Леонид Габышев - Жорка Блаженный
Перевел взгляд на женщину за левым столом. Ей лет тридцать пять. Окинув меня живыми, светлыми глазами, сказала:
— Давайте карточку. Что у вас?
«Значит, это врач, та — сестра», — отметил про себя.
— Подойдите ближе. Показывайте.
Шагнул к столу и стал расстегивать… Господи, ну как мне сейчас… ведь он, Боже, он… Даванул косяка на сестру — она натренированно опустила взгляд. Нижняя фрамуга окна открыта, — со смущением поглядел на пеструю столичную толпу. Медленно, нехотя достал кукурузину и опустил вдоль стола, у корня придерживая, а то она неистово стремилась к животу, и, оттянув крайнюю плоть, бесстыдно обнажил набирающих мощь стаю мозолят. Голова кукурузины почти касалась отрывного календаря. Светлые, живые глаза врача округлились, из груди вырвался вздох, похожий на гортанный вскрик — резкий, до боли знакомый, но короткий, — и лицо ее сделалось пунцовым. Симпатяга сестра подняла взгляд и, не краснея, стала разглядывать.
У окна раздалось жужжание, и на голову моей кукурузины спикировала дармоедка-оса, привлеченная запахом меда, — забыл помыть, собираясь в диспансер. Оса лакомилась медом, медработники с трепетом и любопытством хлопали глазами, а я боялся шевельнуться: вдруг оса осерчает и ужалит! В напряжении потерял бдительность и опустил крайнюю плоть. Она медленно поползла, а оса в этот момент, перевалив тонкую талию через красивый ободок, стала собирать мед с мозолят. Господи Боже мой! Мгновение, другое — и плоть накрыла обнаглевшую осу, она оказалась в силках головы моей кукурузины! Изнутри, атакуя что есть мочи, оса старалась вырваться из ловушки, но не могла и, рассвирепев, больно ужалила меня в самое сердце! Поперхнулся болью и потому не закричал, а, отступив от стола, отвернулся и раскрыл обмякшую ловушку. Контуженная оса, взлетев, медленно потянула к окну между смеющихся женщин и вылетела в открытую фрамугу.
Смущенный, испуганный, стоял посреди кабинета с расстегнутыми штанами, а атакованная жестокой осой кукурузина, свернувшись, чуть не рыдала от боли, прячась между моих ног.
Врач сквозь смех все же выдавила:
— Не уходите, продолжим осмотр…
Заметив шевелящееся жало, вытащила пинцетом и прошептала:
— Поднимите рубашку.
Осмотрела незагорелый живот.
— Сейчас сдайте кровь в кабинете напротив и приходите послезавтра в это же время.
Зачембаривая рубашку, усмехнулся:
— Почти как в анекдоте…
Женщины посмотрели вопросительно.
— Ну, укусила оса или пчела одного туда же, его жена с ним к врачу, говорит: «Боль уберите, опухоль оставьте!»
Медработники засмеялись…
К вечеру кукурузину так разнесло, что, когда хотел погрузить в мед — может, полегчает, — не пролезла в банку. — Тогда стал лить на нее холодную воду, помня закон физики: при охлаждении тела сжимаются.
Через день вновь переступил порог кабинета дерматолога. Врач и сестра заулыбались. Фрамуга на окне — закрыта.
— Так, — сказала врач, — покажите еще раз… — И, осмотрев, продолжала: — Я выписываю вам оксолиновую мазь. Сначала смазывайте вазелином, потом мазью, и все пройдет.
— Что у меня за болезнь, не заразная?
— Нет, — она заулыбалась. — Это остроконечные кандиломмы. Их можно подхватить даже от ветра…
Радостный вышел на улицу — ура, не сифилис! — и потопал в аптеку.
Усердно мазал оксолиновой мазью два раза в день, как и сказал врач, но мозолята не исчезали. Вскоре заметил на нежной кожице вокруг мозолят малюсенькие-малюсенькие отверстия, будто кто бабахнул по нему из ружья бекасиной дробью, и даже мельче.
И опять — в диспансер.
На этот раз и врач, и сестра — серьезные. Фрамуга на окне — открыта. Выслушав, врач сказала:
— Георгий Данилович, это от мази. Я сейчас выпишу другую, слабее. Мы ее детям выписываем. Мажьте также два раза в день, и все пройдет.
Врач улыбнулась, а медсестра посмотрела сочувственно.
И вновь мазь мало помогает.
Много гуляю, а если звонит телефон, трубку не снимаю. Потом объясню Оксане, что уезжал к знакомым на дачу.
Вчера пошел на Красную площадь — и потянуло в музей Ленина. Столько лет живу в столице, а в музее основателя советского государства не был.
В детстве — октябренком, пионером — любил Ильича, нравился его профиль, а что теперь о нем из книг и газет узнал! Господи, и как только земля его гроб держит?
Ходил по музею, рассматривая экспонаты, и диву давался: был скромным, а сколько в нашей стране музеев Ленина, да и за границей есть, и везде висит его одежда, выставлена утварь!.. Утварь… У твари — утварь… Где столько ленинской одежды набрали? Или еще при его жизни собирали барахло для будущих музеев? Ну и скромник же самый человечный человек!
Бродил по музею и пытался влезть в шкуру Ильича, почувствовать изнутри то величие Ленина, которое помогло ему поднять Россию на дыбы, а точнее, на дыбу, но не мог, в шкуру Ленина Жорке-нешкурнику влезть невозможно. И слава Богу!
Слыхал: Ленин мстил России за повешенного брата. Согласен. Но в Шушенском Ильич в паводок ездил на лодке, подбирал с островков и льдин зайцев и мозжил о приклад их головы, по весне питаясь зайчатиной. Потрясающе! В лису на охоте дедушка Мазай — Ленин стрелять не стал: «Уж больно она красива», — а зайчишек-трусишек — бил!
Последнее время часто смотрю на свой фаллос, а сейчас вглядываюсь в портреты Ленина — и нахожу потрясающее сходство: оба лысые, непокорные, самолюбивые…
На выходе остановился, спросил у вратаря-дежурной:
— Скажите, хранится ли в запасниках музея браунинг, из которого Каплан стреляла в Ильича?
— А зачем? — парировала вратарь.
— Как зачем? Заштопанный от пули ленинский пиджак висит, надо и пулю, и браунинг выставить.
Дежурная промолчала.
— Может, браунинг находится в музее Каплан?
— Что вы несете! Какой еще музей Каплан?!
Расстроенный, вышел на улицу: так хотелось украсть из музея знаменитый браунинг и расстрелять на моем Ленине обнаглевших мозолят. Уж если после его выстрела гениальный Ильич около недели не подымался, то замухрышки мозоли, думал я, с ходу отвалятся.
О Господи, какое наслаждение дарят последние дни! А вчера вечером — опять звонок. Открываю — на пороге врач-дерматолог.
— Как ваше здоровье, Георгий Данилович?
— Почти вылечился. Людмила, ваша помощница, трижды меня посещала по вашему поручению, и мозоли почти все отвалились.
— Стерва, — не удержавшись, тихо сказала врач про свою коллегу и еще тише протянула — Оп-п-пе-ре-ди-ла-а…
Мы сели на тахту, и врач, преданно посмотрев на меня, полузакрыла глаза, чуть обнажив белые зубы…
