Микко Римминен - Роман с пивом
— Странный типчик, — отрекомендовал его Жира.
Волчий выкормыш, а не то с чего бы ему быть таким пугливым, в конце концов окончательно скрылся из виду, растворившись в бурлящем людском потоке. Все помолчали. Это как раз тот случай, когда сказать бывает нечего, но ничего и не надо говорить, можно вот так просто взять и посидеть. Хеннинен жевал бутерброд, Жира пересчитывал оставшиеся монетки. Маршал допил остатки кофе из бумажного стаканчика. Но кофе успел остыть и был не теплее, чем воздух на улице, а потому сделать последний глоток оказалось все равно что хлебнуть воздуха с кофейным привкусом.
Свинский массаж на другой стороне улицы закончил работу. Рядом с ним находился магазин рыболовных снастей, в витрине которого красовалась огромная рыбина явно американского происхождения, подле которой всякий ощущал себя каким-то млекопитающим ничтожеством, плавники у этой рыбины были такие большие, что она вполне могла бы сойти за птицу. Рыбий вопрос никак не давал покоя, и в голову полезли посторонние мысли о том, что хорошо было бы сходить на рыбалку, захотелось даже поделиться со всеми остальными, что и правда здорово бы отправиться на рыбалку, но тут же подумалось, что, может, лучше и не делиться — наступил так называемый внезапный порыв внутреннего самоуничижения, как будто бы тут в самом деле собрались люди, понимающие толк в рыбалке. Хотя, конечно, виной всему был этот беспрерывно бурлящий город и этот день, и почему-то казалось, что даже к прогнозу погоды надо относиться с уважением или вообще просто довериться движению ног, и этому небу над городом, и легкому ветру, и всем тем запахам, что несет он с собой, правда, запах показался довольно-таки знакомым, во всяком случае, как только пришла эта мысль, тут же со стороны кофейного завода долетел аромат свежеобжаренного кофе, что, в свою очередь, послужило основанием для размышлений о том, отличается ли по сути процесс вдыхания кофейного аромата от столь памятного еще процесса потребления кофейного напитка уличной температуры, и, хотя никакого разумного вывода сделать не удалось, все же душой овладело наконец таки чувство удовлетворения и внутреннего спокойствия, которое и впрямь не хотелось ворошить никакой, на фиг, удочкой.
— Пойти, что ли, на рыбалку, — сказал Жира.
— Тьфу, дерьмо!
Перейдя к дыхательным упражнениям, точнее, к их истинным и глубинным смыслам, появилось желание внимательно изучить те запахи, которыми все это время был наполнен окружающий воздух, но оказалось, что сосредоточиться на них не так-то просто, они обладали завидным непостоянством. Кофейный завод одним движением подобрал под себя узкий шлейф тонкого аромата, столь небрежно сброшенного перед этим под самый нос. Тут же на смену ему пришла равнодушная гарь ночного гриля, который находился метрах в двухстах от ларька Юни, — похоже, что днем там сжигали засаленные воспоминания прошедшей ночи. Жирную пелену вспорол острый газовый выхлоп прорычавшего мимо грузовика. Гремящий трамвай-шлифовщик разлил в воздухе едкую горечь с привкусом горячей металлической пыли, так пахнет электричество, именно такой запах приобрели теперь станции постаревшего хельсинкского метро, запах старого электричества, который до недавних пор можно было встретить лишь в больших заграничных городах, и сразу как-то вспомнились те далекие времена, новенькие, еще ничем не пахнущие станции, непонятные чужие страны, и стало вдруг очевидным, что лето за летом проходит, и все как одно, и что именно благодаря таким вот запахам, недавнее и далекое прошлое остается в памяти навсегда. О воспоминания минувших лет, с какой легкостью они готовы снова и снова давать подлое, заведомо ложное обещание о том, что все удивительное можно пережить заново, теперь же эта мысль кажется невероятно грустной, а грусть, как известно, стоит ей только появиться где-нибудь в крохотной точке на окраине души, как она в считанные секунды овладевает и сердцем, и разумом, обволакивая все вокруг, как густое массажное масло, а потом, поднявшись над всеми, тут же марширует в хранилища памяти, к тому, что никак не дает покоя, к запаху гниющего тела, похожему на чад от испорченной салаки, к Габриэле, к смерти, ко всему, и вот уже понятно, что от нее надо избавляться, надо подумать о чем-то другом, о чем-то другом, и вполне естественно, что это другое должно находиться где-то поблизости, в кругу привычных и близких тем, и тут уже вспомнились дыхательные упражнения, а через них пришла мысль о том, что надо усилием воли гнать от себя грустные настроения, но от этого дышать стало только сложнее, и появилась острая необходимость что-то сказать.
— Я просто должен что-то сказать, — проговорил Маршал. — Но только я не знаю что.
Хеннинен постукивал по столу сигаретой, затем открыл рот, вероятно, чтобы что-то произнести, но потом снова закрыл его и продолжил постукивание. Жира разглядывал что-то на другой стороне улицы и попеременно пожимал плечами.
— Вы слышите?
— Что, — сказал Жира, именно сказал, а не спросил.
— Да без разницы что, теперь уже не важно, я просто сказал, что должен что-то сказать, но я не знал толком что. А потом подумал, услышал ли меня вообще кто-нибудь?
Хеннинен поскреб щеку, поросшую редким, еле заметным пухом, и взглянул наверх — там, рядом остановилось некое человекообразное существо. Хеннинен опустил голову и равнодушно сказал:
— Тебе не дает покоя эта история с Габриэлой.
— Можно мне к вам присесть? — спросило существо, но прогремевший мимо трамвай заглушил его вопрос.
— Может быть. Не знаю. Конечно, люди умирают, но как-то это все неожиданно, и теперь эта мысль, словно призрак, ходит за мной по пятам.
— Не переживай, пройдет, — с участием, но в то же время несколько отрешенно сказал Жира, возможно, он считал, что для сохранения душевного равновесия было бы лучше больше уже не говорить о смерти.
— Так можно мне к вам присесть?
— Пожалуй, — согласился Маршал. — Но меня больше всего свербит то, как по-свински я себя вел там.
— С этим теперь ничего, на хрен, не поделаешь, — проговорил Хеннинен. — Я думаю, они заметили, что ты был не в себе.
Маршал согласился, что, пожалуй, да. Жира добавил, что, конечно, черт побери.
Мужчина, который по-прежнему стоял возле столика, крикнул, мол, вы что, молодые люди, оглохли, на хрен, что ли?
— Опа, — сказал Жира и поднял на крикуна глаза.
— Ну так можно мне все-таки к вам присесть? — спросил мужик.
— Да садись уже, блин, затрахал спрашивать, — раздраженно бросил Хеннинен, вытащил из-под стола свободную табуретку и показал на нее как-то уж особенно гневно. С ним вдруг случился приступ внезапной ярости.
Несмотря на это, мужик все же сел, опустил на стол чашечку кофе и мятую пачку красного «Норда». Ручищи у него были огромные, как глыбы, с такими ручищами уж точно не надо никому объяснять, что человек занимается делом. На вид ему было около пятидесяти, жирные патлы свисали над красной рожей, посреди которой торчал блестящий мясистый нос. Большой живот также выдавался вперед. На замызганной футболке, приглядевшись, можно было разобрать текст «Сила Иматры».
Маршал подумал, что надо бы срочно что-то сказать, и, подумав, сказал, мол, ну да, если, конечно, влезешь, а так как мужик уже успел сесть за их столик, то это скорее прозвучало, как некий упрек в отношении его физических данных, поэтому тут же пришлось добавить, что, типа, в общем, все в порядке.
То, что случилось с Хенниненом, прошло так же быстро, как и началось.
— Эта, того, извини, в общем, — сказал он. — Мы тут просто дело одно обсуждали, так сказать.
— Реальное дело со смертельным исходом, — подтвердил Жира и обвел всех вокруг гордым взглядом. Потом ему вдруг стало стыдно, и он добавил: — К сожалению.
— Да уж, — произнес мужик.
— Вот так вот, — вздохнул Хеннинен.
— Что ж, люди рождаются, люди умирают, таков уж этот мир.
— Таков, — подтвердил Жира.
— Жаль, что других пока так и не нашли, — сказал Хеннинен, — в смысле миров.
— На мой взгляд, это очень умно было сказано, — заметил Жира. — Ну, про то, что все рождаются и все умирают.
— Согласен, — отозвался Маршал.
Мужик отпил кофе и затянулся «Нордом». Это было словно негласное соглашение. Заговорили вполголоса ни о чем, попытались продолжить обсуждение сложной темы. Жира пробормотал что-то про игру в кости. Хеннинен бросил, мол, а что такого. Маршал сказал, что все в порядке. На тарелке посреди стола стоял, изображая пепельницу, перевернутый вверх дном цветочный горшок, в котором дымился чей-то незатушенный окурок, от горшка распространялся неприятный и какой-то ядовитый запах, словно бы где-то рядом горела фабрика детских игрушек. Жира открыл бутылку с яблочным лимонадом и налил немного в отверстие на дне горшка, отчего вся конструкция громко зашипела, задымилась и завоняла вдвое сильней и отвратительнее.
