Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке
Конечно, затевались разговоры и на гражданские темы. Мяснику запомнилось одно такое утро. Он остановился перед воротами как раз в тот момент, когда к группе женщин подошел аптекарь Эуген Филадельфи, чахоточный алкаш, известная в городе личность и завсегдатай ресторана «Централ». До утра он пил и теперь боялся не столько жены с тещей, сколько неотвязных мыслей о близкой смерти — войти в квартиру и лечь в кровать ему было страшно, вот он и бродил до открытия своей аптеки по городу. Пожалуй, это был единственный паланчанин, который любил утренние очереди перед магазинами, — благодаря им он по крайней мере не чувствовал себя совсем одиноким. В это утро Филадельфи шел откуда-то со стороны парка — в последнее время он пристрастился в таком виде бродить вокруг дома, где жила молодая прачка Нела Лаукова. Молодая красивая девица совершенно лишила его покоя, он воспылал к ней такой любовью, какой может воспылать только тяжко больной и распутный мужчина. Она-то его и видеть не желала.
Филадельфи подошел и начал приставать к женщинам с разговором. Он не хотел их обидеть, он просто философствовал на их счет, и Речану запомнилось, что говорил аптекарь — трясущийся, жалкий, изнуренный: дескать, обе мировые войны выиграли женщины. Взрыв смеха, которым ответили ему женщины, не сбил аптекаря с толку, он продолжал развивать свою мысль. «Что стало с мужчиной? — вопрошал он. И сам отвечал: — Он стал дерьмом, жалкой марионеткой, существом без воли и характера; лишенный своих законных прав, мужчина разучился действовать на свой страх и риск».
Это было уже что-то поинтереснее для собравшихся, простых, по большей части бедных женщин, склонных восхищаться богатством, образованием и высоким положением в обществе, поэтому смех постепенно смолк. Аптекарь вдохновился их вниманием и разошелся еще пуще. «Две мировые войны, экономические кризисы, политика и засилье техники настолько дискредитировали мужчину, что из великого зодчего, охотника, первооткрывателя и властелина он выродился в такого засранца, которому на все плевать, так что пройдет немного времени, и женщины, чтобы возбудить его, должны будут превратиться в размалеванных потаскух».
Скоро, пророчествовал он, женщинам придется тосковать по обыкновенной мужской любви, а в мире не будет больше честного мужского слова, на котором некогда зиждились не только государства, учреждения, но и каждый порядочный дом.
Хотя и этого было вполне достаточно, чтобы совсем разбередить старые женские раны, аптекарь заявил, что дети, родившиеся в войну и сразу после войны, осиротеют рано и многие из молодых не будут даже знать, что такое достойная старость. По его мнению, у третьего поколения не будет бабушек, дедов, собак и кошек, ведь те старики, которые доживут, будут ни на что не годными, так как война превратила их в ничтожества. Только с приходом четвертого поколения можно будет сказать, что Вторая мировая война наконец закончилась!
Но все это волновало в городе тех, кто был победнее, у так называемого хорошего общества в Паланке были другие, более специфические заботы. Оно бешено богатело и больше всего любило насыщаться. Состоятельные люди ели и ели и всякий день наедались так, что на несколько часов теряли способность соображать, утрачивали предприимчивость, самоуверенность и самоуважение. Но, начав снова ощущать голод, они изыскивали возможности его утолить, как и полагалось состоятельным людям. А по вечерам? Ну, по вечерам они чувствовали себя прекрасно и блестяще употребляли свои способности в самых разных направлениях. А ночью? Ночь и тьма здесь очень сильно влияли на людей. После возлияний богачи и нувориши распоясывались вовсю. Тут уж давала себя знать другая сторона их личности, деформированная войной, темная, зловеще жестокая и сластолюбивая. Они развлекались кто во что горазд, кутили, развратничали, их манил грех, скандал, дикие прогулки в колясках и в автомобилях, а то и верхом, нравилась охота на девушек и зверей, драки, стрельба, визг, дикие оргии с цыганками… Потом наступало утро, свет, оживали краски — и приходило отрезвление, умиротворение, оздоровляющие прогулки, деловые и интеллектуальные разговоры, исповеди, раскаяние, обещания, добропорядочная жизнь с церковью, торговлей, работой, детьми, женами… и подчеркнутая вежливость… а через некоторое время снова дикий взрыв искусственно подавляемых желаний. О мужских кутежах ходили легенды, но и женщинам темперамента было не занимать, у женщин тоже были свои способы развлечений. Паланк — город веселый, если говорить о богачах, а ночь имела над ними особую власть, многие, даже и не самые богатые, ночью сбрасывали бремя забот и условностей своей дневной жизни, чопорной, аффектированной и респектабельной.
Паланк одинаково сильно и непрестанно, быстро и пагубно действовал на всех своих обывателей; проходили дни, и уже старые и новые паланчане становились похожими друг на друга. Город засасывал каждого, кто в нем оказывался, как бы он этому ни пытался противиться поначалу. Казалось, достаточно вам остановиться в этом городе, сойти с поезда, пройти квартал или улицу, пообедать в гостинице, посидеть в кафе, и у вас появлялось желание выражаться витиевато и напыщенно, хотелось быть респектабельным и уметь солидно молчать. И вы крепко-накрепко усваивали манеру изображать, что все можете выдержать, все узнать, что вас ничем не удивишь, что вы умеете ждать своего часа и если уж поставите себе какую-то цель, то обязательно добьетесь. Это если вы только новичок в городе. А если постоянный житель?
В Паланке, в этом старинном центре одной из южных столиц, в городе военном, сельскохозяйственном, торговом, ремесленном и чиновничьем, все эти сословия благодаря местоположению города имели большой вес и силу, и в горожанах настолько было развито самосознание, что, казалось, его излучали даже камни мостовых, даже старые стены, подстриженная зелень и ухоженные клумбы, статуи, вывески, названия кварталов, парков, зданий и улиц.
Действительно, стоило человеку пройтись по городу, и он превращался в хитреца с благородными манерами.
Типичный житель Паланка, города в национальном отношении необычайно пестрого, где соседствовали все нации старой монархии, равно как и потомки разнообразных ее наемников, отличался следующими особенностями: он был рассудителен, с ленцой, впрочем скорее показной, медлителен, амбициозен, солиден, умел обращаться с ножом и вилкой, ухаживать за дамами, знал, как вести себя в конторе, в кафе или в купальнях недалекого курорта, умел разбираться в людях, мгновенно соображал, с кем надо держать ухо востро и кого не принимать в расчет; из-за близкой и часто меняющейся границы паланчанин волей-неволей должен был более или менее разбираться в политике, у него вырабатывалась своя концепция жизни, он умел ждать, гнуть спину, трепетать, но в нужную минуту безжалостно ударить, у него были хорошо развиты способности к любому виду торговли, он мечтал разбогатеть, умел, если надо, отбросить принципы, проглотить обиды, но никогда не забывал их, понимал, куда не надо совать нос, думал только о себе, любил хорошо поесть, выпить, знал толк в вине и грехе, был надменным и самоуверенным, надменным, пожалуй, даже чересчур, был похотливым, как кот, но умел сдерживать себя, чрезвычайно берег свою репутацию, семью и детей, и при этом содержал любовниц… Одним словом, паланчанин умел многое, но знатоком жизни его делало прежде всего умение блюсти золотую середину: иметь все и ничего не терять, избегая чрезмерности, быть и не быть на глазах, чтобы о нем знали, но знали не все, чтобы не слишком возвышаться над толпой, но и не снижаться до среднего уровня. Таков подлинный паланчанин, таким он оставался, даже уехав отсюда, везде и всюду он знал, что должен вернуться назад, как возвратились почти все, кто до войны уехал из города. Одно слово — паланчанин! Он всегда бойко и быстро соображал, но у него никогда не оставалось времени думать основательнее о чем-то одном, так что он, собственно, никогда ничему безраздельно не отдавался. Все здесь были хитрыми, сметливыми, интеллигентными и талантливыми, во всяком случае, сами они в это верили, но возвышаться над общей массой люди остерегались, да у них на это и времени не было. В общем, здесь больше всего любили поесть и помечтать о жизни без забот. Мечтали и грезили довольно много, строили всевозможные планы, которым не суждено было сбыться, потому что в противном случае в погребках стало бы не о чем говорить, над чем плакать, грустить, рыдать, сетовать и рвать на себе волосы.
Таким был паланчанин, житель старого столичного города, пограничного не только по местоположению, затерянного в необъятных южных просторах, где-то у черта на куличках, среди полей кукурузы, табака, подсолнухов, арбузов, широких нив, гряд свеклы, помидоров, стручкового перца, среди лугов, акациевых лесов и рощ, в густой зелени садов, цветов, запахов, жары, высокого неба и облаков белой пыли, сочных фруктов и совсем особой грусти, навеваемой тяжелыми душными ветрами с усадеб, пыльных дорог, винокурен, от испарений медлительной, теплой, таинственной реки.
