Луи де Берньер - Война и причиндалы дона Эммануэля
В дверях хижин и в тени деревьев виднелись люди в одежде цвета хаки. Формой ее не назовешь, поскольку партизаны украшали ее по своему усмотрению. Некоторые в простой крестьянской одежде, другие в пончо, как индейцы. Почти у каждого котомка, и у всех оружие. Одни бойцы прилежно разбирали, чистили и снова собирали винтовки, другие крепко спали, надвинув на глаза сомбреро. Трое мужчин и женщина играли в кости, а рядом два партизана горячо обсуждали свои победы невоенного характера. Всего человек тридцать, и, если хорошенько присмотреться, около десятка – явно женщины. Это немного обеспокоило Федерико – такого он не ожидал.
Мальчик допивал кофе, когда вернулся прежний человек.
– Пошли, сеньорито, – сказал он. – Пора повидаться с командиром.
Федерико нетвердо поднялся; когда он вышел из тени, солнце навалилось рухнувшей стеной, и в голове застучали молоточки. Он пересек полянку, заменявшую деревенскую площадь; куры ныряли в следы в пыли, надеясь, что откопались новые личинки. Федерико провели в хижину-храм, где в прохладной темноте он на мгновение ослеп. Пока глаза привыкали, провожатый исчез; зрение вернулось, и Федерико увидел, что стоит перед женщиной, сидящей за грубо сколоченным столом. На вид лет двадцати семи, в хаки.
– Vale,[26] – сказала она. – И что?
– Я пришел к вашему командиру, – ответил Федерико. – Но, вижу, его нет. – Он огляделся. – Мне тут подождать?
– А чего ждать? – спросила женщина, и уголки рта у нее насмешливо дрогнули. – Он уж давно здесь. Ты разуй глаза-то.
Федерико еще раз удивленно огляделся, никого не увидел и почувствовал себя очень неловко.
– Вы извините, – проговорил он, – но…
– Командир – женщина. Если это оскорбляет твое мужское достоинство, можешь хоть сейчас отправляться восвояси. Правда, без винтовки, но зато с собственными яйцами во рту.
Федерико стало невероятно стыдно, и он понурил голову.
– Простите, пожалуйста, сеньора, – выговорил он, – я просто не знал…
– Прикрой варежку, пока еще какую глупость не сморозил! – посоветовала женщина. – Какая я тебе «сеньора»? Я – «товарищ», меня зовут Ремедиос. Давай, рассказывай, зачем ты здесь.
Федерико сбивчиво рассказал; когда он закончил, Ремедиос покачала головой.
– Мстить мало. Мне тут дикари не нужны, мы как раз с дикарями и воюем.
– А еще за что мне воевать? – искренне удивился Федерико. – Я хочу справедливости.
– Это не одно и то же! – провозгласила Ремедиос. – Запомни слова Гевары:[27] подлинными революционерами движет глубочайшая любовь.
– Как это? Я не понимаю! – разволновался Федерико.
– Слушай, – ответила Ремедиос. – Вижу, ты ничегошеньки не знаешь, совсем зеленый. Но ты молод и успеешь научиться. Кроме того, ты смелый и настойчивый, это хорошо. Так вот: пока я тебя принимаю, а там посмотрим. Тебя научат всему, что нужно знать в теории и практике, но, предупреждаю, потребуется напрячь все силы, и умственные, и физические. Иногда будет просто мука. А пока – до свидания. Гарсиа!
Появился человек, угощавший кофе, и вывел Федерико. Направляясь в тень, он спросил:
– Наверное, интересуешься, почему у нас командиром женщина?
Федерико уклончиво хмыкнул.
– Она против жестокости, – сказал Гарсиа. – Мы ее выбрали, когда поняли, что ума и мужества у нее больше, чем у нас всех, вместе взятых.
10. Команданте Фигерас портит праздник
Донна Констанца на мгновенье растерялась: проявить испанскую гордость или поддаться природной склонности к панике? Не так уж часто она сталкивалась с отрядом потных головорезов в военной форме, задающих странные вопросы. Призвав чувство собственного достоинства, она вскинула голову и, презрительно обозрев пришельцев, спросила:
– Какие коммунисты?
– Какие коммунисты? – в тон ей переспросил Фигерас. – Ну, раз не знаешь, «какие», значит, ты одна из них. – И он направил карабин донне Констанце в живот.
Та фыркнула и произнесла еще высокомернее:
– Я принадлежу к партии консерваторов, чем горжусь. Когда в следующий раз увижусь с президентом Веракрусом, лично поставлю его в известность о вашем возмутительном поведении и диких выходках. Будьте любезны не тыкать в меня этой штукой.
Команданте разрывался между страхом и соблазном выставить эту бабу на посмешище. Внутренний голос призывал дать ей по роже и унизить, но здравый смысл подсказывал, что явно богатая и благовоспитанная дамочка и впрямь может быть знакома с президентом. Донна Констанца взглянула на его погон и процедила:
– Я уже запомнила ваш личный номер. ФН-3530076.
Фигерас и донна Констанца сверлили друг друга взглядом: она – с глубочайшим презрением, он – со зреющим убеждением, что уже проиграл. Тут один солдат, коротконогий и мутноглазый человечек с лицом садиста, просипел:
– Да шлепнем эту богатую сучку, команданте!
Фигерас, невероятно обрадовавшись предлогу оторвать взгляд от донны Констанцы, резко развернулся и отвесил изумленному солдату оплеуху.
– Как ты смеешь предлагать подобную низость? – проревел Фигерас. – Ты позоришь Национальную армию! Под трибунал пойдешь, если сей же момент не извинишься! – Фигерас ударил солдата по ноге прикладом, и солдат, схватившись за ушибленное место, запрыгал на другой ноге.
– Прошу прошения, команданте, – плаксиво заныл он, – просто мы всегда так делали!
– Подлое вранье! – завопил Фигерас, свирепо сверкая глазами, в которых явно сквозило отчаяние. Он повернулся к донне Констанце и, щелкнув каблуками, поклонился.
– Примите мои глубочайшие извинения, сеньора, – проговорил он, и бисеринка пота, скатившись по его виску, нырнула за воротник. – Однако я вынужден снова спросить вас: где коммунисты?
– Здесь их нет, – ответила донна Констанца. – Некоторое время назад военные убили немало народу, включая Хуанито, он служил у меня конюхом. Наверное, убитые и были коммунистами, хотя у меня сомнения на этот счет. А как коммунисты выглядят?
Фигерас на секунду задумался. Она придуривается или действительно так глупа?
– Сеньора, мы получили сообщение о перестрелках и взрывах в здешних местах.
– Видимо, тут какая-то ошибка, – сказала донна Констанца. – Ничего подобного у нас не было.
– Тем не менее мы обязаны провести расследование. Вы позволите расположить лагерь в ваших владениях? Заверяю, мы не причиним никакого вреда.
– Да уж, не причините, – парировала она. – В противном случае об этом узнает губернатор. С генералом Фуэрте я тоже знакома. Займите поле рядом с поселком; буду весьма признательна, если вы не потревожите лошадей. Они очень и очень дорогие.
Отойдя от усадьбы донны Констанцы, лейтенант предположил:
– Может, она в сговоре с коммунистами?
– Она богатая, богачи коммунистами не бывают.
– Камило Торрес был богачом, – возразил лейтенант.
– Камило Торрес был священником, – ответил Фигерас.
– Так, может, она боится?
– Очень сильно в этом сомневаюсь, – с чувством произнес Фигерас. – Лейтенант, возьми четырех человек с оружием, отправляйтесь в поселок и допросите жителей. Вернуться до наступления темноты и сразу мне доложить.
Лейтенант вяло козырнул, как обычно, не дотащив руку до виска, и вскоре отбыл с капралом и тремя оробевшими новобранцами; у всех винтовки с примкнутыми штыками, дергающиеся пальцы – на спусковых крючках. Дважды их напугали стервятники, один раз бычок, и раз они шарахнулись от пугала на кукурузном поле, у которого в руке торчала ветка, смахивавшая на винтовку; когда разведчики добрались до поселка, где не происходило совсем ничего, они испытывали настоятельную потребность освежиться. Лейтенант приказал солдатам обыскать дом за домом и расспросить жителей, а сам отправился в бар на отшибе, где выпил две порции инка-колы и пиво «Агила». Солдаты вели поиск в основном в борделях и, удовлетворенные, что террористы не обнаружены даже под юбками у шлюх, доложили лейтенанту: на вопрос, не видел ли кто в округе вооруженных бандитов, в ответ неизменно звучало «ustedos solo» – «только вас». Солдаты рапортовали также, что вечером в поселке начинается двухдневный праздник – событие, которое не пропустит ни один истинный патриот. Известие укрепило солдат в мысли, что никаких партизан в округе быть не может, и Фигераса тоже убедило; когда ему доложили, он тотчас отдал приказ подчиненным – во главе с ним присутствовать на празднике «для упрочения связей с местным населением».
Этот праздник двадцать лет назад придумали крестьяне, желавшие увековечить дату основания общины. Поскольку никто не знал, когда это было, обратились к колдуну, и тот посредством рома, настоянного на волшебных травах в распиленном черепе убийцы и затем выпитого ясновидящей мулаткой, установил точную дату, а также тот факт, что поселок основали во второй половине дня. Поселение отмечало свой триста двадцать первый год.
