Петер Штамм - Агнес
* * *
Дорога до Уиллоу-Спрингс занимает почти час. Когда Агнес вышла, было уже далеко за полночь, но все еще слышались разрывы фейерверка, и небо время от времени на мгновение вспыхивало бенгальскими огнями. Агнес продрогла, хотя она была в своем толстом зимнем пальто, но даже озноб казался чем-то посторонним, словно она только замечает присутствие холода, не ощущая его. Она шла по длинным улицам, мимо верениц маленьких деревянных домов, из которых еще кое-где доносились голоса и музыка…
* * *
Мне казалось, будто я пишу быстро, и все же было уже очень поздно, я остановился, потому что не мог больше продолжать, когда изображения у меня в голове замерли и исчезли. Я прочитал историю еще раз, и мне казалось, что я читаю ее впервые. Я не знал, чем это кончится, но было ясно, что так не может продолжаться, что так нельзя, что Агнес не выдержит и для меня это невыносимо. И все же надо было найти для Агнес финал, хороший конец. Но я слишком устал, я просто сохранил текст и выключил компьютер.
Я разделся и лег рядом с Агнес. Она дышала спокойно и повернулась, не просыпаясь, ко мне, обхватила меня рукой. Я тут же заснул.
31
— Ты написал концовку? — спросила Агнес на следующее утро. Ей было несколько лучше, но она охрипла и жаловалась, что ей больно глотать.
— Я еще не закончил, — ответил я.
Агнес встала к завтраку, но сразу же после этого легла снова. Позвонила ее мать. Я снял трубку. Я еще ни разу не говорил с родителями Агнес, никогда о них и не думал. Похоже, все общение Агнес с ними сводилось к редким телефонным разговорам.
Я принес телефон ей в спальню. А когда вернулся в гостиную, то услышал, как она говорила:
— Друг, пришел меня навестить. Я немного простудилась.
Когда она положила трубку, я пошел к ней.
— Твои родители ничего не знают обо мне? — спросил я.
— Ты подслушивал?
— Просто я услышал, как ты сказала, что тебя навестил друг.
— Я не слишком много рассказываю им о себе. Не думаю, что это их интересует. Для них любые новости — только повод для беспокойства.
— Из-за меня?
— Из-за всего. Они почти ничего не знают обо мне.
— Это потому, что они живут во Флориде?
— Мать хотела остаться со мной, но отец… Я сказала, что не буду приезжать к ним туда. И не ездила.
— Ты сурова.
— По отношению ко мне они тоже поступили сурово, когда уехали. Теперь они мне больше не нужны, а им я не нужна. Они еще появятся…
— Откуда у них мой номер?
— Звонки ко мне автоматически переводятся сюда.
До сих пор никто не звонил Агнес. Я пошел в кабинет. Я решил забыть о том, что написал вчера и придумать новый финал. Но я не стал стирать старый текст, а сохранил его в компьютере под названием «Финал-2». Как только начал писать, я почувствовал облегчение и полагал, что смогу исправить то, что натворил вчера. Я писал более осознанно, чем обычно, и быстрее, я знал, к чему стремлюсь, и выбирал кратчайший путь.
Я описал праздничные дни ровно так, как они прошли, только без отчуждения между Агнес и мной, без ее рыданий и без подарка Луизы. Я писал о замечательной неделе между Рождеством и Новым годом. Мы вместе готовили, гуляли, тепло одетые, по заснеженному парку Гранта, зашли в планетарий Адлера, где Агнес объясняла мне расположение звезд, в библиотеку, где искали старые рождественские истории.
* * *
Агнес снова была со мной. Теперь мы знали, что созданы друг для друга, и это знание, похоже, помогало ей смириться с потерей ребенка. Ребенок разлучил нас, а его утрата вновь соединила нас. Боль связала нас теснее, чем это делало счастье.
Новый год мы отметит дома. Мы не пошли на крышу, потому что Агнес немного простудилась. Мы сидели у окна и смотрели на вьюгу.
* * *
Я слышал, как Агнес играла в спальне на виолончели. Обычно, когда я пишу, мне мешает любой звук, но теперь я был рад. Я писал почти не раздумывая, но не достигая того опьянения и одновременно сосредоточения, в котором работал еще вчера.
* * *
Мы включили телевизор, чтобы посмотреть прямую передачу новогодних торжеств на Таймс-сквер в Нью-Йорке. Тысячи людей собрались на площади и неотрывно смотрели на огромное яблоко, опускавшееся к ним. Ровно в полночь оно под радостные крики толпы достигло земли. Люди кричали и обнимались. Где-то начали петь, песня вырастала из гама, который постепенно стихал, пока не стало слышно одну только старую песню:
Should auld acquaintance be forgot
And never brought to mind?note 8
В Чикаго было еще только одиннадцать, но и мы с Агнес встали. Мы обнялись и чокнулись за наше будущее, пока люди в Нью-Йорке продолжали петь:
For auld lang syne, my jo,
For auld lang syne,
We'lltakeakissо'kindnessyetForauldlangsynenote 9.
Агнес прекратила играть и вошла в кабинет.
— Мне не хочется, чтобы ты дописывал историю до конца, — сказала она.
— Почему?
— Это что-то нехорошее. Она нам не нужна.
— Но я закончил.
— Правда? — Она была в нерешительности. — У нее хороший конец?
— Да, конечно. Ведь в Америке все истории кончаются хорошо.
Агнес улыбнулась.
— Ты мне прочитаешь? — спросила она.
— Тебе надо лежать, — ответил я.
32
Читать как следует я не умею. Но Агнес не поэтому была разочарована. Она ничего не сказала, а я тоже сидел молча рядом с ней на постели.
— Ты довольна? — спросил я.
— А ты доволен?
— Не знаю, — ответил я. Меня не устраивала написанная концовка. Она мне не удалась, она была неживой, в ней не было правды. Но я хотел, чтобы она была такой, вот я ее и написал. Это было словно решение, принимаемое в новогоднюю ночь, но уже в первые часы Нового года это решение оказывается невыполнимым, так, одни слова, благие намерения. — Концовка всегда дается трудно, — сказал я, — в жизни нет эффектных завершающих жестов, жизнь просто идет дальше.
— Это подарок, — сказала Агнес, — новогодний подарок.
Она попыталась посмотреть мне в глаза, а я обнял ее, чтобы ускользнуть от ее взгляда, и произнес:
— Теперь я переплету это вместе с другими страницами, и у тебя будет книжечка. Под названием «Агнес».
Когда она позднее пришла ко мне из спальни, я еще не приступал к сказанному. Я сидел в соломенном кресле и смотрел на вьюгу за окном.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Я думаю.
— Об истории?
— Да, — ответил я. Кинофильм снова запустился в моей голове.
В следующие дни мной владело беспокойство. И я будто заразил Агнес, ее состояние ухудшилось, простуда мучила ее сильнее. Она жаловалась на горло и сильные, отупляющие головные боли; целыми днями она почти не выходила из спальни. Я соединил концовку с другими листами в небольшую тетрадку. Но как только Агнес засыпала, я продолжал писать историю дальше. Я снова прочел весь текст, кое-что изменил, подправил и заменил концовку на «Финал-2», намеки на который, как я заметил, были уже в самом начале истории. Это была единственно возможная, единственно правдивая концовка.
Когда Агнес спрашивала меня, над чем я работаю, я отвечал, что над книгой о вагонах. Я часто уходил в себя, мне больше всего хотелось работать не прерываясь. У меня было такое чувство, будто я живу только в этой истории, будто все остальное не важно, нереально, словно время, потраченное на еду, на сон бессмысленно растранжирено.
Болезнь Агнес нервировала меня. Я все еще делал ей чай и приносил еду в постель, однако она явно чувствовала мое раздражение и была этим обижена.
— Тебе совсем не обязательно весь день сидеть со мной, — сказала она. — Сходи в библиотеку, если хочешь. Может быть, там Луиза.
— При чем тут это. Мне просто жалко, что ты так проводишь свободные дни. Я сам ненавижу сидеть дома.
— Но тебе и не надо сидеть. Я ведь не смертельно больная. Я совершенно нормально чувствую себя, если лежу в постели.
Я снова пошел к озеру, гулял в парке Гранта. Когда замерз, пошел в библиотеку. Луизы там не было. Я взял какой-то роман и час читал. Не дочитав до конца, сдал книгу.
— Тебя долго не было, — сказал Агнес, когда я вернулся.
— Ты ведь хотела побыть одна.
— Это не упрек, не будь таким обидчивым. Я сказала, что не имею ничего против, если ты выйдешь. Я не говорила, что хочу побыть одна.
— Ты спала?
— Нет. Смотрела телевизор.
— Я думал, тебе надо оставаться в постели?
— Я сидела, закутавшись в одеяло.
Я приготовил, и мы поели на кухне.
— Что мы делаем на Новый год? — спросил я.
— Не думаю, что успею выздороветь к празднику.
— Откуда ты знаешь? Ты что, не хочешь пойти со мной?
— Да нет, я бы хотела. Но я больна. Чувствую себя неважно. Ты был в библиотеке?
