Эрик Шевийар - Краба видная туманность
Но как, хотя бы и на мгновение, поверить в обращение такого человека, как Краб? Закрыв за собой двери агентства, он поднял взгляд к флюгеру на верхушке колокольни. «Мне чудится, — пробормотал он, — или этот петух умудрился снести церковь?»
* * *Ближе к делу. От прочих животных нас отличает не столько пристрастие к красному мясу и зеленому салату (воздадим по ходу дела должное тигру и улитке), не столько незамысловатость нашей течки, не наша лояльность к власть имущим или внезапная доблесть, бросающая нас на битву с хворым карликом и позволяющая его проглотить; в чем состоит наша оригинальность скорее уж отражают, к примеру, готические соборы: тенденция все усложнять, мелочиться даже в камне — и именно это, вероятно, и устанавливает наш не имеющий себе равных престиж среди прочих обитателей земного шара.
Краб, вы уж простите его, смотрит на вещи иначе. Как всегда, у него есть на это веские основания.
По величайшей случайности, Краб стал обладателем чрезвычайно древних документов, чья подлинность не вызывает и тени сомнений, согласно которым некогда, на заре времен, сороконожка была главным трикстером, а гусь — светочем мысли, лекции буйволов вызывали огромный наплыв аудитории, состоявшей из стрекоз и муравьев, блоха оставалась трезвенницей, медведь был прирожденным богословом, кошка — космографом, орангутанг играл в шахматы, черепаха баловалась философией, омар подвизался в политике… Но эволюция шла своим чередом, приспособление к среде и все такое прочее; разум всех этих животных мало-помалу шел на убыль, сознание уходило в тень, блекла память и рассудительность; в то же время в мире, где жизнь проверяется чувствами и сохраняется силой, развивалась их ловкость, присущая им красота и природное изящество, инстинкты, крепло их щедрое здоровье. Наконец установилась гармония, которую нарушал своими тревогами, своим стыдом, из поколения в поколение переносимой незрелостью всего-навсего один умственно отсталый. Только человек, один из всех, не сумел избавиться от сознания. Его яд баламутит кровь ему же самому, вместо того чтобы обеспечить защиту и парализовать жертву. О, долгий путь отделяет сего тщедушного педанта от высшей мудрости карпов и полипов. Далек на нем и Краб, он не строит на сей счет иллюзий, но, по крайней мере, старается идти в нужном направлении. И это движение необратимо. День за днем Краб дичает, по его мнению, слишком медленно, но прогрессирует. Едва поравнявшись с обезьяной, мечтает догнать осла. Но и осел — не более чем этап. Краб уже достиг уровня лисы. Теперь у него на прицеле страус.
* * *Краб родился с перепонками на ногах. Его мать это скрывала. Отец бил. Оба брата и обе сестры жестоко над ним издевались. Печальное детство. Но времена меняются. Умерли родители. Старший брат сделал карьеру в армии, младший пострадал в аварии. Первая сестра вышла замуж за бывшего университетского чемпиона по толканию ядра, вторая открыла лавку по торговле местными промыслами, которая вскоре захирела. Что же касается Краба, то он стал известным всем нам с детских лет величественным лебедем.
43Когда-то Крабу частенько попадались на глаза колорадские жуки. Бывало, не успеешь нагнуться, как замечаешь одного из них. И вдруг эти жуки напрочь исчезли из его жизни. Многого Краб и не просит, пусть ему просто скажут, почему так произошло. То, что он окончательно переехал на жительство из деревни в город, не может служить единственным объяснением. Этому наверняка имеются и другие, более глубокие, более сокровенные причины, связанные с сомнительной деятельностью некоего небезызвестного персонажа: Краб теряется в догадках. Честно говоря, он не может принять гипотезу об особой враждебности, испытываемой к нему колорадскими жуками. Он всегда целиком и полностью был на их стороне, а не на стороне картофеля. Он и не предполагал, что можно поставить подобный, бледный под грязью и плачущий по кипятку овощ выше драгоценного, расписанного от руки жесткокрылого. Ну зачем же тогда исчезать? Краб решил провести расследование. Он слегка опасается того, что может раскрыться. Какая чудовищная истина. Предположить можно все что угодно. Как бы там ни было, он дойдет до конца, тайна должна быть прояснена. Нет ничего хуже неопределенности.
Давненько не видал Краб и жирафа, даже жирафенка. Но это не одно и то же. Тут совсем другой случай. Краб знает, где их найти. Он сознательно отказывает себе в этом. По собственной воле откладывает удовольствие на потом — ибо зачастую не помешает иметь про запас весомые основания для жизни. Уже несколько раз Краб направлялся в сторону зоопарка. По дороге ему удавалось овладеть собой, он находил в себе силы развернуться на сто восемьдесят градусов. Однако сопротивление слабеет, он чувствует, что в один прекрасный день уже не сумеет справиться со своими ногами. Придется уступить — или же сломать их или спутать. На этот раз все в порядке. Краб бросается вперед. Опрокидывает прохожих. Пожирает расстояние. Минует ограду зоопарка. От входа замечает в вышине головы. Какое счастье! Какой праздник!
* * *Сначала брошенного при рождении Краба подобрала волчица; он носился голым по лесам в компании своих братьев-волчат, и отпечатки его шагов принадлежали снегу наравне с холодом и тишиной, черные хлопья, не такие многочисленные, как белые, но необходимые. Его глаза проницали темноту, темноте необходимые. Луна окружала его ореолом, которым он не кичился, но и не пренебрегал. Без него ни шагу. Волчица так и продолжала его выкармливать — добрая матушка, которая дала бы сто очков вперед любой божьей овечке. Потом он пристрастился к вкусу крови, он охотно высасывал бы ее из сосцов, ни в чем не меняя своих привычек, и всем от этого было бы только лучше. Но, увы, зайцы предпочитают хранить при себе секрет этого живого источника — подшитым к подкладке их якобы норкового манто, они спасаются вместе с ним бегством и прячутся под кустами, так что за ними приходится охотиться. Вот так он и развил свои плотоядные инстинкты, и когда служба социальной помощи наконец-то забеспокоилась и приняла решение извлечь его из сей пагубной среды, дабы препоручить заботам наседки, было слишком поздно: приемной матушки хватило Крабу разве что на один зуб.
Его поместили в другую семью. Потом в еще и еще одну, так как Краб пожирал своих приемных матерей одну за другой. Он сожрал и телку, и выдру, и чушку.
Далее Краб попал на попечение к креветке, весьма нежной, но неуловимой и прозрачной как сама вода. Казалось, что он видит ее повсюду, и его зарождающаяся семейная привязанность растворилась в просторах Океана. Пчела научила Краба, как держаться за столом. Кобыла преподала урок скачек с препятствиями. Одна за другой ужиха, сорока, китиха, львица, кошка, муравьиха научили его всему, что знали. За ними пришли другие. Наконец его обучение взяла в свои руки медведица, причем настолько убедительно, что Краб еще и сегодня впадает в зимнюю спячку, тщетно накачиваясь кофе.
Но все эти сменные матери, доброжелательные и преданные кормилицы все же не сумели вытеснить из его рассудка то идеальное представление, которое он составил себе о своей настоящей матери. Кроме того, Краб получал порою от них противоречащие друг другу уроки, и это его смущало — чему верить? кому довериться?
Потом случилось то, на что он всегда смутно надеялся: объявилась его раскаявшаяся мать. Она приготовила для него восхитительную комнатку с голубыми занавесками. Специальный наставник должен был помочь ему наверстать накопившееся отставание. После углубленного психологического обследования и с испытательным сроком компетентные социальные службы позволили молодой женщине забрать своего сына. Итак, ей вернули Краба, и началось его обучение уже как человека.
Иногда какой-нибудь жест, какая-нибудь поза все еще выдает его прошлое — когда он лягается или, допустим, пресмыкается. Может ему взбрести в голову и попаразитировать пару-тройку дней в кишечнике коровы. Это, однако, не столько проявление неудержимых рецидивов старинных привычек, сколько совершенно естественное желание поддержать в себе те способности и навыки, которые, может статься, еще понадобятся в будущем для того, чтобы выжить, — поди знай. Не следует придавать этому слишком большого значения.
44Или еще: Краб постоянно носит на спине тяжеленное кресло, ибо нет ничего утомительнее, чем постоянно носить на спине тяжеленное кресло, и приходится время от времени присаживаться, чтобы перевести дух.
Краб всегда чреват открытиями.
* * *Краб слеп как белка — или этот маленький зверек называется кротом?
* * *У него волевой подбородок, неуверенный взгляд. Решать приходится ушам.
Краб идет на поводу, скитается, ему просто претит взбираться, будь то косогор или лестница, он охотнее следует наклонной плоскости. Факт остается фактом: он никогда в жизни не поднимался по лестнице и при этом каждый божий день находит у себя на пути по крайней мере одну лестницу, ведущую вниз. Итак, Краб спускается — не торопясь, не прикладывая особых усилий, в общем-то играючи: такова его манера пускаться во все тяжкие на самотек. Его то и дело обгоняют захваченные своим порывом прохожие, однако безразличие Краба служит надежным щитом от этих граничащих с энтузиазмом проявлений; он спускается в своем собственном ритме, заложив руки в карманы, по чуть ли не отвесным стенам. Его едва не задевают скрючившиеся над рулем велосипедисты, растрепанные, обезображенные скоростью. Краб невозмутимо щеголяет все тем же нерешительным видом. Мелкими шажками, без определенного пункта назначения (ибо куда податься?), он продвигается вперед потому, что туда ведет уклон.
