Ирина Степановская - Как хочется счастья! (сборник)
– Ну вот. «Обскакали». – Я вспомнил, как Леха сказал, что это здорово, что мы при поступлении «обскакали» других. – Что же теперь делать? – Я просто не представлял, как бы смог снова попросить у мамы денег. Мое поступление высосало весь наш бюджет.
Леха заматерился.
Но, может, это все-таки какая-то ошибка? Я в десятый раз полез в свою сумку. Потом в отчаянии вывернул все ее содержимое на кровать. Может быть, я не заметил конверт или он просто завернулся в одежду?
– Ты что, идиот? – Леха в сердцах бросил на кровать свою куртку. – Не надо было вещи без присмотра оставлять. Расслабились! Обскакали! – Он острил над собой, и мне было немного легче от этого и от того, что он ругался, но положения дел это не меняло.
Я выдавил:
– Может, попробовать устроиться где-нибудь на работу? Вагоны разгружать? – предположил я, хотя перспектива разгружать вагоны казалась мне чисто умозрительной.
– Устроишься. Как же! Там уже все схвачено. Работают одни приезжие. И деньги им платят наполовину. Да и потом, – он оглядел меня критически, – куда тебе чего-то там разгружать? Ты ноги протянешь на следующий же день.
– Ты думаешь, протяну? – Я вообще-то спрашивал просто на всякий случай, для самооправдания. Физкультуру я действительно ненавидел.
– Легко и сразу, – заключил он.
– Что же нам делать?
– Эх, блин! – покрутил головой Леха. – Снова придется официантами идти. Зря я вчера в кафе по случаю увольнения поляну накрывал. Впрочем, может, как раз это-то и зачтется. Наверняка за один день они не успели еще нового работника взять.
Так я узнал, что год Леха работал официантом, чтобы не возвращаться домой после провала.
– А что тут такого? Главное – дружить с теми, кто при кухне. Плохо, что работа сменная – через день по двенадцать часов. Институт пропускать много придется… А послушай, – он вдруг внимательно на меня посмотрел. – Давай я договорюсь, чтобы с тобой в паре работать, поочередно. Как бы на двоих. Тогда каждому придется пропускать занятия только один раз в четыре дня. Питаться дают. А когда хороший повар работает, с кухни можно кое-что и с собой унести. Хлеб, майонез, гарнир – это остается. Проживем месячишко! Ну, может, побольше. Сразу до сессии за пропуски не отчислят. Согласен?
Еще бы не согласиться. Я очень был благодарен ему за такое предложение.
В результате мы с Лехой проработали официантами целых два месяца. Кроме самых насущных потребностей, хотелось еще прибарахлиться, сходить куда-то, просто пожрать чего-нибудь вкусного. Мы складывались заработанными чаевыми. Леха обожал «Любительскую» колбасу. Ел ее без хлеба, огромными кусками. Иногда мы запивали колбасу пивом. Леха знал толк в разных сортах. Моя мама, видимо, подозревая, что я не смогу правильно распорядиться деньгами, тоже прислала спасительную дотацию. Потом подослали деньги Лехе – и мы сумели выкрутиться очень даже здорово. Но за это время я все равно нахватал пропусков, работать и учиться мне было нелегко – я с трудом мог самоорганизоваться. Леха учил меня выкручиваться – когда можно пропустить пару и выспаться, с кем из преподов лучше не шутить. Было такое впечатление, что он все про всех знал. И как-то само собой оказалось, что неприятное и неожиданное происшествие, случившееся с нами, послужило основой для нашей с Лехой дружбы на три года.
Оказалось, что Нина живет действительно недалеко от библиотеки на улице со смешным названием Солянка. Когда я подошел к дому, то испугался, что увижу старый подъезд, залитый в углах многолетней несмываемой мочой и переполненный запахами чужих жизней. Подъезд был чистый, с кодовым замком. Работал лифт, и зеркало в нем тоже оказалось не разбито. Я ожидал что-нибудь вроде старой московской коммуналки – с забитым старыми сундуками коридором и сломанными санками, но звонок возле двери был только один. Я позвонил, и он отозвался в глубине пространства пронзительной трелью. Я вспомнил, что не купил цветы. Возвращаться за ними нужно было к метро. Я решил, что, когда Нина откроет, я скажу ей, что схожу за цветами, и заодно найду ближайший магазин. Уж не такой же я жлоб, чтобы приходить в гости к женщине с пустыми руками.
– Входи. Не нужно ничего. Все остынет, а подогревать – невкусно, – сказала Нина, открыв дверь. Будто я приходил к ней не в первый раз в жизни, а просто ежедневно возвращался сюда с работы.
Пустой и светлый коридор был заполнен запахами еды – что-то сдобно-печеное, мясное и сладкое привело мой обонятельный анализатор в состояние, близкое к помешательству. Сглатывая слюну, как голодная собака, я топтался на месте в нерешительности – снимать ли ботинки.
– Проходи так. У меня для тебя нет тапочек, не сидеть же тебе в носках.
Я посмотрел на блестящий пол – старый паркет был покрыт свежим лаком и отполирован до блеска. Бабушка убила бы меня за то, что топаю в ботинках по такому полу. Я стал разуваться.
Нина стояла босиком у входа в комнату. Я поднял на нее глаза. Она смотрела на меня и улыбалась. На ней была давно знакомая мне блекло-синяя длинная кофта, но в интерьере квартиры вдруг оказалось, что эта кофта и узкие старые джинсы очень Нине идут. Я снял ботинки, носки и тоже босиком вошел вслед за ней.
Круглый стол был накрыт в центре большой комнаты. Кроме него и стульев, в ней стоял еще старый, но ценный сервант и узкий до потолка книжный шкаф. С потолка почти до стола свешивалась старинная люстра на длинной цепи. Я посмотрел на стол и мысленно ахнул.
– Нина, ты истратила на это месячную зарплату?
Она счастливо засмеялась:
– Полуторамесячную. Но ты не стесняйся, садись. Мне очень хочется тебя угостить.
Я опять посмотрел на стол.
– Я сразу не могу. Хочу полюбоваться еще на эту красоту.
Она все время смеялась.
– Любуйся! Но имей в виду, что на вкус это все нисколько не хуже, чем на вид.
Я тоже засмеялся.
– Пожалуй, сначала помою руки.
– Ванная комната там. – Нина указала рукой, и я отметил естественную плавность ее жеста.
Когда я пришел обратно, она уже раскладывала по тарелкам нарезанный ростбиф.
– Никакого оливье и другой мешанины. Есть надо мясо, рыбу и пироги. Вот настоящая пища для мужчин. Открой вино, пожалуйста!
Я взял бутылку. Пожалуй, она одна стоила четверть Нининой зарплаты.
– Откуда такая роскошь?
– Позволь мне устроить гастрономический праздник. Я вообще-то редко принимаю гостей. Садись же, наконец!
А я почему-то все не мог усесться, не мог успокоиться, будто внутри меня работал какой-то двигатель и не давал мне расслабиться.
Я сделал круг по комнате, мельком заглянул в опустевший буфет – посуда (старинная, тонкой работы) была вынута и стояла на столе. Книжный шкаф оказался забит книгами от пола до потолка. Много было старых книг. А на центральной полке стояло что-то вроде иконостаса из старых рамок, на меня смотрели люди – мужчина с бородкой клинышком в мягкой шляпе-котелке и в пиджачной паре – рубашка со съемным воротничком. Рядом – фотографии женщин – одна, видимо, арестантская, вынутая из дела (навскидку 30-х годов), – профиль, анфас. Другая фотография – молодой еще девушки – годов из 60-х. Расклешенные джинсы, рубашка с узким воротничком, закатанные рукава. Чувствовалось в этой девушке неуловимое сходство с Ниной. Последняя фотография была уже современная. Юная красотка в светлом платье. Поперек платья лента – «Привет выпускникам».
– Это мои родные. Четыре поколения – прадед, бабушка, мама и дочка, – тихо сказала Нина. Я обернулся. Она сидела за столом и не смотрела на меня. И было в ней что-то такое же хрупкое и жалобное, что, несмотря на всю ее иронию, строгость и иногда даже сарказм, мне всегда бросалось в глаза в библиотеке. Я подошел и положил ей руки на плечи. Она посидела так некоторое время, потом похлопала меня своей ладошкой по руке.
– Садись, Вадик. Давай с тобой выпьем и будем ужинать.
– Хорошо, Нина. – Я сел, она взяла в руки бокал. Я открыл бутылку.
– За тебя, Вадик. Я очень хочу, чтобы у тебя все было хорошо.
Танина бабушка кормила меня котлетами. Она всех, кто к ним приходил, кормила котлетами. Выходило – с мясом, сытно и не так дорого. Котлеты были – объедение. Но я почему-то всегда стеснялся есть в гостях. Мне накладывали еду, а я говорил – нет, нет, не надо, я вообще сыт, – и закрывал тарелку руками. Танина бабушка смотрела на меня как на идиота. Даже не жалостливо, а с недовольством и, как мне казалось, с презрением.
Сыт он! Смотрите на него! Да он сейчас глазами весь стол слопает!
А мне больше нравилась, чем не нравилась, такая простота, принятая у них в семье. Нравилась, потому что все говорилось искренне, и я хотя и понимал, что ко мне относятся «не очень», но по крайней мере не ждал чего-то худшего.
