Лесли Томас - Девственники в хаки
Любезноу сказал:
– Мы должны прочесать деревню. Внимательней осматривайте дома – жители могут прятать оружие и боеприпасы для бандитов из джунглей. Я, во всяком случае, был бы очень удивлен, если бы у них ничего такого не оказалось. Наша задача – собрать жителей на площади в центре деревни, а потом пройтись по их лачугам. За мной!…
Десять человек быстро миновали узкую полоску зелени и вышли под яркое солнце на окраине малайской деревни.
При их появлении в селении мгновенно воцарилась тишина. Молодые девушки, певшие за широкой рамой ткацкого станка, замолчали и повернули к ним желто-коричневые лица с округлыми, мягкими чертами. За деревней сверкала на солнце широкая речная излучина, где в лодках работало несколько мужчин. Завидев солдат, они поспешно причалили к берегу и двинулись к центру поселка. Голые коричневые мальчишки перестали швырять друг в друга камнями; отечная старуха, сидевшая в дверном проеме одной из хижин и укачивавшая хнычущего младенца, замерла. Из-за домов вышла кудлатая дворняжка и не спеша обнюхала колени Любезноу. Очевидно, сержант не произвел на нее особого впечатления, так как она обошла его кругом и, не оглядываясь, потрусила прочь.
– Отделение, стой! – во все горло рявкнул Любезноу, напугав даже птиц в кронах деревьев. Отряд остановился. Из домов, из теней между домами бесшумно появлялись все новые и новые малайцы. Собравшись в кучу, они стояли неподвижно и настороженно молчали.
Невольно Бригг отметил, что сержант начал с девушек. Он велел им подняться и, указывая на центральную площадь, резко приказал:
– На середину! Все на середину! Марш! Испуганные девушки нетвердым шагом двинулись к центру деревни. Тем временем из лодок, продолжавших причаливать к берегу, выбралось еще несколько мужчин, и один из них – ладный, широкоплечий, одетый в белую рубашку и саронг – с достоинством пошел навстречу Любезноу.
Бригг подумал, что малаец очень красив. Выражение его лица было спокойным, почти безмятежным, тогда как резкие черты сержанта искажала злобная гримаса. Невольно сравнивая обоих, Бригг просто не мог не пожалеть, что япошки не перерезали Любезноу глотку, когда у них была такая возможность. – Стало быть, ты тут главный? – обратился Любезноу к старосте таким тоном, словно тот был презренным новобранцем. – А ну-ка, собери своих людей на площади, да поживее.
Малаец развел руками и что-то сказал Любезноу. От бешенства сержант словно одеревенел и только свирепо вращал глазами. Молодые солдаты растерянно молчали. Жителя деревни тоже не проронили ни звука.
Потом малаец плавно повернулся и, сделав шаг к центру пыльной площади, обратился к односельчанам, очевидно приглашая их исполнить требование сержанта. Голос у него был гулким, как колокол.
Малайцев оказалось где-то около ста. Быстро, но без суеты, они собрались на свободном пространстве в центре поселка. Большинство женщин держали на руках грудных младенцев, двое юношей поддерживали под руки старую толстую женщину.
Таскер, стоявший рядом с Бриггом, прошептал:
– Он просто нацист. Настоящий вонючий наци…
На мгновение Бриггу показалось, что сержант услышал эти слова, так как он с угрозой шагнул к ним, но оказалось, что Любезноу просто хотел разбить их на двойки для прочесывания.
Крытые тростником дома поселка стояли на сваях – подальше от земли, подальше от всяких ползучих тварей и весенних паводков; их стены были сделаны из смешанной с глиной соломы и листов гофрированного железа. Внутри было полутемно, остро и резко пахло чем-то незнакомым, по застеленному циновками полу были разбросаны грязные тряпки. Мебель если и встречалась, то самая примитивная, зато стены пестрели яркими, вырезанными из журналов картинками и портретами кинозвезд.
Заглянув в одну из хижин, Бригг и Таскер почти сразу же вышли. Искать там оружие было бесполезно, так как вся обстановка состояла из закопченного кухонного горшка. Затем они вскарабкались по бамбуковой лесенке в следующий дом.
Любезноу был уже там. Огромный, сутулый, он стоял широко расставив ноги и, раздувая щеки, смотрел сверху вниз на юную малайку, лежавшую на полу под одеялом.
– Вставай, – сказал сержант негромко. Похоже, он даже не слышал, как в хижину вошли Таскер и Бригг. В его голосе было что-то такое, что в горле у Бригга пересохло, а Таскер побелел как полотно.
– Вставай, подружка, – твердо повторил сержант. Наклонившись, он схватил девушку за руку или за плечо и рывком заставил подняться.
Малайке было не больше пятнадцати лет. Ее лицо выглядело испуганным, но держалась она спокойно, продолжая прижимать к груди одеяло.
Бригг и Таскер видели, что Любезноу уже не в силах справиться с собой. Протянув руку, он рванул одеяло на себя. Одеяло упало, но девушка не вздрогнула, не пошевелилась. Она осталась стоять, как стояла, а сержант беззастенчиво ее разглядывал.
Она была совсем худенькой. Светло-коричневого оттенка кожа буквально просвечивала, острые молодые грудки торчали вперед, длинная шея плавно переходила в покатые гладкие плечи, бедра были узкими и изящными, а между ними темнел треугольник шелковистых волос. Бригг услышал, как Таскер издал негромкий чмокающий звук.
«Эй ты, грязный мерзавец! Оставь ее в покое!» – едва не крикнул Бригг. Ему хотелось броситься на сержанта, ударить по затылку прикладом и уложить наповал, но он только сказал:
– Она больна, сарж. Местные говорят – у нее лихорадка. Это может быть заразно, сарж.
Любезноу резко обернулся. Он никак не ожидал увидеть их здесь и ужасно разозлился. Еще немного, и он приказал бы обоим убираться – Бригг и Таскер сразу это поняли, но Любезноу взял себя в руки. Повернувшись к девушке спиной, он шагнул к выходу.
– Там могло что-то быть, – с нажимом сказал он. – Она могла прятать под одеялом ружье или еще что-то в этом роде. Желтомазым нельзя доверять, они только и ждут, чтобы нанести тебе удар в спину.
Любезноу начал спускаться по лестнице, но Бригг заметил, что сержанта все еще трясет. За каждую перекладину он цеплялся с такой силой, что суставы его пальцев становились белыми от напряжения. Только оказавшись на твердой земле, Любезноу, казалось, немного пришел в себя. Собрав подчиненных, он быстро повел их прочь из деревни.
Когда отряд снова оказался на ведущей к лагерю тропинке, Бригг заглянул в ствол своей винтовки, все еще забитый трухой, и подумал, как здорово было бы засунуть его в задницу Любезноу – вместе с муравьями и прочим.
Сержант Фред Орган действительно весил не меньше двадцати двух стоунов. Он не мог бегать, не мог прятаться в траве, поэтому его часто оставляли дежурить по лагерю и даже сделали ответственным за солдатское кафе, разместившееся в самой просторной палатке. Над входом в палатку сержант Орган повесил кусок картона, на котором собственной рукой начертал: «Бар Фреда».
«Бар Фреда» открывался поздно вечером, когда на дежурство заступала вторая смена. Тогда в палатке зажигались две керосиновые лампы, битком набитые ночными насекомыми, и оживал прикрученный проволокой к центральному столбу громкоговоритель. Фред всегда включал его на полную мощность, чтобы и люди, и обезьяны в роще за оградой, и все прочие обитатели джунглей могли познакомиться с искусством таких замечательных исполнителей, как сестры Эндрюс.
Солдатские палатки освещались тусклыми, то и дело гаснущими карбидными лампами. Когда сгущались сумерки, они загорались слабым чахоточным светом, а обитатели палаток, пригибаясь, выбирались наружу и спешили через темный остывающий плац в бар к Фреду. Там они усаживались со стаканами пива вокруг установленных на козлах выскобленных столов, и тусклый свет керосиновых ламп падал на их лица, превращая глазницы в темные колодцы, а рты – в глубокие пещеры. Коричневые и красные от солнца руки покоились на гладком дереве. Разговор был громким и грубым. Время от времени кто-нибудь принимался петь.
Любезноу облокотился на край длинного стола прямо напротив Синклера, который пытался вспомнить, как по пятницам ходит восьмичасовой экспресс из Биркенхеда в Юстон и меняет ли он тягу в Рагби.
– В прежние времена, – сказал Любезноу, – здесь, в Сингапуре, была только одна дорога через чертовы джунгли – по трубе водовода. Ты понимаешь, о чем я?… Труба До сих пор цела.
– Да, – кивнул Синклер. Он вспомнил, что экспресс меняет локомотив в Рагби только по субботам.
– Это была очень удобная дорога, – продолжал Любезноу. – Япошки никак не могли взять в толк, как мне удается так быстро пересекать джунгли. Я появлялся у водохранилища, снимал ихнего часового, а через несколько минут был уже на шоссе Букит-Тимах. Им невдомек было, что я взбирался на трубу и бежал по ней что есть духу. Кое-кто до сих пор считает япошек головастыми ребятами, но они ими не были, нет, не были…
Дрисколл сидел на противоположном конце стола, положив на столешницу крепкую ногу в ботинке. Он снова пытался зажмурить свой непокорный глаз, медленно закрывая его одновременно с другим до тех пор, пока масляные лампы не начинали двоиться и расплываться. Когда все вокруг погружалось в темноту, Дрисколл медленно открывал правый глаз, стараясь, чтобы левый оставался закрытым. Это никогда не срабатывало, не сработало и сейчас. В конце концов сержант оставил свое занятие, сделал знак Фреду налить еще пива, а сам стал пристально рассматривать Любезноу, столь не любезного его сердцу.
