Даниэль Кельман - Время Малера: Роман, рассказы
— Простите, — обратился к нему сосед, опуская газету, — вы случайно не Вагенбах?
Это был полный мужчина с черной бородой и темными глазами, сильно увеличенными очками.
— Да.
— Вот оно что.
Мужчина снова погрузился в чтение. Вагенбах смотрел в окошко иллюминатора. Яркий свет действовал успокаивающе. Только не делать лишних движений и поменьше думать. В конце концов, лететь всего час. Но как раз по этой самой причине ни кино посмотреть не дадут, ни поесть и придется довольствоваться, пожалуй, только мягким сандвичем.
— Я часто видел вас в театре, — сказал сосед. — И по телевизору. Передача, которую вы ведете, «Музыкальный час», так, что ли?
— «Угадай мелодию». — Вагенбах отвел взгляд. Ему не хотелось говорить. Он вообще не был расположен к беседе. А уж тем более с поклонниками.
— Ну, конечно же, «Угадай мелодию». Моя жена ее никогда не пропускает. А всего две недели назад мы видели «Кто боится Вирджинию Вульф». Вот совпадение, правда?
— Хотите автограф? — спросил Вагенбах, но вопрос прозвучал не очень-то дружелюбно. Рука сама собой потянулась к карману пиджака, где лежали карточки с автографами.
— Нет, нет, благодарю.
Рука остановилась.
— Знаете ли, я не из числа ваших почитателей.
Вагенбах по-прежнему смотрел в окно и не шевелился. Облака складывались в вытянутые и причудливые картинки. Ему показалось, что он не расслышал.
— Я, собственно говоря, собираю автографы, — не унимался сосед, — у меня их целый альбом. Но нет… нет, благодарю. Ваш мне не нужен. Очень мило, конечно, с вашей стороны.
Он уставился в газету и перевернул страницу. Вагенбах потер глаза. Свет был слишком яркий.
— Если хотите знать, — продолжил сосед, — в «Вирджинии Вульф» вы, на мой взгляд, выступили слишком заурядно. Совершенно не справились с ролью. Впрочем, пару раз вам как будто удалось зацепиться, и это, разумеется, не осталось незамеченным! А как вы двигаетесь, к чему эта нервная жестикуляция? Простите меня!
Сосед уткнулся в газету. Облизал губы и принялся листать страницы. Вагенбах тер глаза.
— И моя жена того же мнения.
Вагенбах закашлялся. Вдруг послышался необычный звук. Моторы как-то странно загудели; на секунду Вагенбаха охватил приступ страха, даже голова пошла кругом; сделав глубокий вдох, он почувствовал облегчение. И решил не отвечать.
Сосед поднял голову.
— Простите меня. Это было невежливо с моей стороны.
— Ничего страшного, — ответил Вагенбах, — каждый волен иметь свой вкус, не правда ли?
Мужчина пожал плечами и снова впился в газету. Вагенбах закрыл глаза, и его окружили теплые сумерки.
— Дилетантство, — произнес голос совсем рядом.
Вагенбах вздрогнул.
— Дилетантство, — повторил голос, — два месяца тому назад в «Валленштейне». Боже мой, да вы из него клоуна сделали, понимаете? Как вам только в голову такое могло прийти? А ваш выход…
— Что мой выход? — воскликнул Вагенбах. Он открыл глаза. Этой сценой он особенно гордился, долго репетировал, заслужил много похвал.
— Ничего, ничего. Извините, — сказал сосед, облизал губы и перевернул страницу.
— Верите вы или нет, но это одна из лучших сцен!
— Ну почему же. Охотно верю.
— Что?
— Что это один из лучших моментов. Я охотно вам верю.
Вагенбах закрыл глаза. Он бы с удовольствием вообще не шевелился. Лучше всего притвориться спящим. Главное — не вступать в дискуссию. У него нет ни малейшей охоты спорить с этим человеком, он просто хочет пережить этот полет. Страх усиливался. Голова кружилась.
— После «Валленштейна» я сказал жене: «Вот видишь?» А она ответила: «О да!» Что еще тут можно добавить?
Вагенбах старался ровно дышать. И не двигаться. Он отчетливо слышал гул моторов, бормотание пассажиров, голоса стюардесс.
— Мой отец тоже посмотрел, неделю спустя. Я позвонил ему и спросил: «Ну как?» И он сказал… — тут сосед захихикал, — нет, лучше промолчу! — Откашлялся. — Пожалуйста, простите меня! У меня даже в мыслях не было вам мешать.
Вагенбах услышал шуршание бумаги, потом все стихло. Он приоткрыл глаза. Увидел в щелку носки собственных ботинок и пол самолета между ними и вдруг совершенно ясно представил себе, что под этим полом, внизу, ничего нет. Ничего. Пропасть глубиной в десять километров: только воздух, яркий свет и пустота. Вагенбаха охватила паника, и он невольно застонал. И потер виски.
— Вам нехорошо?
— Все… в порядке!
Вагенбах стал оглядываться по сторонам, высматривая стюардессу, он выпил бы сейчас чашечку кофе или чего покрепче. Но той нигде не было.
— Может, принести что-нибудь попить? У вас ужасный вид.
— Нет, — ответил Вагенбах, — все нормально.
— Или газету? У меня еще есть «Ньюсуик».
— Нет, спасибо.
Мужчина пожал плечами.
— Пожалуйста. Знаете, в последнем «Музыкальном часе»…
— «Угадай мелодию».
— …В «Угадай мелодию» вам тоже как будто нездоровилось. Жена еще сказала: «Ведь с ним ничего страшного не может случиться». И я заверил ее, мол, не беспокойся, с такими, как он, ничего не случается, но теперь, когда я вижу вас вот так совсем рядом, я начинаю волноваться!
Вагенбах огляделся по сторонам. Куда же подевалась стюардесса?
— А что, собственно, заставило вас связаться с этой передачей? Я имею в виду, актер такого ранга, как вы, в некотором роде вы ведь актер, не так ли, я имею в виду, в каком-то смысле, теоретически… Так что же? Деньги?
Вагенбах потер глаза. Теперь было трудно дышать. Он открыл рот, но голос не слушался. Самолет накренился. Вагенбах совершенно отчетливо ощутил: самолет накренился.
— Почему? Вам же хорошо платят. Слишком хорошо, или я ошибаюсь? Спрашивается, на кой черт это рвачество, за которое приходится расплачиваться своей репутацией, своей… Знаете ли, как вы смешны среди этих нелепых декораций?
— Девушка! — закричал Вагенбах.
Стюардесса остановилась.
— Чашечку кофе, пожалуйста!
— Мне очень жаль, но мы уже идем на посадку. Не положено.
— Я вас прошу, — сказал Вагенбах, — принесите мне чашку кофе!
— Сожалею, но такова инструкция.
— Да вы знаете, кто я, — воскликнул Вагенбах.
— Нет.
Стюардесса отвернулась и ушла.
— Сказали бы раньше, когда я вас спрашивал, тогда еще было время. Вы же пытаетесь произвести впечатление на стюардесс! Думаете, она смотрит «Угадай мелодию»? Думаете, кто-нибудь вообще ее смотрит? Я хочу сказать, эта передача и без вас сама по себе чудовищна!
Вагенбах сделал глубокий вдох.
— Я не потерплю, — закричал он (но вместо крика послышалось сдавленное хрипение), — оскорблений и…
— Простите! Вы совершенно правы! — сказал сосед и посмотрел на Вагенбаха, потом снял очки и сложил их. Вид у него теперь был весьма озабоченный. — Вы сидите в самолете, не хотите разговаривать, скверно себя чувствуете, и все потому, что я не являюсь вашим поклонником и позволяю себе… Простите меня!
— Ничего страшного!
— Нет, это страшно, это наглость с моей стороны, это…
— Прошу вас, — тихо сказал Вагенбах, — оставьте меня в покое!
Загорелась табличка «Не курить». Мимо пробежала стюардесса. Слишком быстро. Как будто что-то было не в порядке.
— Однажды вы мне понравились. Очень даже ничего. Для ваших возможностей, разумеется. Это было в «Мудром Натане» пять лет назад, когда вы играли Тамплиера. Эту роль даже… Хотите, я помогу вам с ремнем… даже вы не могли испортить.
Вагенбах нащупал ремень и застегнул. Он чувствовал, как снижается самолет; видел, как приближается игрушечный ландшафт за окном; как растут дома, принимая замысловатые очертания; шум моторов как будто усилился, совсем рядом мелькнул вертолет; самолет качнулся. От страха у него перехватило дыхание.
— Даже такой профан, бездарный, абсолютно бездарный профан, как вы, который…
Вагенбах наклонился вперед. Коснулся лбом спинки впереди стоящего кресла. Моторы заревели сильнее. Неужели падаем?
— …который даже свою роль выучить не в состоянии, даже пару предложений, ах, да что говорить… Бездарный как веник!
Вдруг снизу раздался удар, прямо по корпусу самолета, и Вагенбах почувствовал, что все кончено, кончено раз и навсегда.
— Да ко всему прочему еще и тупой, если уж простой текст не может выучить! Раньше, когда вас показывали, я всегда переключал на другую программу, а теперь нарочно включаю! Это так смешно! Так смешно!
Вагенбах смотрел в окошко; там уже мелькала посадочная полоса, пунктирные желтые линии постепенно удлинялись, самолет продолжал тормозить; некая сила выбросила Вагенбаха из кресла, и ремень врезался в тело.
— Удивительно бездарно! Смешно и удивительно бездарно!
Теперь они уже стояли. Вагенбах потирал глаза, медленно осознавая, что все позади. Что они приземлились. Что он жив. Потом отстегнул ремень, сделал над собой усилие и поднялся. Пол заходил ходуном. Голова сильно кружилась. Сосед смотрел на него снизу. Его усы блестели от пота. Волосы были всклокочены, черные глаза еще больше округлились.
