И препятствовать вашему приходу в "Лягушки" не могу. Но вряд ли вам предложат на закуску сосьвинскую селёдку. Она водится не для всех.
— И мсье Жакоба в ресторане нет? — спросил Ковригин.
— Мне не по рангу знать, где мсье Жакоб, — сообщил гарсон. — Но, скорее всего, он занят. Либо на китайском банкете. Либо на устройстве ужина глубокоуважаемого шейха Абдалла-Аладдина.
— Это всё достойные дела, — согласился Ковригин.
— Говорят, с вами вернулась в театр актриса Хмелёва? — осторожно спросил гарсон.
— Не со мной, а с Натальей Борисовной Свиридовой.
— Ну, слава Богу, слава Богу, — пробормотал гарсон и перекрестился.
В зал Тортиллы Ковригин вошёл в сомнениях и напряжении чувств. Вдруг и тут взглянут на него с неодобрением, подозревая в нём скотину-интригана. Но взмахи рук людей, сидевших за столиком возле фонтанов, Ковригина успокоили. Его приветствовали Мамин-Сибиряк, Николай Макарович Захаров и его окружение — барышни Долли и Вера Алексеевна Антонова. Приветствовали и приглашали за свой стол.
С Николаем Макаровичем Ковригин полуобнялся, барышням Долли и Вере гость Синежтура поцеловал руки. По необходимости гостеприимства Николай Макарович не допустил ковыряний Ковригина в меню, а заказал тому опробованные и любимые им (в "Лягушках") блюда и напитки. Ощутив расположение чувств Мамина-Сибиряка к Ковригину, потеплел и гарсон Дантон-Гарик. Одеты Антонова с компанией были празднично, или хотя бы согласно важному протоколу. Возможно, посещали церемонию побратимства.
— Какое счастье, что вы привезли Хмелёву! — восторженно воскликнула барышня Долли, и её синие ресницы превратились в бабочек, готовых порхать над фонтаном. — Давайте выпьем за это!
— Я никого не привозил, — нахмурился Ковригин.
— Это неважно, неважно! Главное, что Хмелёва здесь!
— Это важно ещё и потому, — серьёзно сказал Мамин-Сибиряк, — что её возвращение снимает одно из неудовольствий вами, Александр Андреевич. Вы жили неразгаданным. Вызвали брожение умов. Внесли сумятицу в объяснимое течение нашего бытия. Породили тайны, нервирующие жителей и разнообразные силы города, привыкшие к удобным для них распределениям влияний. Откуда взялась какая-то Древеснова, и почему на неё сделана ставка в городской забаве, куда и почему пропала Елена Михайловна Хмелёва? Что делает в Журинском замке чужак Ковригин? Растерялись. Незнание, и уж тем более тайны, вызывают страхи и неуверенность в расположении сил, а потому надо бы этого смутьяна отправить куда-нибудь подальше. И лучше бы в никуда… Я шучу…
— Скоро здесь появится Шахрезада, — сказал Ковригин. — Она тоже, что ли, породит сумятицу чувств?
— Какая Шахрезада? — озаботилась Антонова.
— Обыкновенная, — сказал Ковригин. — Бывшая жена Шахрияра.
Даже многоопытный хозяйственник, чьими стараниями не были допущены в Синежтуре автомобильные пробки, Николай Макарович озадачился, а спросить у Ковригина, что значат намеки насчёт явления Шахрезады, не решился из боязни потерять лицо. Вера Алексеевна, стараясь снять напряжение, сообщила, что медь сверкающая была найдена на складах городского Головы. И только в голову синересничной Долли пришло соображение:
— Это вы… вспомнили Шахрезаду… имея в виду шейха Абдаллу-Аладдина, не так ли?
На Долли взглянули с удивлением, что-то мелькнуло в струях фонтана и тут же исчезло ("Не Костика ли, — подумал Ковригин, — взволновали слова Долли? И что его вытолкнуло из водных недр (бездн) к поверхности бассейна — обыкновенное любопытство или же ожидание надвигающихся событий, приятных либо драматических?").
А на самом деле было отчего волноваться Костику. Шумная компания, уже не способная соблюдать правила дипломатического этикета, ворвалась в зал Тортиллы. Или, вернее сказать, ввалилась. Отдельный водоём для китайского дракона (дракоши) Сяо, видимо, не был устроен. Не успели, а скорее всего, забыли устроить. Вышло вчера распоряжение городского Головы подселить (на время) китайчонка в один из бассейнов Журинской усадьбы с непременным подогревом воды, однако Журино не входило в состав Синежтура, и гордец Острецов, якобы обиженный городскими сплетнями, пообещал излить с Эйфелевой башни органический продукт на это распоряжение. Не остались бы в Синежтуре халявщики из делегации (посол улетел), можно было бы этого голодранца Сяо пустить в холодные воды Заводского пруда или просто поджарить. Но нет, гуандунцы в городе оставались, и приходилось определять Сяо на ночлеги и дневные пребывания с прокормом на виду у народа. Вспомнили о ресторане "Лягушки" с водоёмом Костика в зале Тортиллы и обрадовались. И было интересно. Как эти двое смогут вытерпеть друг друга?
Ковригину было тревожно, предчувствие того, что со Свиридовой вот-вот случится беда, а он, Ковригин, беду от неё не отведёт, подняло Ковригина из-за приятного ему стола и направило… Куда направился? Кабы Ковригин знал…
— Мне надо зайти в шахматный отсек, отдать должок, — оповестил Ковригин честную компанию. — Через пять минут вернусь…
— Будьте осторожны, — сказал Николай Макарович. Но тут два особо бесшабашных гостя, из свежих, стали переселять китайчонка Сяо в просторы тритонолягуша Костика. То есть они просто с брызгами и криками воодушевления выплеснули остатки солёной воды из Южно-Китайского моря в фонтан имени Тортиллы. Тритонолягуша, видимо, напугали шумы побратимства, а может, и свойства прибывшей с юга Китая воды. Китайчонок Сяо сейчас же принялся резвиться в чужом водоёме, и это, надо понимать, возродило в Костике твёрдость духа и чувство хозяина. Из своего убежища он выплыл осторожно и некоторое время находился на расстоянии от китайчонка. Но потом водяные струи, а может, некие флюиды притянули земноводных друг к другу, они приладились и приласкались в неожиданном танце двух тел ("Какая сексапильная пара!" — воскликнула барышня Долли), а кем был китайчонок Сяо, самцом или самкой, его бывшие хозяева не объявили, похоже, и их ветеринары в спешке не успели установить это. Впрочем, не было установлено, и какого пола произрастал тритонолягуш Костик. Ни местными естествоиспытателями, ни пытливым юннатом Харченковым, отбывшим продолжать образование в учёной Самаре.
А игры Костика и Сяо становились откровенно эротическими. Причём радостно-эротическими. И наш Костик был хорош, с коричнево-бурыми и зелёными разводами чешуи, и ихний Сяо, теперь-то тоже наш, Костику не уступал. Его украшали, главным образом — на спине, синие и жёлтые разводы ("Какие сумочки могут из них выйти!" — не выдержала Долли). В гибких движениях тела Костика, его хвоста и лап виделась Ковригину пластика брачного танца. Но игры Сяо казались ему более темпераментными и зазывными (Сяо, фыркая, выпрыгивал из воды, возможно, приглашая Костика за ним в человечьи пространства, и у него в эти мгновения будто бы отрастали крылья).
