Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё
Ну — кретин! Ну, сволочь безмозглая!! Ну, мудило!!!
Они продирались навстречу. Это ими производимый топот и треск я принял с перепугу за непоправимое. И остановился, и ближайший из кустов как-то особенно мстительно — будто с замаху — долбанул меня по лбу. Ах ты… я схватился за глаз и облегчённо захохотал. Теперь это не имело уже ни малейшего значения: подскочившая первой Лёлька врезалась в меня со всей дури и обхватила худыми ручонками — всё, не отпущу.
— Ну ты чо, ё-моё, совсем, что ли? — нахлобучил подоспевший Тим.
— Простите, — не то хныкал, не то хихикал я. — Просто простите и всё, не подумал… вот ведь как, да?.. вот… вот он!.. он, Тима… это он! ОН!!!
Рассекший мне бровь хлыст был то, что надо…
Мы вернулись к стойбищу. Вечереть вроде не вечерело, но до сумерек было уже недалече. Тимка деловито разгрызал зелёные ещё орешки — набрал по пути несколько пригоршней — и скармливал по одному прилобунившейся сестрёнке. Она так же без единого слова направляла время от времени братнину руку с безвкусным лакомством к его рту.
Созерцая краем глаза эту раздирающую душу картину и сопя от усердия, я мастерил луковину. И почему-то мне тоже нестерпимо захотелось вдруг неспелого орешка с ладошки. И сразу же вслед за ним — кофе. Сладкого и ароматного. И не чуть-чуть, а до отвала.
Это была роковая ошибка. Задумываться о еде непростительно — проверено… Даже мимолётная мысль о занюханной заплесневелой корочке хлеба тут же уносила в потустороннее, порождая вал зрительных, а что ещё беспощадней — вкусовых и обонятельных гастрономических галлюцинаций. Невинный образ ложки манной каши запросто мог спровоцировать слюни по свиной котлете с молоденькой кортошечкой под укропом, и пошло-поехало…
Еда — запретная тема. Запретнее, может быть, всех остальных. А я сплоховал: кофе!
А кофе готовится как: вначале топим масло. На самом слабом огне. Чтоб всё дно сковороды покрыло. В него тоненько нарезанной грудинки (за неимением — корейки, ветчины, просто колбасы, нет — можно даже сосиску постругать, но это уже не то). Чуть зашкворчит — кромсаем туда помидор, и пусть оно тушится до пока не выцветет. И заливаем яйцом — не взбитым, ни в коем случае не взбитым — слегка помятым. Адекватные солят, нервные ещё и перчат. После чего огонь вон и присыпаем тёртым сыром. Любого твёрдого сорта. И минуты через две всё это на средних размеров блюдце. Хлеб и вилка — по вкусу. Ну и не забыть наплюхать чашку кофе. Можно даже и без молока — всё равно остыть успеет. После пятой натощак сигареты — лучший завтрак на свете… А то — круасан, круасан…
Какой, в караганду, круасан? — ты орудие вон ладь!
И я с болью в пересохшем горле сглотнул наваждение и продолжил ладить.
Мысль шла на шаг впереди: тетива…
На неё сгодилась бы толстая леска. Или, например, струна. Или тонкий шнурок. Очень крепкий и очень длинный шнурок. У меня не было никакого. Да и струн с леской тоже.
Ваши предложения, товарищ Кулибин?
Рукав от рубашки оторвать и — на лоскуты!
Отлично. И чего?.. Нет уж: лучше штанину на нитки распустить, и из них уже сварганить бечёвку, ес?
Ес. Вот только никогда я штанин на нитки не дербанил, сколько на это сил и времени уйдёт, не представлял, да к тому же сильно сомневался, что из полученного мочала смогу смастерить что-нибудь мало-мальски прочное…
Хорошо было в детстве: пошёл в сарай и всё нашёл.
А ты без сарая попробуй! С сараем-то и дурак…
Теперь я здорово пожалел, что не распотрошил Валюшкиной машины. Что-то-нибудь оттуда, а пригодилось бы. Не сейчас, так потом…
Тихо, мечтатель! Ша. Если бы да кабы кончились. Думай. Соображай. Изобретай, наконец…
— Лёля, — окликнул я задремавшую девоньку, — Лё-оль? Поживёшь какое-то время без хвоста?
Тим ядовито хмыкнул.
— До свадьбы отрастёт, — отшутилась Лёлька, и стянула с волос весёленькую же когда-то резинку.
Если вы никогда не стригли ребёнка при помощи перочинного ножа, вы не знаете жизни. Стрижкой это назвать трудно. Даже в сравнении со стрижкой овец (что? — вы и овец никогда не стригли? ну тогда я уж и не знаю) это выглядело чем-то средним между унижением и пыткой.
Причём для обоих. Я смахивал на сапёра, обезвреживающего ржавую военной поры мину. Или на того же Брюса, мучительно выбирающего: красный или синий? синий или красный?.. Во всяком случае, пот мне глаза заливал.
А запрокинувшая голову Лёлька старалась не шевелиться. Отчего всякое движение — и ловкое, и уж тем паче неосторожное, казалось причиняющим ей нестерпимую боль. Я понимал, что это не так, но было чувство, будто не волосы отрезаю, а уши. Она даже ойкнуть пару раз успела, пока я не наловчился сооружать в кулаке что-то вроде петли из отдельного пучка тоненьких волосёнок — «Вот так нормально? — Ага» — и перепиливал его короткими опасливыми, а потому заставляющими руку неметь от усилия рывками.
Наверное, со стороны это выглядело жутко. Тим залез ко мне в карман и вытащил сигарету (два дня назад я приватизировал курево как стратегический продукт).
— Если наконечники для стрел понадобятся, можешь у меня ногти вырвать, — усмехнулся он, ловко выпустил одно за другим три сизых кольца, сунул бычок мне в зубы, встал и поплёлся к орешнику.
— Ты куда? — не понял я.
— Сам догадайся.
Я догадался. И почему-то вспомнил, как уходили его мать с тёткой. Вот так же беззаботно и на минутку.
— А просто за дерево нельзя?
Он только рукой махнул…
Чего я, правда, цепляюсь? Ребёнок же. Обычный восемнадцатилетний ребёнок! К тому же разнополый…
— Ну, тогда недалеко давай…
— Не сцы!
— Хамить обязательно?
— Извини, вырвалось… Могу идти?
— Ну я ж серьёзно: не отходи далеко.
— Ладно, — и пошёл. — Я петь оттуда буду, пойдёт?
— Поедет, — крякнул я вдогонку, отпилил последний локон и поинтересовался у обкромсанного затылка: — Я что: в самом деле такой зануда?
— Да ладно тебе… Ему просто страшно…
Господи, ну ты-то, голуба, откуда знаешь? Я дюжину книжек написал, и сплошь про то, как, когда и почему бывает страшно. А тебе, пигалице, на всё двух слов хватает…
— Дваал-маза-втрика-рата! — противно и не без вызова донеслось из низины.
Я погладил обезображенную головушку и, успев проклясть себя за то, что сейчас заворчу, заворчал:
— Страшно ему, понимаешь!..
И, совсем уже не отдавая себе отчета, гаркнул в ответ:
— Не густо!
— Ну вот, — и Лёлька глубоко-глубоко вздохнула, — и тебе страшно…
6. Акела облажался
Страшно мне стало, когда он не вернулся ни через десять минут, ни ещё через столько же. Ещё не перестала кровоточить первая рваная рана утраты, как всё начиналось сначала: Тимка был, и вот Тимки нет.
