Уильям Кеннеди - Железный бурьян
— Вы мне мешаете, — сказала Клара.
— С острым сыром. Любишь острый сыр?
— Больше всех, — сказал Френсис.
Джек ушел на кухню и принес завернутый в вощеную бумагу сандвич. В комнате молчали. Френсис сунул сандвич в карман. Элен уже стояла в дверях.
— Спокойной ночи, друг, — сказал Френсис Джеку.
— Счастливо тебе, — сказал Джек.
— Ну, увидимся, — сказал Френсис Кларе.
— Пока, — сказала Клара.
На улице Френсис ощутил потребность бежать. Они двигались по Тен-Брук-стрит в сторону Клинтон-авеню, то есть под уклон, и он ощущал, как сила тяготения вынуждает его перейти на рысь и предоставить Элен самой позаботиться о своих нуждах. Холод завернул еще круче, небо окончательно прояснилось, луна в стерильном одиночестве стояла еще выше. Норт-Пёрл-стрит была пустынна: ни людей, ни машин в эту пору — час сорок пять по большим часам на Первой церкви. Три квартала они прошли молча и теперь направлялись туда, откуда начали путь, к южному краю, к миссии, к табору бродяг.
— Ну и где ты теперь спать завалишься? — спросил Френсис.
— Не знаю, но у них бы не осталась, ни на шелковых простынях, ни на норковых подушках. Я помню, как она шлюхой была и вечно без денег. А теперь вишь как занеслась. Не могла я ей не высказать.
— Ну и чего ты добилась?
— Джек правда сказал, что больше не пустят меня?
— Да. А меня оставляли. Клара думает, что ты искушаешь Джека. Я думал, полюбезничаю с ней, так она из-за тебя не станет беспокоиться, а ты разошлась как не знаю кто. На! Откуси сандвича.
— Я им подавлюсь.
— Ничего, не подавишься. Еще рада будешь.
— Я не лицемерка.
— И я не лицемер.
— Нет, да?
— Знаешь, что с тобой будет? — Он схватил ее за ворот и за горло и заорал в лицо: — Я тебя по мостовой раскачу! Только попробуй со мной говниться. Будь же ты женщиной, черт побери! Потому тебя никто и не пускает. Я хоть сейчас туда пойду и лягу. Джек сказал: оставайся.
— Не сказал.
— Нет, сказал. А тебя не хотят. Я сандвич попросил. Дали?
— Ты изумительный и колоссальный.
— Слушай… — Он по-прежнему держал ее за ворот. — Еще прищурься на меня, и я тебя об этот автомобиль расшибу. Девять лет торчишь у меня занозой в жопе. Тебя не хотят, потому что ты заноза в жопе.
Наверху Пёрл-стрит возникли фары, они приближались, и Френсис отпустил Элен. Она не пошевелилась и смотрела на него в упор.
— А, у тебя глаза завелись, я вижу! — Он кричал. — Я их тебе раскрашу. Дура чертова! Знаешь, что сделаю? Сдеру с тебя пальто и в тряпках пущу гулять.
Она не шевельнулась и не моргнула.
— Съем сейчас сандвич. Весь сыр сожру.
— А я не хочу.
— А я хочу. Завтра буду голодный. И не подавлюсь им. Я за все благодарен.
— Ты прямо святой.
— Слушай. Приди в норму, или я тебя убью.
— Не буду есть. Крысиная жратва.
— Я убью тебя! — завопил Френсис. — Ты слышишь, черт бы тебя взял? Не доводи до греха. Будь же ты женщиной, черт бы тебя взял, отправляйся куда-нибудь дрыхнуть.
Они шли, не совсем рядом, к Медисон-авеню, снова на юг по Саут-Пёрл — возвращались той же дорогой. Френсис задел руку Элен, и она отодвинулась подальше.
— Останешься у Махони в приюте?
— Нет.
— Со мной заночуешь?
— Брату позвоню.
— Правильно. Позвони. Позвони два раза.
— Он меня где-нибудь встретит.
— А где монету возьмешь для телефона?
— Это мое дело. Ей-богу, Френсис, ты был нормальный, пока не принялся за вино. Вино, вино, вино.
— Я найду картонку. Пошли в старый дом.
— Там все время полицейские с облавами. Я в тюрьму не хочу. Не понимаю, почему ты не остался у Джека с Кларой, раз тебя так зазывали.
— С тобой по-хорошему нельзя.
Они шли по Медисон на восток, миновали миссию. Элен не взглянула в ту сторону. На углу Грин-стрит они остановились.
— Я пойду вниз, — сказала она.
— Кому ты рассказываешь? Некуда тебе идти. Получишь там по черепу.
— Это не самое плохое, что со мной бывало.
— Надо найти место. Собаку и ту так не выгоняют.
— Значит, такие уж они люди.
— Ночуй со мной.
— Нет, Френсис. Ты сумасшедший.
Он схватил ее за волосы на затылке, потом взял за голову обеими руками.
— Ты меня ударишь, — сказала она.
— Не ударю, детка. Я тебя люблю малость. Сильно замерзла?
— Кажется, за два дня ни разу не согрелась.
Френсис отпустил ее, снял пиджак и накинул ей на плечи.
— Нет, нельзя без пиджака в такой холод, — сказала она. — У меня же пальто. Тебе нельзя в одной рубашке.
— Какая, к чертям, разница? Пиджак не согреет.
Она вернула ему пиджак.
— Я пошла.
— Не уходи от меня, — сказал Френсис. — Ты пропадешь в мире.
Но она ушла. А Френсис прислонился к фонарному столбу на углу, зажег сигарету, подаренную Джеком, потрогал долларовую бумажку, которую ему сунул на кухне Джек, доел то, что осталось от сандвича, а потом выкинул старые трусы в сток.
Элен дошла по Грин-стрит до пустыря и увидела костер, разведенный в бочке из-под керосина. Со своей стороны улицы она разглядела, что вокруг костра сидят пятеро цветных — мужчины и женщины. За бочкой, среди травы, на старом диване лежала белая женщина, а на ней цветной мужчина. Она вернулась туда, где стоял Френсис.
— Не могу сегодня ночевать на улице, — сказала она. — Я умру.
Френсис кивнул, и они пошли к автомобилю Финни — черному «олдсмобилю» 1930 года выпуска, безжизненному и бесколесному, в проулке возле Джон-стрит. В машине спали двое — Финни на переднем пассажирском сиденье.
— Я не знаю того, кто сзади, — сказала Элен.
— Знаешь. Это Рыжик из миссии. Он тебя не обидит. А попробует — я ему язык вырву.
— Я не хочу к ним, Френсис.
— Там хоть тепло. А в поле холод, детка, жуткий холод. Будешь шляться одна по улицам — заберут в два счета.
— И ты полезай назад.
— Нет. Мне там тесно. Ноги не помещаются.
— Куда пойдешь?
— Найду, где бурьян повыше, от ветра спрятаться.
— Ты вернешься?
— Конечно вернусь. Выспись как следует, а с утра приду или сюда, или в миссию.
— Я не хочу здесь спать.
— Надо, детка. Больше негде.
Френсис открыл правую дверь и толкнул Финни.
— Эй, бродяга. Двинься. К тебе гости.
Финни открыл глаза, налитые вином. Рыжик продолжал храпеть.
— Ты кто такой? — спросил Финни.
— Френсис. Подвинься, пусти Элен.
— Френсис. — Финни поднял голову.
— За это завтра принесу тебе бутылку, — сказал Френсис. — Ей нельзя там на холоду.
— Ну да.
— Ты мне не нудакай, а подвинься, в жопу, и дай ей сесть.
— Ууввр, — произнес Финни и перелез под руль.
Элен уселась спереди, свесив ноги из машины. Френсис погладил ее по щеке тремя пальцами и опустил руку. Она подобрала ноги.
— Тебе нечего бояться, — сказал Френсис.
— Я не боюсь. Не в том дело.
— Финни ничего плохого не допустит. А допустит — убью паразита.
— Она знает, — сказал Финни. — Она здесь бывала.
— Правильно, — сказал Френсис. — Ничего с тобой не случится.
— Да.
— Утром увидимся.
— Ага.
— Не унывай, — сказал Френсис. И захлопнул дверь машины.
С пустой душой он шел на Полярную звезду; им безраздельно владело одно желание: переменить курс своей судьбы. Слишком часто ночевал он на южном краю, на пустыре, в бурьяне. Этого больше не будет. Завтра с утра ему надо было предстать перед старьевщиком, поэтому ночевка в одном из брошенных домов на юге Бродвея, регулярно прочесываемых бессмысленной полицией, — чрезмерный риск. Кому хуже от того, что переночуют под крышей, не на ветру, четыре, или шесть, или восемь человек, — а в доме с поломанными лестницами и дырами в полу, куда можно провалиться и сломать себе шею, в доме, где уже пять, а то и десять лет обитают только голуби? Кому хуже?
Он шел по Бродвею на север, мимо Стимбот-сквер, где мальчишкой пробирался на речные пароходы, чтобы прокатиться до Троя или Кингстона или устроить пикник на острове Лагун. Он миновал здание Делавэр-Гудзонской железной дороги и «Ивнинг джорнэл» Билли Барнса — на строительстве этого дома в 1913 году работал его туповатый брат Томми. Он дошел до угла, где стояла когда-то гостиница Килера — брат Питер, случалось, ночевал там, поссорившись с мамой. Но гостиница сгорела через год после того, как Френсис сбежал из дому, и теперь на ее месте торговый ряд. В тринадцатом году, когда река взбесилась и затопила половину центра, Френсис плыл к гостинице по Бродвею на лодке, и с ним сидел Билли. Малыш был в восторге. Сказал, что это лучше, чем на санках. Не сохранилась гостиница. А что вообще сохранилось? Ну, я. Ну да, я. От меня тоже не бог весть сколько сохранилось; не цел, но жив. И провалиться мне в пекло, если сдохну.
Полчаса Френсис шел строго на север из центра — в Северный Олбани. На Мейн-стрит он свернул направо — и вниз по ее пологому спуску, к реке, мимо дома Макгроу, потом мимо Гринов — некогда единственных цветных в Северном Олбани, мимо дома Догерти, где до сих пор жил Мартин — света в окнах нет, — и мимо забитой досками «Тачки», салуна Железного Джо Фаррелла; там Френсис научился пить, там смотрел петушиные бои в задней комнате, там впервые заговорил с Энни Фаррелл.
