Андрей Десницкий - Письма спящему брату (сборник)
Нет зла страшнее, чем уход из вашей земной жизни, ведь так? Тебе нельзя убивать — а Ему можно? Ты даже не о себе будешь плакать беспросветными больничными ночами, корчась под липкой простыней от невыносимой боли. Ты будешь плакать о детях Освенцима и стариках Гулага (нет, это я зря упомянул…), о сожженных катарах и старообрядцах, о всех, кого замучили ради этого Врага, кого замучил, по сути, Он Сам.
Не нужен тебе Он такой, девочка. Даже если Он есть. Вернее так, Он есть, но Он жесток, капризен и несправедлив, чудовищно несправедлив. Почему ты? Почему не та зажившаяся твоя троюродная тетка, без мужа, детей, с несносным характером, от которой осталась бы такая лакомая квартирка? Почему не тот инвалид из соседнего подъезда, который не встает с постели восьмой год, за ним выносят судно, а он сам наверняка давно молит Врага об уходе? Почему ты — сильная, молодая, здоровая, преданная Ему всей душой? Задумайся об этом.
Сотри разницу между врачом и шаманом. Пусть муж едет к ламам и экстрасенсам, поит тебя заговоренными травами и бьет в бубен. Пусть, в конце концов, продает квартиру, потому что денег на эту братию у него не хватит. Никакая цена не будет слишком высокой за спасение твоей жизни. Нет, ты не требуй, ты даже откажись от его жертвы, но просто расскажи, чтобы он знал и все знали: есть там за семью горами чудо-целитель, мертвых поднимает, только вот дорого берет, а на однокомнатную, кстати, покупателя найти легче легкого… Продаст ли квартиру за колдовской пшик, или оставит на себе эту вину, что жене на лечение денег пожалел — не так даже и важно.
Да, ведь будет жить он, твой муж, это ничтожество. Он вздохнет с облегчением, заведет себе новую девицу, или даже не одну, он будет просто счастлив избавиться от тебя. Да и на работе обрадуются. Конечно же, они сразу уволят тебя, кто же будет оплачивать такой бюллетень, и возьмут кого помоложе-поперспективнее-посимпатичнее… Всем, всем ты мешаешь. «Отряд не заметит потери бойца». Уйди от них с обидой, с чувством собственного достоинства. Прокляни их на пороге.
А с Ним… ну, попробуй с Ним договориться. Последний раз. Пообещай Ему что-нибудь пафосное такое, несусветное, на Джомолунгму босиком, если только Он оставит тебя в живых. Не для себя ведь просишь, для дела, для Его дела, для этих ничтожных людишек. Стребуй с Него гарантий, Он же должен, слышишь, Он должен тебя спасти! Да нет, не в этом смысле… от страшной болезни. Он же обещал, чудеса там всякие, всё такое. Требуй! Себе, про себя, для себя!
А когда ничего не выйдет по-твоему — прокляни и Его тоже. Вот оно, наше решение, наш ответ.
Я проникаю в эту серую палату, где лежит на каждой койке лучшее, несомненнейшее доказательство превосходства нашей бестелесности — страдающее смертное тело. Этот дежурный мертвенный свет, и такая же дежурная тоска, и обида…
Почему здесь он? Ее муж? Он же должен сидеть в интернете? Разобраться с его искусителем, и немедленно. О чем он вообще говорит? «А помнишь, как тогда…» не было, не было этого, а если и было, то теперь уже нет, теперь боль, мрак, страх. Больше ничего. Твое тело само пожирает себя, это Он так устроил. Откажись. Плюнь.
Как трудно здесь дышать… как невыносимо… сколько молитв самых разных людей сплетаются в полог над ее кроватью… какой отвратительный запах от этих дорогих лекарств, их купил едва знакомый человек… а еще от этой крови, которую сдавали для нее коллеги по работе, школьные друзья — зачем? Сколько, сколько недежурного света, отовсюду… Режет глаза. Я не могу так работать. Это нечестно. Что же, мы получим ее и потеряем десятки других людей? Я не согласен! Но вот эту, ее я отпустить уже просто не могу. Она моя, моя, моя!
Зачем она улыбается, что она сейчас говорит? Почему считает, что кому-то здесь хуже, чем ей? Как она смеет помогать другим? Старик, старик в бушлате — зачем он здесь?!
15
Прошел ведь уже год земного времени с тех пор, как мы выбрали ее в качестве объекта воздействия. Целый год. Кто, интересно, так меня подставил? Не может быть, чтобы я сам. Найти, найти виновного, и покарать! Это интриги, я доподлинно знаю.
Я даже не хочу описывать, что там творилось, в ее палате. Земной мир вставал перед ней во всей беспощадной наготе и открывал окно в мир духовный. Она задыхалась, она рвалась, она пыталась укрыться одеялом былых представлений, тешиться погремушками прежних дел, грезить давно уже неосуществимыми планами. Мы так хотели ей в этом помочь… Почему умирающим можно опиум, а это — нет?
Несправедливо! Если Он убивает — пусть убьет ее сразу, одним ударом. Почему Он дал ей столько времени на переход? Почему дал ей примириться с ближним и дальним? Почему я и близко не смог подойти к последней исповеди, вырывавшейся из хрипящего горла за несколько дней до того, как…
…как он взял ее за руку, все в том же ненавистном бушлате, и для нее не стало боли, не стало мрака, и даже те длинные, подробные счета, которые ползавшая под ногами старика Притворяла все пыталась предъявить, почему-то совершенно не брались в расчет, и в море ослепительного света даже не разглядеть было ее каракулей.
Ладно. Хватит об этом. Просто невыносимо, в конце концов.
А главное, главное! Меня, звезду искусителей, Балабола Великолепного, переводят на, как они это назвали, «творческую работу». В главное управление глюкографии и бредоведения, подумать только! Писать сценарии для наркоманов, шизофреников и особо продвинутых эзотериков. Ссылка, настоящая ссылка. Ничего, я еще поднимусь, я покажу себя! Буду тщательно изучать материальную часть. Вот, кстати, хороший справочник по фармакологии… сравнительный анализ конопли из Чуйской долины и степей Северного Казахстана… Собрание сочинений Блаватской… Теоретическая подготовка всегда была моей сильной стороной.
Обязательно засяду за эту литературу. А пока хотя бы поем холодца…
Письма спящему брату
Предисловие
Как родилась идея этой книги? Сначала я написал «Записки Балабола» — продолжение гениальных «Писем Баламута» К. С. Льюиса. Это был дневник беса-искусителя, занимающегося своим делом в современной России, во многом шутливый, но отчасти серьезный. Говорить об аде совершенно всерьез было бы просто жутко, да и нет у меня такого опыта, но зато вполне можно было расставить некоторые вешки на наших повседневных тропках: осторожно, если идти в этом направлении, рано или поздно тебя обступит тьма.
«Записки Балабола» вышли, вызвали некоторое количество отзывов — и просьб о продолжении. Но продолжать писать от имени беса мне не хотелось совершенно: да, форма эта почти беспроигрышна, так можно обличать пороки ближних и несовершенство общественного устройства почти бесконечно, но где-то надо остановиться. Вот если бы можно было взглянуть на человеческую жизнь глазами ангела… Нет, такого я написать просто не мог, это я понимал совершенно четко. Если на страницы выходит невсамделишный бес (а такой, конечно, только и может выйти, иначе бы каждый из нас содрогнулся от отвращения на первой же странице), это всего лишь ослабленный штамм бактерии, прививка от болезни. Но ослабленный ангел?!
А потом… В какой-то момент, размышляя о собственной судьбе, я вдруг четко осознал, какого посмертия я желал бы сам для себя. И тогда я его постарался представить и выразить в словах, я начал описывать человеческую жизнь глазами человека, как от века и пишутся книги. Единственная особенность в том, что человек, от имени которого ведется рассказ, уже перешел ту грань, которую всем нам только предстоит перейти.
Впрочем, эта книга вполне самостоятельна. Не обязательно читать перед ней «Записки Балабола», а тем, кто их прочитал, не стоит ожидать прямого продолжения уже знакомого текста. Это действительно совсем другой взгляд.
Я понятия не имею, соответствует ли мой вымысел хоть каким-нибудь посмертным реалиям. О них мы знаем крайне мало — только самое-самое главное, поэтому остальное приходится домысливать и воображать. Наверное, стоит сказать еще одну банальнейшую очевидность: эта книга не претендует на статус пророчества — в уста своих героев я вкладывал собственные мысли (а еще чаще подсказанные или услышанные у других), которыми мне хочется поделиться с читателем. Многие из этих догадок наверняка выйдут неверными, и уверен я только в одном: всё прекрасное будет там неизмеримо прекрасней, чем мы себе представляем, а многие наши нынешние оценки изменятся.
Эту книгу я посвящаю своей маме. Вскоре после того, как книга была написана, начался мамин уход, и это были очень трудные, но и удивительно светлые месяцы, когда мы снова стали так близки, как бывали прежде только в раннем моем детстве. Ее уход стал началом нашей встречи, и теперь остается верить, надеяться и ждать Встречи окончательной и бесконечной. И тех, кто к такому привычен, я прошу помянуть среди ушедших и ее — Светлану Степановну Десницкую.
