Анатолий Ильин - Соленый берег
— Ну что, ребята, пошли знакомиться.
Он взял у Ани рюкзак за лямки и пошел к избушке. Сбитые кирзачи уходили по осклизи тропинки, наклонившейся влево, в сторону реки, тогда он взял рюкзак в правую руку.
Что-то интересное, близкое показалось Сергею в его шаге.
— Во мужик! — шепнула Аня, не сводя с Пашкиной фигуры глаз. Мокрая болонья облепила ее тело, и от этого она показалась Сергею такой маленькой и слабой, что он тут же прекратил вспоминать о том, где он видел того, кто шел впереди.
— Да ничего, мужик как мужик. — А потом шепнул: — Ломовой дядя.
Дождь усилился. По тропинке бежали мутные ручьи, из которых выглядывали белые корешки подорожника и вереска. Вот она, их дорога, их тропинка, о которой они говорили и мечтали в городе.
Чувство своей земли… Они пробежали по ней не одну тысячу километров, сбили не одну пару башмаков, вытоптали не одну лужайку в студенческие гулянки за городом… И вот теперь они на этой земле, тоже родной, русской, но что они знают о ней? Чужая, тревожная земля, где даже листок лозняка, сбитый дождем и промелькнувший в глазах, заставляет вздрогнуть, — память рвется назад, туда, где все было привычным, домашним. Но поздно, поздно! Теперь они здесь, на этой земле, пробитой этой травой, захлебнувшейся под этим дождем, остро бьющим по черной тропе и выбивающим из нее черные брызги. Река, дымящаяся под дождем, тело ее бегучее, покрывшееся мурашками дождя-сеянца…
Видно, чтобы все стало близким и родным, надо дотронуться до него разгоряченной от работы душой. А пока в этом новом мире только Аня, тепло ее локтя.
Мужчина открыл дверь, сбитую из горбылей. Пахнуло сыростью и кислой овчиной. На грубо сколоченном столе горела керосиновая лампа с черным от копоти цилиндром. Справа, у маленького окна в одно стекло, располагался топчан, накрытый овчиной, напротив — буржуйка, от которой вверх уходила выгоревшая жестяная труба. Избушку пересекала дощатая перегородка, обклеенная газетами.
— Ну вот, значит, здесь я и живу, а вам туда, — кивнул бородач на перегородку. — Устраивайтесь, ребята. Звать меня Павел Курдюмов, можно просто Пашка.
За перегородкой их встретила точная копия Пашкиной комнаты. Такая же квадратная нора с темными углами. Затертые грязью доски грозно скрипели под ногами. На топчане лежал плоский полосатый матрац.
— Романтика, — сказала Аня, осторожно присаживаясь на топчан.
Приведя немного в порядок свое новое хозяйство, они сели за стол.
Пашка растопил печь. Огонь вырывался из-за неплотно пригнанной чугунной заслонки, будто печь облизывалась от великолепного угощения. Березовые дрова трещали.
Сергей поставил на стол бутылку коньяка, захваченную на этот случай из города. Пашка, покомкав бороду в руке, потянулся к чайнику, который уже вовсю свистел на печке. Рюмку, подставленную ему, отодвинул на середину стола.
— Вы что, не пьете? — удивилась Аня.
Она уже скинула штормовку, сидела в розовой мохеровой кофте, сама раскраснелась от печки и очень хотела говорить.
— Пить-то пью…
— И мы пьем. Это ужас какой-то! Вы не представляете — седьмой день не просыхаем, кто посмотрит, скажет — алкоголики. Ну, на вид — это у нас все со свадьбы. Только-только отметили — и сразу к вам. Я до сих пор в себя прийти не могу… Сережа, дай сигареты… А в поезде что было!.. Ребята подобрались!.. На БАМ торопятся. Песни под гитару, споры, крики. Вы себе не представляете, они нас чуть с собой не увезли. Ты знаешь, Сережа, — Аня засмеялась, — ты знаешь, если бы тебя не было, я бы, наверно, не удержалась и махнула с ними. — Аня закашлялась от дыма.
— Аня, ты не кури, — попросил ее Сергеи.
Аня показала ему язык.
— Ну так, Павел… как ваше отчество?
— Архипыч, — прохрипел Пашка, дуя на кружку с брызжущим от пара чаем.
— Надо выпить, Павел Архипович. За знакомство… за совместную трудовую деятельность.
— Вообще-то я зарок дал, — как бы оправдываясь, сообщил Пашка. — Но коль вы такая веселая, одну маленькую можно. Не повредит, — почему-то шепотом добавил он и посмотрел в окошко.
— Не повредит! Не повредит! — Аня захлопала в ладони и сама налила ему.
Закусили холодной жареной рыбой, которую поставил Пашка.
— Сами ловите? — спросил Сергей.
— А кто ж? Один я тут. Теперь вот вместе будем, если охота есть.
— Хариус?
— Ленок.
— Мне показалось — хариус, я ловил его.
— Показалось.
— Вы знаете, каких он на море красноперок ловил? А камбал? Во! — Аня попробовала обхватить руками стол.
— Да-а-а… — протянул Пашка, улыбнувшись.
— И краба приходилось доставать, — добавил Сергей.
— На рыбака и рыба идет.
— Вы знаете, я с Сережей на все рыбалки ходила. Никогда не думала, что это может быть так интересно. Мы же с ним вместе учились, с одного курса. Сначала ездили на море всей нашей толпой. Но не все же время купаться, загорать, веселиться. Надо чем-то и серьезным заняться… Мы с самого утра на косу уходили, там красноперка только и ловится. — Аня Отхлебнула от рюмки. — С утра море такое ласковое, тихое, ни одной волны, точно оно спит. Вокруг — ни души, правда, Сережа? Только мы да чайки. Я наживляю крючки, Сережа забрасывает спиннинг. Знаете, он дальше всех рыбаков бросает лесу. Вы не думайте… он у меня сильный… Сидим на берегу, молчим, точно во сне — тишина. И вдруг Сережа как закричит: «Аня! Аня! Клюет!» У меня аж сердце оборвется. Я уже и забыла, где мы, зачем мы… Так хорошо.
Аня снова закурила и отхлебнула из стакана.
— В наших местах рыбалка тоже знатная. Бывает, такого тайменя вытянешь — жалко становится, снова в реку пустишь, — сказал Пашка.
— Это зачем же? — спросила Аня.
— Да жалко… Столько лет таился по заводям, жил, а я его в котел?.. Да и зачем он мне… большой. Ленок, хариус — рыбка попроще, помельче да и на уху наваристее. Вот попробуем половим, не заскучаете на точке.
— Что вы, Павел Архипович! Мы сюда не скучать — работать приехали, — сказала Аня.
— Да я ничего… — Пашка посмотрел на бутылку и потянулся к чайнику.
— Чайку не хотите? Таежный, с лимонником.
— Спасибо. Мы допьем, а что же вы? — спросила Аня.
— Нельзя мне больше, ребята, уж извините.
— Вы, наверно, болеете?
— Отболел.
— Ну хоть капельку…
— Я — чаю.
— Павел Архипович, наверно, тяжело вам здесь одному работать? — спросил Сергей.
— Да как сказать… Один-то я почти и не бываю. Начальство за точкой смотрит, службу знает, следит, чтоб народ не переводился. Иначе нельзя. Альма может таких бед накрутить… Плохо одно — не держится грамотный народ на реке. Я здесь, считай, два года сижу. За это время человек десять побывало. Не притерпелись, поуезжали. Хорошо, два-три месяца поживут. Потом у кого семейные обстоятельства, у кого по бюллетеню отставка выходит. Холодно здесь бывает, сыро… — Пашка поморщился и потер поясницу. — Я вот тоже где-то кости простудил, ломит. Ну что поделаешь, такая уж у нас служба — не без этого.
— Да, работа у нас необычная, — сказала Аня, пуская к потолку дым.
— Вот-вот… — Пашка сходил к печке и подбросил дров. — До вас тут парень один был, молодой, тоже с техникума. Сашка Коваленко. Может, встречались?
— Нет, — сказал Сергей. — Наверно, другой техникум кончал.
— Наверно. Вроде ничего парень. Рыбачил. Можно сказать, сдружились. Очень нравилось ему на моторке ходить. А потом сжег «Вихрь» — и будто подменили Сашку. Надоело, говорит, небо коптить да на реку пялиться. Поеду-ка я отсюда. У меня, говорит, от этой реки голова начала кружиться. Меня с собой звал. А чего меня звать? На кого точку бросишь? Пока замену пришлют, пока ребят подучишь, а они, глядь, лыжи уже навострили — и до скорого… Хорошо, что вы целым семейством приехали, вам-то здесь чего скучать? Тут только молодому и пожить — раздолье, сами себе хозяева.
— Да, нам здесь очень нравится, — сказала Аня. — И вы нам, Павел Архипович, очень нравитесь.
— Ну и хорошо. — Пашка смущенно улыбнулся.
— Я только не понимаю, как вы тут без семьи, без жены живете? — спросила Аня.
— Да как?.. Есть у меня семья. Соколовку проезжали?
— Это какую?
— Где на вертолет садились. Там они и живут… Упоминание о Соколовке подтолкнуло Серегину память, и он сразу вспомнил, где он видел этого человека.
Сергей возвращался с реки, где они с руководителем практики местным гидрологом Иваном Переверзевым делали последний контрольный замер. Солнце уже тронулось к синеющей на востоке стене тайги, блестящей ртутью рассыпаясь по реке, так что на нее было больно смотреть. Они покурили на прощанье и пошли по домам. Сергей не торопился в гостиницу. На душе было тоскливо. И уехать хотелось, по ночам он видел себя уже в городе среди ребят, рядом с Аней, от которой получал письма почти каждый день. Особенно остро захватывала тоска вот в такие вечера, когда, заряженный дневным рабочим ритмом, он не принадлежал самому себе — река, приборы, часто выходящие из строя, которые надо было побыстрее восстановить, люди, те что его окружали по работе и даже те, которых он видел мельком на улице, в столовой. Сейчас поселок пустел, отшумели голоса на лесопилке, отгомонила очередь возле магазина. У прохожих на лицах появилось выражение какой-то другой, не дневной озабоченности. Каждый уже жил домом, семьей.
