Ричард Хьюз - В опасности
— Понимаешь, — объяснял он Сюки, — тут нужна большая осторожность. Если дашь ему прилипнуть к коже, он ее сорвет. Очень плавно, вперед и назад — тогда он отлипает, и я могу убрать его в рот.
Но Сюки не отвечала; а ведь ей должно быть интересно. Она смотрела мимо него и что-то напевала. Ей было все равно. И усилием мысли он отодвинул ее — метра на полтора и чуть влево. Там ей не на что было сесть; однако же она сидела, точно в такой же позе, как прежде. Все-таки она нашла на что сесть: теперь он видел, что сидит она у входа заросшей папоротником пещеры. Поэтому со сладкой спазмой он поднял свой бочонок и прошел сквозь нее в пещеру, цедя на ходу масло (чтобы найти потом обратную дорогу, сказал он себе).
— Понимаешь, — сказал он, встретившись с ней снова в глубине пещеры, метрах в ста от входа, — я поставлен лить масло из этого бочонка.
— Конечно, — сказала Сюки и, наклонившись вперед, заглянула ему в глаза — так близко, что ее красивые холодные глаза почти коснулись его распухших соленых век.
— Ну конечно! — повторила она и, повернувшись, поскакала прочь на неестественно удлиненных ногах, нервно складывая и расправляя уши.
В конце пещеры он вытащил затычку из бочонка полностью, и на этот раз вылилось много масла.
Надо осторожнее, подумал он, так я его быстро истрачу.
Но вылилось всего полбочонка, и тут подоспели Бакстон и Филлипс с двумя полными.
— Один бочонок держать про запас, — сказал Бакстон. — Это приказ капитана.
— Отлично, сэр, — попытался сказать Дик, но языку было больно. Когда он разговаривал с Сюки, язык не болел совсем.
2
Дорога со станции Фейкенем в город идет мимо луга с ветлами.
Во времена Дика по ней ездил старый омнибус, встречавший все поезда. Лошадь шла только шагом; ты никогда не видел, чтобы кто-нибудь влезал в омнибус или вылезал; кузов его был покрашен в черный цвет, а на заднем окне были нарисованы прозрачные лилии.
За ветлами была типография, за ней — город.
На рыночной площади есть аптека. Аптекарь — опытный господин и знает старинные названия вещей. Он знает, например, что sal prunella просто-напросто безводная селитра. Это было полезное сведение, потому что мать Дика наткнулась на старую кулинарную книгу, заполненную разными почерками не менее чем двухсотлетней давности, и хотела попробовать рецепт приготовления Вестфальской Ветчины миссис Эстридж. Поэтому она переписала на бумажку непонятные названия ингредиентов и отправила за ними Дика на велосипеде к аптекарю.
В те дни он был рад любому поводу вывести свой велосипед: это был его первый, и еще новенький. Дед заранее сказал, что велосипед он получит не раньше, чем ему исполнится одиннадцать, — а то испортит сердце; но он с пятилетнего возраста мечтал о велосипеде, мечтал страстно.
Однако дед был непреклонен. Поэтому в детский сад Дик бежал рысью, высоко поднимая колени, как лошадь в высшей школе выездки, и, держа руками воображаемый руль, большим пальцем нажимал воображаемый звонок на перекрестках. Для него этот призрачный велосипед был настолько реален, что всякий, кто не мог его увидеть, наверняка был очень туп. Дик так и не смог избавиться от презрения к старому священнику, который однажды встретил его вот так едущим на велосипеде впереди матери.
— Только что видел вашего молодого человека, — приветливо обратился он к ней, — верхом на его лошадке!
Получив настоящую машину, Дик ездил на прогулки с дедом. Старик в свои семьдесят лет был еще заядлым велосипедистом. Он говорил, что может проехать не меньше, чем в молодые годы. Возможно, что так оно и было: по мере того как дед слабел, велосипеды улучшались. В дни энергичной юности он разъезжал на велосипеде с огромным передним колесом — "пенни-фартинге". Потом пришел "безопасный" велосипед; но у него не было свободного хода, и, если на спуске ты хотел отдохнуть, приходилось снимать ноги с педалей правда, осмотрительные люди этого избегали, помня, что затормозить можно только ими.
Затем пришли велосипеды со свободным ходом; затем с тремя скоростями. Такой была последняя дедушкина машина, и машина Дика, конечно, тоже.
Через много лет после смерти деда Дик нашел в задах сарая "пенни-фартинг". Зеленая краска на нем была как новая. Но болт, крепивший седло к примитивной пружине, проржавел, и с седлом ему пришлось повозиться. Шины тоже пришли в негодность. Они превратились в плоские резиновые кольца, вроде шин на детской коляске, стали длиннее колес и свалились, как только Дик сдвинул машину. Он перевязал их по всей окружности проволокой.
Но когда попробовал ехать, оказалось, что это до невозможности трудно: на втором метре упал. Ничего себе! Неужели дед запросто катался на этом по всей округе? Потирая щиколотку, он впервые задумался о том, что дед ведь не родился старым: когда-то, наверное, был даже ловким, как он.
Он видел фотографии деда — с усами, в бриджах, небрежно восседавшего на этой машине. Ему всегда казалось, что ездить на ней легко, раз дед ездил (как на трехколесном, на котором по воскресеньям с пешей скоростью катил в церковь архидиакон Баббл). Каково же было его огорчение, когда оказалось, что эта машина, с которой дед справлялся не моргнув глазом, снова и снова сбрасывает его вверх тормашками. И он решил ею овладеть.
Это означало долгие тренировки тайком — и конечно, он добился успеха.
Наступил день матча по крикету, когда весь город в приподнятом настроении и все придумывают импровизированные комические номера. Дик пробрался домой и оделся в очень старомодный костюм покойного деда. Затем он вывел этот древний велосипед и исполнил действительно очень забавный номер, комично проехав вокруг рыночной площади под одобрительные и насмешливые выкрики обеих команд. И решил, что он очень остроумный парень, раз сумел их так рассмешить, — но слегка усомнился в своем остроумии, когда увидел неподалеку мать, наблюдавшую за тем, как он потешается над дедом, который его очень любил. Момент был не из приятных.
Но еще противней был тот случай, когда ему показалось, что она услышала, как он хвастается перед ребятами своей выходкой во время причастия. Он рассказывал им, что в воскресенье выпил все вино из чаши; священник хотел ее отнять, но он не отпускал. Это была неправда: в церкви он всегда вел себя крайне благопристойно, на самом деле был набожен, веровал искренне — особенно в присутствие Святого Духа во время причастия. Но тут на него нашло, и он стал хвастаться, чтобы поразить плохих мальчишек, своих слушателей, а когда оглянулся — позади стояла мать. Что ему было делать? Возможно, она ничего и не слышала, поэтому он не мог просто отвести ее в сторону и сказать, что это неправда, он вынужден был ждать, когда она заговорит первой. Но она не заговаривала, вообще не упоминала о том случае. Значило ли это, что она не слышала? Или так была потрясена, что не могла об этом говорить? Из-за неопределенности он старался избегать ее и впервые стал запираться от нее в ванной, когда мылся.
Большинство мальчиков достаточно набожны в год конфирмации; Дик, наверное, был набожнее многих. Шло это от детских переживаний. Ибо еще в раннем детстве он обнаружил, что если молиться о чем-то очень нужном, то почти всегда получаешь. А если ему не суждено было получить, то у него не оставалось на этот счет сомнений: Бог давал ему это понять сразу, прямо во время молитвы. Но как правило, Он откликался на его просьбы. Дик же, со своей стороны, был совестлив и никогда не обращался к Богу с чрезмерными просьбами (не просил, например, раньше времени велосипед, ибо у Бога с дедом было слишком много общего). К тому же Бог, как выяснилось, был самым верным товарищем, всегда готовым поддержать — и в темном коридоре, и на темной лестнице.
Я не хочу сказать, что этот ребенок постоянно жил в тесном общении с Богом, никогда не сомневался, никогда не терял с Ним связи. Безусловно верят дети только в то, что вызвано к жизни их воображением, — как, например, воображаемый друг или лев за кустами. Все, что входит в их существование извне, как Бог, неизбежно имеет более призрачный характер. Мать дала ему слово, что Бог есть, и слово ее подтверждалось доказательствами: молитвами, приносящими желаемое, надежным присутствием в темноте. Но доказательства — не то, что непосредственный опыт: Бог не мог быть такой же достоверностью, как воображаемый велосипед. Представить себе Бога зрительно он не мог, дальше усов и тесных бриджей дело не шло.
Однажды эта вера, эти сомнения достигли апогея. Дело касалось часов.
Ему было десять лет, он учился в школе. Он ходил туда один. Какой-то отрезок пути пролегал по частной улице; чтобы не было сквозного проезда, конец ее был перегорожен толстой жердью, привязанной к козлам. По дороге в школу и обратно он на несколько минут задерживался там и проделывал на жерди гимнастические упражнения. Перед тем как делать перевороты, он аккуратно клал часы на землю.
