Мария Донченко - Оранжевый туман
Он снял перчатки, бросил в воду десятикопеечную монету и смотрел, как расходятся круги по тёмной воде. Потом бросил ещё одну. Протянул руку, коснулся пальцами ледяной воды и почувствовал её холод.
Тяжёлые мысли одолевали его.
Враги…
И те, кого он считал друзьями…
И те, кто не считал более другом его…
И те, кого он счёл меньшим злом в минуту отчаяния…
Больше рассчитывать было не на кого.
Все объединились против него, все стрелы сошлись в одной точке.
Оставался он один, Виталик Нецветов, сидевший в снежной ночи на пустом берегу посреди своего района. Один против всего мира.
Но кто сказал, что один в поле не воин?
Стоп. Точнее надо формулировать мысли, товарищ Нецветов.
Ты человек. Ты жив. Ты не собираешься сдаваться.
Судьба дарит тебе ещё целую осеннюю ночь, ночь до утра, до девяти часов, с восемнадцатого числа на девятнадцатое. И оставляет право выбора за тобой.
Тебе и карты в руки, дорогой товарищ.
Чего же ты ещё хочешь от судьбы?
Он встал на ноги и пошёл вперёд.
«Значит, время героев кончилось, наступило время мобильных телефонов и плоских мониторов?…» — вспомнились Виталику слова Артюхина в день их первого знакомства. — «А может быть, ещё и плоских людей?…»
Мрак нависал над районом Люблино.
— Не дождётесь!.. — сказал Виталик вслух, не обращаясь ни к кому персонально, но непосредственно к Мраку. И показалось ему, что Ночь услышала и дрогнула перед его решимостью не становиться плоским человеком.
По дороге он зашёл в круглосуточный супермаркет, купил бензин для заправки зажигалок в пластмассовой бутылке и положил во внутренний карман куртки.
Хотелось пострелять по мишеням, это успокаивало нервы. Но тир был давно закрыт.
Ближе к трём часам ночи Виталик открыл ключом дверь своей квартиры. Мать давно спала на своей половине за книжным шкафом, делившим их маленькую комнату на две части. Когда сын возвращался поздно, она ложилась спать, не дожидаясь его прихода.
Он тихо прошёл на кухню, зажёг свет и долго курил у окна.
Потом включил приёмник и поймал какую-то круглосуточную радиостанцию, где каждый час шли короткие новости.
Передавали сообщение из оккупированного Ирака. Там сегодня прогремела очередная серия взрывов, диктор упомянул об этом вскользь, потому что подобные новости стали обыденными за последние пару лет.
«Вот люди делом занимаются», — подумал Виталик. — «Где-то идёт настоящая партизанская война против НАТО. А мы тут сидим и маемся ерундой, и тратим время впустую».
Он закурил новую сигарету.
«Брошу всё к чертям собачьим и уеду в Ирак. Стрелять умею неплохо, на что-нибудь сгожусь».
Эта безумная мысль немного успокоила Виталика.
Но о будущем он подумает завтра. Не сегодня.
А пока он встал на табуретку в прихожей и открыл дверцы антресолей. Там, в глубине пыльных полок, хранилось то, что сегодня перевернуло его жизнь.
Виталик потянулся за чёрным пакетом.
Рядом с ним лежали несколько чудом сохранившихся детских книжек Виталика. Он случайно задел стопку рукой, и две из них упали на пол.
Лариса Викторовна заворочалась в постели.
— Что там, Виталик? — сонно спросила она.
— Ничего. Спи, мама, спи. Я посижу ещё на кухне. Ещё не поздно, завтра суббота.
— Отдохнул бы, сынок. Завтра опять побежишь на свою агитацию.
— Не волнуйся, мама, я скоро. Всё нормально.
«Прости меня, мама», — подумал Виталик, — «Я знаю, ты бы не разрешила… Но я во всём признаюсь тебе завтра».
Он спустился с табуретки и нагнулся к двум лежавшим на полу книжкам.
Одну из них он узнал сразу — это были стихи Сергея Михалкова, которые он так любил и которые часто читал ему в детстве отец.
Упав с высоты двух метров, она раскрылась на строчках:
«А где-то пошли в производство заказы
На боеприпасы, снаряды и газы.
А где-то уже создавалась ракета,
Что город разрушить должна была где-то…»
Виталик бережно взял в руки истрёпанную мягкую обложку. Когда-то в прошлой жизни, где было тепло и уютно, и рос виноград, он очень любил это стихотворение и знал его наизусть.
«А где-то уже создавалась ракета, что город разрушить должна была где-то…»
Он почувствовал озноб. Несколько часов назад он сидел в ресторане с человеком, который — теперь он был полностью в этом уверен — хотел использовать ум и энергию его отца для того, чтобы разрушать где-то города.
Ещё шли новости из Ирака. Ещё была Югославия несколько лет тому назад — Виталик тогда уже был не только в сознательном возрасте, но уже и в политике.
Но враг не собирался останавливаться.
Он хотел разрушать города и убивать людей где-то ещё.
Где?
Может быть, это Северная Корея? Или Венесуэла?
А вдруг это Куба?…
Он вспомнил праздники в кубинском посольстве, своё первое свидание с Мариной этим летом, весёлых темнокожих девчонок, которые плясали с ними в кругу, взявшись за руки…
И кто-то хочет убить этих девочек?
За что?
Что они кому сделали?
Виталик припомнил глаза Кристофера Стивенса в ту минуту, когда он предлагал ему деньги, с каким придыханием он говорил о весьма солидной сумме.
«Я пойду в кубинское посольство», — подумал он, — «Пойду и всё им расскажу, пусть знают», — и тут же сообразил, что посольство не работает по выходным и будет открыто только в понедельник.
Значит, он пойдёт туда в понедельник, что ж…
Он поднял книжки с пола и аккуратно положил их на место, после чего достал с антресолей чёрный пакет, недавно возвращённый ему Любой Измайловой.
Теперь он не сомневался в принятом решении.
Виталик зашёл в ванную, закрыл щеколду, включил воду. Он не хотел, чтобы мать ненароком снова проснулась и услышала его слова.
Он строго смотрел на своё отражение в зеркале.
— Я, Нецветов Виталий Георгиевич, тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года рождения, — говорил он чётко, размеренно и торжественно, глядя в глаза самому себе, и утекающая вода словно поглощала его речь, — сегодня, восемнадцатого… то есть девятнадцатого, — поправился он, взглянув на часы, стрелки которых неудержимо стремились к четырём часам утра, — ноября две тысячи пятого года, объявляю свою личную войну мировому империализму, Соединённым Штатам Америки, Западу и блоку НАТО. Я клянусь, что никто и ничто не остановит меня в этой войне до последней капли крови…
Слова его звучали, как присяга, и не имело ни малейшего значения, что больше никто их не слышал.
Он вернулся на кухню, вытряхнул полную уже пепельницу, снова закурил, взял в руки чёрный пакет, осторожно, словно боясь повредить, выложил переплетённые и непереплетённые бумаги себе на колени.
Сидя у окна, Виталик долго перелистывал страницы с машинописным текстом, вчитывался в непонятную ему терминологию, формулы и математические расчёты, рассматривал заботливо вклеенные руками его отца графики, вычерченные чёрной тушью на выцветшей за годы миллиметровой бумаге.
К горлу предательски подкатывал комок. Виталик опустился на одно колено, прикоснулся губами к зелёному кожаному переплёту, встал и сложил всё обратно в пакет.
«Завтра я не пойду на агитацию», — подумал он, — «Пойду в воскресенье. А завтра я поеду в штаб и, как только придёт Маркин, вручу ему заявление о выходе из организации. А потом пойду в паспортный стол, узнавать, что нужно для оформления загранпаспорта. Но это всё будет завтра».
Часы тикали на левом запястье. Ночь с восемнадцатого на девятнадцатого неудержимо катилась к утру. Скоро выйдут на улицы дворники чистить снег, вслед за ними начнёт просыпаться, несмотря на выходной день, большой город…
Пора идти.
«Прости меня, мама, прости меня, папа…»
Виталик мысленно обратился к отцу, каким он его помнил.
На улице залаяла собака, ей ответили ещё несколько.
Он зло и тщательно зашнуровал ботинки, надел и застегнул куртку и, оставив дома мобильный телефон и взяв с собой только чёрный полиэтиленовый пакет, вышел в ночь.
Снегопад ослаб, но не прекращался. Погода не благоприятствовала исполнению задуманного, но Виталику было всё равно.
Он шёл дворами, срезая углы, переходя пустынные дороги, и если бы это не был район, где он провёл детство и юность, давно бы уже сбился, наверное, с пути. Но здесь он ориентировался даже с закрытыми глазами.
Где-то между домами слышны были пьяные голоса. Виталик сделал крюк и обошёл тот двор стороной. Он не боялся, но не хотел сейчас ни с кем сталкиваться даже случайно.
Он шёл, оставляя следы на свежем липком снегу, и новый снег, падавший с неба, заметал его след.
С того момента, как он вышел из подъезда, он шёл примерно полчаса, целеустремлённо, зная, куда идёт и зачем.
