Владимир Шаров - Старая девочка
Несколько раз Сталин решал переговорить с Верой, но по разным причинам откладывал, и вот однажды, когда танцы и застолье кончились, все разошлись, они же неизвестно почему остались одни в огромной кунцевской зале; сначала говорили о делах, о его детях, об Аллилуевой и вдруг чего-то испугались и замолчали. Просто стояли друг против друга, потом он обнял ее и привлек к себе. Она как будто тоже его хотела, поддалась, прижалась, но это была секундная слабость.
Вера была очень хитра, с детства неимоверно хитра, и, когда Сталин уже думал, что всё хорошо, когда он успокоился, потому что раньше все-таки боялся отказа, а сейчас поверил — его не будет, она вдруг с непонятным, совсем неожиданным восторгом теперь уже ему самому стала объяснять, что он бог. Не отходя от него и его не отталкивая, только слегка откинув голову, она шептала, что он самый настоящий, всамделишный бог, и пускай Сталин не думает, что она говорит это потому, что считает, что так надо говорить, нет, она говорит это всем: и Наде, и Орджоникидзе, и Енукидзе потому, что это правда, чистейшей воды правда.
В ней были такой восторг, такая вера, что он вдруг понял, что не знает, как ему с ней себя вести, если он и вправду, как она говорит, — бог. Ей нельзя было не поверить, но, поверив, он тут же испугался, что не знает, как должен вести себя бог с обыкновенной женщиной, что он, став богом, наедине с женщиной еще ни разу не оставался. В нем теперь был страх, что она, которая так хорошо всё знает, наверняка знает и это, а он не знает и неминуемо опозорится. И он ее отпустил.
После той ночи в Вериных отношениях со Сталиным ничего не изменилось, всё вернулось к тому, что было раньше, и это, похоже, равно устраивало обоих. Хотя дело так и кончилось ничем, она была уверена, что и Аллилуевой, и Лене про эту их встречу со Сталиным обязательно донесут, и, когда через неделю сначала Лена, а потом Надя потребовали от нее объяснений, с тоской поняла, что на этот раз ей не оправдаться.
С Надей разговор был не таким тяжелым, та любила ее, жалела, оттого снова сказала, что если бы на ее долю выпало всё то, что выпало на Верину в Башкирии, она бы давно наложила на себя руки; а вот разговор с Леной вышел плохой, хуже не было ни до, ни после. Та выслушала, что ей сказала Вера, но услышала и поняла совсем другое. Поняла, что это только сейчас у Сталина с Верой ничего не получилось, а завтра или послезавтра обязательно получится: было ясно, что от Веры надо избавляться немедленно и навсегда, потому что опаснее соперницы у Лены нет.
Еще когда они втроем учились на педагогических курсах, Лена видела, что Иосифу нравится Вера, да и Вере он, похоже, тоже симпатичен, но тогда отдать ей Иосифа Лене и в голову не приходило. Те полтора года, что Вера провела в Башкирии, Лена прожила с Бергом хорошо, даже решила про себя, что лучшего искать глупо, пора остепениться, родить ребенка, а тут вдруг поняла, что без Сталина не может. Какое-то время пыталась их совмещать, но давно поняла, что если и вправду хочет привязать к себе Сталина, должна заниматься только им, днем и ночью им одним.
Берг был неревнив и доверчив, как ребенок, обманывать его было проще простого, но эти обманы, а главное, простота, наивность Берга буквально ее бесили. И вот теперь она вдруг подумала, что если Вера не врет, в самом деле помнит, чем ей обязана, и если она по-прежнему неравнодушна к Бергу, а Сталин по глупости ей безразличен, почему бы им не пойти на следующую комбинацию: она, Вера, забирает себе Берга и уезжает с ним из Москвы. Сталин же остается Лене.
У Веры в те месяцы было несколько увлечений, ухаживал за ней, в частности, художник Карл Тобе, очень милый человек, преподававший когда-то рисунок на их педагогических курсах, но всё это было мимолетно и не слишком серьезно, так, обычный флирт, кроме того, она и вправду хотела с Леной расплатиться. Или понимала, что вечно ускользать от Сталина, балансировать между ним и Аллилуевой не удастся, и Ося ей тоже нравился, поэтому на Ленино предложение она согласилась сразу и легко, и уже через два месяца они действительно рокировались. Вера вышла замуж за Берга, развела, освободила Лену, и уехала с ним вместе в Баку, где Берг получил пост заместителя начальника нефтепромыслов по переработке. Как ни странно, и Сталин, когда Лена ему сказала, что она разводится, а Вера выходит замуж за Берга, отнесся к этому спокойно, даже пошутил, что больше других о Вере будет горевать Аллилуева, и Лена подумала, что, похоже, Веру он почему-то побаивается.
Двенадцатого августа, как уже давно было обговорено с родителями, Вера должна была позвонить в Ярославль, узнать, как девочки, и сказать, когда она сама приедет и возьмет их, чтобы ехать в Саратов. Накануне вечером или в этот же день в Грозный должен был звонить Ося, сказать, как у него дела и, главное, есть ли им где жить, получил ли он наконец ключи от квартиры. Чтобы без нервов и наверняка успеть, ей надо было выехать от Нафтали рано утром одиннадцатого. Как раз за день до этого она наново переписала историю Емельяна Ярославского, то есть выполнила всё, что собиралась сделать в горах, и была собой очень довольна. Нафтали повез ее на своей машине до Самашек, откуда шел автобус на Грозный, и Вера, еще прощаясь с ним, знала, что, если ничего в дороге не случится и она доберется нормально, сегодня, в крайнем случае завтра зайдет к Тасе, еще раз попытается с ней поговорить. Потом, перед самым отъездом, времени на это может и не найтись.
До Самашек они доехали меньше чем за три часа, день был совсем не жаркий, особенно в горах, но и когда они спустились в долину, там тоже дул приятный ветерок, и ей было так хорошо, что они даже не разговаривали. Нафтали вел машину, а она смотрела в окно на горы, которые вдруг после какого-то поворота прямо перегораживали им дорогу и тут же снова прятались за нависающими деревьями. Вся эта горная часть Чечни была замечательно красива, и теперь, когда ей предстояло перебраться в бесконечную ровную степь с ее ветрами и холодом, она огорчилась, хотя прежде очень ждала, даже торопила переезд. Ей давно хотелось вернуться в Россию, а еще больше — снова жить в большом городе. Конечно, Саратов не Москва, но и с маленьким захолустным Грозным, который до сих пор скорее походил на посад, выросший при крепости, чем на настоящий город, его тоже сравнить было трудно.
В Самашках Вера попрощалась с Нафтали и потом еще почти девять часов тряслась в забитом до крыши автобусе, когда наконец добралась до Грозного, так устала, что решила, что ни к какой Тасе сегодня не пойдет, останется дома и ляжет спать. Еще две недели назад во время их последнего разговора Ося сказал, что не знает, как получится: если сможет, позвонит ей после десяти вечера одиннадцатого из города или утром с работы на следующий день, двенадцатого, и она тогда же договорилась с матерью, что та будет ждать ее звонка на почтамте в восемь часов вечера двенадцатого, когда Вера будет уже всё знать.
