Пауло Коэльо - Мата Хари. Шпионка
Англия тоже ненавидела Францию, но при всей своей мощи не посылает же она к ее берегам боевые корабли!
Но пока поезд мчался по немецкой земле, нам навстречу шли и шли на запад войска. Я снова задала Францу тот же вопрос и получила на него тот же невнятный ответ.
– Хорошо, сказала я. – Я согласна помогать вам. Но как я могу это сделать, если я не знаю, о чем идет речь?
В первый раз за все время пути он отклеился от окна и повернулся ко мне.
– Мне известно не больше вашего. Меня подрядили привезти вас в Берлин, организовать ваши представления для нашей знати и, когда придет время – когда именно, не знаю, – проводить вас в министерство иностранных дел. Один ваш поклонник выделил сумму, достаточную, чтобы вас пригласить, хотя вы чудите больше, чем все известные мне артисты. Надеюсь, мне возместят все, что я тут на вас истратил.
И прежде чем поставить точку в этой главе, мой добрый заклятый друг мэтр Клюне, я хотела написать еще немного о себе – не для того ли я принялась за это письмо, постепенно превратившееся в дневник? Меня только беспокоит, что память может подвести меня.
Положа руку на сердце, вы и впрямь думаете, что если бы Германия, или Франция, или даже Россия – да кто угодно! – вздумала завербовать себе агента, неужели же выбор пал бы на того, кто все время на виду, за кем все время жадно следит публика? Вам не кажется, что это глупо? Глупо и глупо.
…Сев в поезд, я думала, будто оставила свое прошлое на вокзале в Париже. С каждым километром я все дальше удалялась от пережитого, от горьких и счастливых воспоминаний, от тех открытий, что делала на сцене и вне ее, от времен, когда всякая парижская улица, всякое представление, всякая вечеринка были мне внове и казались восхитительными. Это теперь я уже знаю, что от себя не убежишь. Я могла бы не возвращаться в Голландию в 1914, а встретить того, кто взял бы на себя заботу о моей еще живой душе, сменить имя, перебраться туда, где меня не узнавали в лицо, начать все сначала.
Но это означало бы прожить до конца дней, чувствуя, как разрывают меня изнутри та, которая могла стать всем, и та, которая навсегда осталась ничем, – и при этом не сметь даже детей и внуков позабавить историей своей жизни. Сейчас мой дух свободен, даже тюрьма не помеха его свободе. И пока весь мир воюет за то, чтобы увидеть, кто же останется в живых в этом море крови, кто победит в нескончаемой битве, мне не нужно больше бороться, и я просто жду, когда незнакомые мне люди решат, кто я такая. Если меня сочтут виновной, рано или поздно правда все равно выплывет наружу, и позор падет на их головы, на головы их детей и внуков, на всю их страну.
Но я от души верю, что президент – человек чести. Что мои друзья, такие верные, такие готовые к услугам, пока мне ничего не было нужно, не покинули меня в час, когда у меня ничего, кроме них, не осталось. Рассвет. Я слышу птиц и утренний стук кастрюль на кухне под моей камерой. Остальные узницы, придавленные кто страхом, кто смирением, спят. Я проспала до первых лучей солнца. Лучи эти не могут проникнуть ко мне в камеру, но я гляжу, как дивно расцветили они крохотный кусочек неба, видный мне через окошко, – и во мне снова пробудилась надежда на правосудие.
Не понимаю, почему мне выпало столько испытаний за такое короткое время, за что жизнь так обошлась со мной.
Может быть, чтобы проверить, сумею ли я выстоять в трудные времена?
Чтобы понять, из какого теста я сделана?
Чтобы обогатить мой опыт?
Но для этого есть столько других путей. Зачем было нужно снова топить меня в черном колодце моей души, зачем гнать через лес, кишащий волками и другими хищниками, – в одиночку, без помощника или проводника?
Но я знаю одно: сколь бы бескрайним ни был лес, сколько бы ни таилось в нем опасностей, раньше или позже я выйду оттуда, и выйду победительницей. И тогда я буду великодушна и никому из моих хулителей не припомню, как они оболгали меня.
Хотите знать, чем я теперь займусь, пока в коридоре не раздадутся шаги, оповещая о том, что нам несут завтрак? Я стану танцевать. Я припомню каждую ноту и каждое движение, и мое тело будет двигаться в такт той музыке, что звучит сейчас во мне, и это напомнит мне о том, что я свободна!
Именно это я искала всю свою жизнь – свободу. Мне не нужно было любви, хотя любовь приходила и уходила и ради нее я делала то, чего ни в коем случае не должна была делать, и шла прямо в расставленные мне силки.
Но не будем торопиться. В то утро, когда я сошла с поезда в Берлине, жизнь – и без того стремительная – вдруг понеслась с невероятной быстротой, и мне стало трудно поспевать за нею.
Театр был окружен, а представление грубо прервано именно тогда, когда я с предельной сосредоточенностью – давно уж не приходилось мне танцевать в полную силу – вкладывала всю душу в танец. Вломившиеся на сцену солдаты заявили, что с этого момента все спектакли отменяются, а театр поступает в их распоряжение вплоть до дальнейших указаний.
Один из них зачитал обращение:
– «Мы с вами живем в черные дни, наша страна окружена врагами. Нам придется обнажить сабли, и я уверен, что, когда придет час, мы сумеем пустить их в ход» – так говорит наш кайзер!
Все еще ничего не понимая, я ушла к себе в уборную и едва успела накинуть халат на свой более чем откровенный театральный костюм, как в дверях появился задыхающийся Франц.
– Вам следует уехать, иначе вас арестуют.
– Уехать? Но куда? И, кроме того, разве на завтра мне не назначена какая-то встреча в министерстве иностранных дел?
– Все отменено, – сказал он, даже не пытаясь скрывать свое беспокойство. – Вам очень повезло, вы гражданка нейтральной страны, так что возвращайтесь туда немедленно.
Чего угодно я могла ожидать от своей жизни, только не возвращения в страну, из которой с таким трудом уехала.
Франц вытащил из кармана комок мятых купюр и сунул мне в руки.
– Забудьте о полугодовом контракте с «Метрополем». Тут все, что мне удалось раздобыть, плюс то, что нашлось в кассе. Не мешкайте, уезжайте. Ваши наряды отправятся следом, я лично займусь этим – если еще буду жив. Я немец, в отличие от вас, и меня призывают.
Я понимала все меньше и меньше.
– Мир сошел с ума, – сказал Франц, меряя шагами мою уборную. – Смерть родственника, как бы ни был он дорог, не повод, чтобы отправлять на смерть других людей. Но миром правят генералы, а им хочется довершить разгром Франции, начатый больше сорока лет назад. Их задача – не позволить Франции окрепнуть, потому что она и в самом деле с каждым днем становится все мощнее. Вот вам мое объяснение: это попытка удавить змееныша до того, как он войдет в полную силу и сам удавит кого угодно.
