Алексей Смирнов - Лента Mru
Зевку достался костюм капитана-лейтенанта. В памяти Наждака Зевок накопал обычай обмывать звездочки. Он даже немного подразнил Обмылка, указывая, что звезда у того хотя и была побольше, но одна, зато у Зевка – целых четыре («Ну и подавишься», – огрызнулся капитан третьего ранга). Мы, считая звезды, негодовали; нам казалось кощунственным само сгущение отвлеченной и прекрасной звездной идеи в шершавые украшения для незаслуженных погон. Наш взор отдохнул на Лайке, которая предстала разбитной и растрепанной бабой, без обмундирования. Ей отвели роль морячки, вечно ждущей на берегу и озабоченной отсутствием мужа. Озабоченность, развивал легенду Нор, понуждает соломенную вдову к многочисленным встречам с однополчанами и побратимами мужа в надежде получить сизокрылую весточку. Вот и теперь, слегка разочарованная молчанием далекого героя, Пенелопа, как умеет, скрашивает отпуск двум скромным воинам. Ведет их, в том числе, на экскурсию в местную пещеру, которой одною город и знаменит, а так в нем нет больше ничего достопримечательного, если не считать страшного памятника на главной площади, в расклешенных штанах, бескозырке и с чугунным автоматом наперевес.
Спрыснутые одеколоном, сияя белыми шарфиками, военные моряки без приключений дошли до пещеры. Лайка шла между ними, держа спутников под руки и чуть провисая, намекая на утреннюю утомленность. Их встретил клоун, как две капли воды похожий на своего южного коллегу; Зевок потянул воздух и злобно оскалился из-под фуражки, почуяв химию.
Клоун дул на руки; под клетчатый пиджак был надет дворницкий ватник. Экскурсию он не ждал; здесь, на севере, желающих посетить пещеру было несравнимо меньше, чем в теплых широтах. Хозяева пещеры были рады любому случайному посетителю. Клоун с жалостью посмотрел на сверкающие ботинки моряков и с жадностью заглянул в нарочно опухшее лицо Лайки. Вообще, он встрепенулся при виде гостей: успел нырнуть в бытовочку и там включил завлекательную музыку, которая означала начало осмотра. Сразу заквакало; зарубежный певец начал песню, и фоном крякал фагот, словно кто-то тучный не без грациозности взбрыкивал, отбивая фуэте.
Слушая, Обмылок воспользовался генетическим дарованием Голлюбики, обладавшего отменным слухом и живо интересовавшегося акустическими вопросами. «Есть музыка, которая ведет, и музыка, которая водит. Слух древнее. Не видеть легче, чем не слышать, – эти мысли проносились в обмылковой голове без всякой связи с происходящим, незваные и ненужные, но занимали сознание, укреплялись в нем. – Медленная танцевальная музыка есть звуковой аналог обломовщины. Не кавалер приглашает к танцу, приглашает музыка. Сам Подколесин – кто это, черт побери? – не при делах. Еще лучше, когда танец – белый…»
– Прогуляться думаете, или как? – хрипло осведомился клоун.
– Ой, ну только давай без этого, – пьяным голосом проскулила Лайка. – Получи деньги и отвали.
– Лекцию слушать будете? – не отставал клоун, у которого новорожденный ум зашел, похоже, за старый разум. «Не все еще утряслось, – рассудил Зевок. – Зачем, интересно, его скопировали?»
Он, впрочем, догадывался, что ночные гости, которые заложили снаряжение для группы «Надир» (условное название, о котором он, понятно, не знал), получили приказ позаботиться о свидетеле. Свидетелей не убирать! Свидетелей заменять!
– Какую лекцию? – Обмылок угрожающе сжал кулаки. Имея смутное представление о соленых морских высказываниях, он выругался: – Морская ведьма в зубы! В сундук с чертями тебя, к мертвецу!
Клоун не удивился.
– Возьмите билет, – предложил он.
Обмылок замолчал и подозрительно шмыгнул носом. Их было четверо на входе, и он не знал, есть ли резон ломать комедию дальше. В конце концов он решил доиграть и степенно полез за пазуху; вынул новенький бумажник, развалил его пополам.
– Ну, и сколько же с нас? – надменно спросил Обмылок.
– Билет только девушке. Военные проходят бесплатно.
– Девушке! Ой, не могу, – Лайка пьяно качнулась. – Никто еще девушкой не называл!
Клоун выдавил из себя улыбку:
– Никогда?
Зевок шагнул вперед. Обмылок придержал его, достал из бумажника новенькую, насквозь фальшивую бумажку и протянул билетеру. Не удержавшись, он потянул за билеты и отпустил. Клоун отнесся к этому равнодушно, передал ему билет для Лайки, сопроводив свои действия предупреждением:
– Веди себя в пещере аккуратно, соблюдайте осторожность. Держитесь указателей. Не сорите, не гадьте. Сифоны с обводненками обходите. Не трогайте троглобионтов, они безобидны.
– Это еще кто такие? – вскинулся Зевок.
– Типичные жители пещер, – с готовностью и неожиданной страстью пояснил клоун. – Ложноскорпионы, пещерные многоножки. Не наступите на них. Они ничего не видят, но очень хорошо чувствуют. Малейшее прикосновение сказывается на них самым болезненным образом. Они занесены в красную книжечку, – в мыслях клоуна что-то спуталось, не до конца улегшись, и он добавил уменьшительный суффикс, который полностью исказил смысл сказанного. – Еще они бесцветны, – неуверенно добавил клоун. – Их совершенно не видно.
Лайка поджала губы. Прожив на свете всего ничего, она уже разобралась в своих антипатиях. Список возглавляли насекомые, особенно бесцветные и слепые.
Фагот крякал, не зная лучшего. Воображаемый танцор без устали вскидывал полную ногу, затянутую в лосину. Зевок, прислушиваясь, невольно отбивал такт носком офицерской обуви. До чувствительности троглобионтов ему, вообще-то, было далеко, но зато хорошо давалось восприятие ритма, о котором троглобионты умели только мечтать. В кряканье фагота слышался марш; боевой дух Зевка основательно укрепился.
– Вы так и пойдете, налегке? – спросил клоун.
– Что значит – налегке? – Обмылок помахал черным портфелем. – Мы люди служивые, нам много не надо. Перемена белья, бритвенный прибор, горсточка береговой земли, да письмо от любимой…
– А крем?
– Какой еще крем? – скривился Зевок. Лайка, по женскому своему естеству, стала слушать внимательно.
– Силиконовый. Чем вы будете смазывать трещины? Если долго работать в ледяной воде, обязательно потрескаются руки.
– С чего вы взяли, будто мы собираемся что-то делать в холодной воде? – подозрительно спросил Обмылок. Он, ища рукам другого, не такого зябкого дела, вторично подтянул к себе билетный рулон и отпустил, целясь в крупную костяную пуговицу.
– Не собираетесь… ну, тогда… – клоун затянулся воздухом, лихорадочно соображая, что бы еще посоветовать. Лицо его, незаметно под гримом, прояснилось: – Вот что: не бросайте в подземные ручьи камни. Это очень опасно. Камень перегородит поток, вода потечет в другом направлении, промоет новый ход и нарушит циркуляцию воздуха.
«Болван какой», – возмутилась Лайка. Вслух же она объявила:
– Не волнуйся, земляк. Мы люди бывалые, мы разбираемся в карстовых процессах.
Лайка говорила не очень уверенно, с запинками, словно настраивалась на телепатическую волну.
– Слава Богу, – клоун облегченно вздохнул. – Если так – я спокоен. Идите с миром. Когда войдете, забирайте правее и следите за указателями. Постарайтесь не заблудиться, спасательная операция обойдется вам очень дорого.
Обмылок нашарил в кармане устройство, позволявшее найти заложенный ночью маячок. Бестолковый разговор надоел ему; он хотел поскорее отправиться в путешествие, подальше от наземных пространств, по которым бродит мстительный Голлюбика. В искусственном подсознании Обмылка жил и здравствовал животный страх перед прообразом. «Я из тебя душу выну!» – вспомнил Обмылок угрозу Голлюбики, прозвучавшую в уголовной избе Семена Ладушкина. Его передернуло. Он только недавно заполучил душу и вовсе не хотел с ней расставаться.
Глава 11Ярослав Голлюбика приготовился отказать клоуну в удовольствии прочитать лекцию. Он уже поднял руку и сделал, примериваясь, первое мотательное движение головой, но наткнулся на жалобное лицо Наждака. Голова Голлюбики замерла на половине лошадиного пути. Он вспомнил, с какой горячностью искал Наждак любого, даже бесполезного для себя знания; он в сотый раз посочувствовал его сиротскому детству и в сотый же раз возмутился мировой Неправде, с которой, собственно, и сражался всю свою сознательную жизнь. Он хорошо понимал эту милую слабость, которая всегда водилась за Наждаком, и часто выкраивал минуту для его просвещения, заимствуя время у долгих часов ожидания в засаде, а также у скоротечных мгновений, когда они зависали в прыжке, готовые растерзать и обезвредить неприятеля – не смог удержаться и здесь.
Собачье лицо Наждака, пока Голлюбика думал, успело смениться орлиным, как будто Наждак обернулся древнеегипетским божеством и занялся зоологическими метаморфозами. Пожалев товарища, Голлюбика увидел, что Наждак сейчас замкнется в неудовлетворенной гордыне, и поспешил разрешить:
