Эльчин Сафарли - Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)
Но мне было надо. Когда еще выпадет шанс посмотреть на общее сумасшествие? Кстати, к процессии может присоединиться любой. Заранее тренируются только главные участники действа: те, кто бьет в барабан, задавая общий ритм, и те, кто поднимает гигантский «алям» — здоровенное сооружение с плюмажем, увешанное щитами, мечами и красивыми фигурами из стали. Алям — дорогое удовольствие: делается вручную и украшается серебром. Несколько человек (а иногда один силач) несут его впереди процессии, порой останавливаясь, чтобы перевести дух. Алям так тяжел, что его перетаскивание не легче самобичевания.
Ко дню церемонии готовятся в каждом районе: иллюминация, плакаты с изображением Хусейна и импровизированные «походные палатки». Перед ними ставят свечи и загадывают желания. Кое-где блеют несчастные барашки: ближе к утру их заколют, чтобы сварить кашу с бараньим мясом — «назр» (благотворительное пожертвование), который будут раздавать бедным.
В назначенный час, облачившись в черное, выстраиваемся в положенном порядке: впереди мужчины, сзади женщины. С первым ударом в барабан над процессией разносятся звуки «нохе» — ритмичной песни на особый мотив, рассказывающей историю мученичества Хусейна. Раньше певец должен был отличаться весьма зычным голосом — нынче же на помощь «нохистам» пришли микрофоны и громкоговорители.
Мы двигаемся: мужчины смачно охаживают свои бока плетками, женщины раскрытыми ладонями ударяют себя в грудь, повторяя религиозные формулы. Происходящее захватывает, гипнотизирует, ритм отдается в сердце, а черная волна несет все дальше и дальше… Впрочем, иранцы следуют ритуалу без фанатизма. Видно, как юноши, покрывая плечи красными рубцами, одновременно перемигиваются с девушками, стоящими на тротуаре: мол, глянь, какой я сильный и боли не боюсь! Знакомые приветствуют друг друга, кто-то болтает с друзьями. Все это сильно напоминает советские первомайские демонстрации или массовую физзарядку.
Рядом со мной идут сестры Камрана. Когда музыка становится особенно пронзительной, они начинают рыдать в голос. Плачут и другие женщины вокруг, и даже мужчины! О чем они сокрушаются? Неужели об имаме, погибшем больше тысячи лет назад? Скорее — о собственных горестях: вечной нехватке денег, дороговизне, болезнях родных, о детях, чье будущее под вопросом из-за повальной безработицы… Они верят, что имам услышит их и поможет. Потому что, сказать по правде, больше им в этой стране никто на помощь не придет. Только Аллах.
* * *
…Сплетения «эслими», роскошь «хатаи», суровая строгость «базубанди» — все призвано подчеркнуть красоту центрального медальона — «торанджа». Здесь голубой, кремовый и зеленый цвета сходятся воедино, но узоры при этом сохраняют свою чистоту. Апофеоз красок — кульминация, решительный момент, когда невозможно повернуть вспять и нужно идти вперед, не останавливаясь…
Предвыборная кампания 2009 года превратилась в Иране в красочный, феерический карнавал. Приверженцы действующего президента Махмуда Ахмадинежада раскрашивали лица в цвета национального флага и громко скандировали его имя. Сторонники его основного соперника, Мир-Хоссейна Мусави, не отставали. Повязав зеленые ленты на запястья, украшали портретами кумира автомобили и даже устроили «живую цепь» в Тегеране. Неделю на улицах городов царила атмосфера праздника. Мы с мужем тоже обзавелись зелеными повязками и каждый вечер с упоением катались по городу.
Нередко по обеим сторонам улицы выстраивались агитаторы Ахмадинежада и Мусави, скандируя лозунги и забрасывая листовками автомобили. Никакой агрессии, просто беззлобные шуточки в адрес противников, приветственные крики при виде авто с портретом «своего» кандидата на стекле или улюлюканье — если кандидат «неправильный». Мы хохотали, поднимая руки в приветственном жесте «Виктория!» при виде других «мусавистов». Мы так надеялись на то, что сможем вздохнуть свободно. Надеялись, что с приходом нового президента не будет больше облав на «короткие хиджабы», что страна откроется для остального мира, и иранцев перестанут считать террористами и изгоями. Позже многие замечали, что Мусави был лишь чуть менее консервативен, чем Ахмадинежад. Но людям надо было во что-то верить. И в тот момент никто не знал, что еще неделя — и на улицах Тегерана прольется кровь…
Результаты выборов повергли иранцев в шок. Конечно, и раньше были слышны разговоры: «Какой смысл в этих играх? Придет тот, кого выберет верхушка… Действующий президент останется на второй срок». Но все равно происходящее воспринималось как пощечина. Тегеран замер. Люди смотрели в будущее с обидой, непониманием и страхом. Знали: обман такого масштаба безнаказанным не останется. Знали и другое: шансы на победу минимальны.
В тот же вечер мы вышли на крышу и кричали «Аллаху Акбар!», все громче и громче, насколько хватало сил и легких. Еще до выборов это воззвание к Всевышнему было объявлено своеобразным девизом оппозиции. И сейчас казалось — может быть, получится докричаться до небес, добиться справедливости? Сотни тысяч голосов перекликались над Тегераном, но Аллах не услышал…
Через несколько дней в иранской столице начались демонстрации, стычки с полицией. Работа встала, наши и без того скромные средства были на исходе. Нервы — на пределе. В какой-то момент Камран не выдержал:
— Я не могу больше сидеть дома. Эти люди умирают за то, что дорого нам. Стыдно. Надо идти, терять нечего.
— Но это же не наша война! Мы можем уехать в Россию. Можем жить и растить детей в другой стране.
— А мои братья и сестры разве смогут уехать? А их дети? А мои родители?
Мы спорили не в первый раз. Я всякий раз заявляла: если пойдешь туда, то только со мной. Но теперь, поскандалив, мы кое-как договорились. Пойдем «посмотреть», в центр, без зеленых повязок и лозунгов. Станет опасно, сразу смываемся.
Мы едва успели выйти на главную улицу: шум, крики, скандирующая толпа, звон разбитого стекла. Люди подбадривали друг друга: «Не надо бояться, мы все вместе!» Девушки с маникюром, в ярких хиджабах, с почти не покрытыми головами, размахивали зелеными плакатами. Рядом с молодежью шли отцы и матери.
Вылетевший из-за угла полицейский грубо приказал одному из мальчиков в зеленых футболках остановиться. Тот прокричал в ответ что-то не менее оскорбительное. Полицейский замахнулся на него дубинкой — между ними встала мать подростка, закутанная в чадру. Откуда-то нарисовались еще двое «басиджей» (полицейских-добровольцев в гражданском), женщину отпихнули в сторону. Мы стояли рядом, буквально в паре метров, и Камран не стерпел, подскочил и схватил басиджа за плечи: «Что ж вы делаете? Она вам в матери годится!» Троица развернулась в нашу сторону. Они такой наглости, видимо, не ожидали, потому на секунду впали в ступор. Сообразительной иранке хватило времени, чтобы утянуть сына в соседнюю подворотню. Один из басиджей, с дубинкой и шокером в руках, ломанулся в нашу сторону, и мы позорно дали деру.
