Валерий Вотрин - Последний магог
Я много думал об этом, много терзался. По ночам, во сне, взывал к Великим Духам, моля их утишить мою скорбь, облегчить мучения. Пусто и серо было в моих снах, никто не являлся, а скорбь разыгрывалась все сильней.
Помню, я пошел в местный храм. Еще раньше мне говорили, что в земле Огон поклоняются единому Богу. Я заходил в церкви, ходил по ним, смотрел на настенные образы. Мне говорили, что у Бога был сын Ищу. Он тоже был Бог, сотворил множество чудес, но Его распяли за грехи людей. С глубоким почтением я поклонился Его изображению и возжег свечу. Возможно, когда-нибудь я приду к Нему, обращусь к Его помощи, думал я. Но не сейчас. Я не ждал, что Он сможет облегчить мои муки. Утишить мои скорби было под силу только духам земли Магог.
Днем я таскал на себе тяжелые ящики и мешки по скрипящим сходням, а ночами лежал без сна и думал о земле Магог. Ибо в земле Огон всегда думаешь о земле Магог, и словно ощущаешь запах родной пыли, и понимаешь, что наяву никогда больше его не почувствуешь.
ТЫРК
Их было немного, тех, за кем я поскакал. Помню, всю дорогу они молчали, словно были недовольны тем, что я к ним примкнул. Себя они называли сбегутами, я услышал это слово на привале и сразу понял, кто они. На закате мы остановились у гряды невысоких заснеженных холмов, немного замешкавшись, и один сбегут, обернувшись, недовольно бросил мне:
— Тут потаенное место. Чтоб ни звука!
Я на это обозвал его про себя разными нехорошими словами: дурманом, и волчецом, и грыжником голым. А вслух сказал:
— Ладно уж.
Нас, спасшихся, было вместе со мной семеро. По обрывочным разговорам я понял, что до побоища их было больше. Гибель собратьев ожесточила их, всю дорогу они не могли сдержать сдавленных проклятий в адрес бега. Имен их я не разобрал, хотя знал, что они нарекают себя сами. Но выглядели они безымянными. Старший обернулся и сказал мне: «Это потаенное место», — как будто я этого сам не понимал. Да, это меня озлило: они относились ко мне с пренебрежением, ни разу не спросили ни моего имени, ни того, откуда я родом.
Место и впрямь оказалось потаенным: между холмами пряталась узкая, засыпанная снегом долина, незаметная постороннему глазу. Войти в нее можно было, только спустившись по длинной узкой крутой осыпи. Я хорошо знал хосун Сиди, где мы оказались, но слыхом не слыхивал об этой долине и не видел этой гряды холмов. Мы стали спускаться.
С большими трудами спускались мы в эту тайную долину. Много времени прошло, прежде чем мы оказались внизу. Все склоны вокруг нее были усеяны пещерами. Старший сбегут что-то крикнул, и из этих пещер показались люди, стали сходиться к нам. Вскоре мы были окружены людьми. На меня они не смотрели. Они смотрели на старшего сбегута, смотрели молча, с надеждой. Среди них были женщины, дети. С надеждой они смотрели на него, не издавая ни звука. Их было очень много, мы были окружены целой толпой.
Вдруг послышался шорох, посыпались камешки, и на пороге одной пещеры показался невысокий худой старик в облезлом малахае. И я сразу же узнал его — то был Шмешу-хэхэхэй, тот самый шут, который когда-то потешал людей на празднике наречения Шумбегова сына. Я не знал, что он еще жив, что пережил страшный мор. Разные слухи ходили об этом человеке, но все сходились на том, что он куда-то пропал, скорее всего умер, забившись в какую-нибудь нору. А он вот в какую нору забился. Старый шут был главным сбегутом. Я не удивился, обнаружив это. Шмешу-хэхэхэй никогда не скрывал своих взглядов, от его неуютных шуток ежились беги. Так, значит, вот куда он пропал.
Мельком взглянув на меня, он обратился к старшему:
— Языгу, почему нет остальных? Где остальные, Языгу?
И, поклонившись, виновато произнес Языгу:
— Те, кто не вернулся, мертвы, многоуважаемый хэхэхэй. Их нет на этом свете, нет больше.
Шмешу-хэхэхэй медленно поворотился лицом к западу, глаза его наполнились слезами. Женщины тихонько завыли.
— Что произошло? — шепотом, ни к кому особенно не обращаясь, спросил Шмешу-хэхэхэй.
— Бег, собака, побил пришедших к нему людей, — громко, на все стороны закричал Языгу. — Людей, пришедших к нему требовать ответа за смерть родных, побили стрелами, посекли саблями. Девятнадцать человек потеряли мы там!
Поднялись крики и стенания, женщины начали рвать на себе волосы, заревели дети.
Шмешу-хэхэхэй поднял трясущуюся руку и этой трясущейся рукой показал на меня.
— А это кто? Кого вы привели с собой в потаенную долину?
— Это человек, потребовавший от бега ответ, — твердо ответил Языгу, — потребовавший, когда все молчали.
Слезящиеся глаза старика оглядели меня снизу доверху.
— Есть ли у тебя имя? — спросил он меня.
— Я наречен Шепчу, — отвечал я.
— Тебя нарекли?
— Меня нарек годийский Шумбег.
Я думал, что мой ответ вызовет негодование — кто их знает, этих людей, может, они убивали всех тех, кто был наречен бегами, может, изгоняли таких. Но сказать неправду я тоже не мог. И терять мне было нечего. Поэтому я сказал, что меня нарек Шумбег. И никакого особого впечатления эти слова не вызвали.
— А как бы ты нарек себя, если бы у тебя не было имени? — последовал следующий вопрос.
Повисла неловкая пауза, потому что я не знал, что ответить. Я никогда не думал о том, какое имя выбрал бы себе, если бы представилась такая возможность. Все имена казались мне недостойными. Кроме того, как я уже говорил, втайне я был уверен, что Великие Духи приготовили для меня самое звучное, самое славное, самое красивое имя. Поэтому я не знал, что сказать в ответ на вопрос Шмешу-хэхэхэя. Я молчал.
— Он не знает, что сказать, — хихикнул тот. — Как же ты оказался здесь, о довольствующийся чужим именем?
Это слово, каким он меня назвал, — клычкыдыр — меня оскорбило. Так меня еще никто не звал. Я был человеком верующим. Верил в неизреченную милость Неба, в способность Великих Духов подбирать имена для людей. Ведь сами люди лишены такой способности. Все людские имена уродливы, лишены благодати, негожи.
Но я находился в потаенной долине. Вокруг меня были сбегуты, гонимые тремя бегами. И я сказал старику:
— Не всякая птица может хорошо петь. Не каждый цветок может похвастаться красивым нарядом. Но в разных странах один и тот же цветок называют по-разному. В разных языках по-разному может называться птица. И красивая птица в одной стране может носить уродливое имя. А в другой стране уродливая птица может носить прекрасное имя. Человек может называть себя по-разному на этой земле. Десятки имен могут быть у человека, каким он зовет себя сам и какими его зовут другие. Но все эти имена исчезают пред лицом последнего, данного Великими Духами.
Шмешу-хэхэхэй одобрительно хмыкнул.
— Что он сказал? — спросил у него Языгу.
— Разве ты не понял? — сказал ему Шмешу-хэхэхэй. — Он говорит, что земное имя ничего не значит. Он говорит, что может назвать себя семьюстами разными способами, ибо это неважно перед лицом последнего имени, которое на небесах. Он хорошо говорит, этот человек. Он складно говорит, этот человек. — И обратился ко мне: — Мы не требуем повторного наречения. Живи как живешь, и называйся как называешься, человек, ищущий ответа у земных бегов и забывший, что дать ответ можешь только ты сам.
Толпа расступилась. Меня допустили в общину сбегутов. Языгу показал мне незанятую теплую пещеру, где я мог жить, — таких пещер было очень много в долине, а сейчас, после гибели стольких людей, стало еще больше. В глубине ее я нашел обжитое место: очаг, ложе, посуду, даже кое-какую одежду. Мне сказали, что человека, занимавшего эту пещеру до меня, звали Молчу, и его тоже нарек Шумбег. Я сразу вспомнил этого Молчу — ведь его нарекали в один день со мной. Это был тот старик с упрямым, недовольным лицом, который так противился наречению. Мне сказали, что он получил свое последнее имя за несколько дней до моего появления, не успев отправиться в страну Огон. Жаль, мы не встретились, потому что тогда вдвоем бы подивились странным путям судьбы.
Я разжег огонь, приготовил чай. Есть не хотелось. Я сидел у огня, почти засыпая от усталости, но в совершенной уверенности, что ложиться еще не время. Красные отсветы плясали по стенам. Дым уносило в боковой лаз сильным сквозняком. В хорошей пещере жил Молчу, хорошо он ее обустроил.
Мои предчувствия вскоре оправдались. По прошествии какого-то времени в пещере бесшумно появился Шмешу-хэхэхэй, присел на камень, не сводя с меня глаз. Я молча налил ему чаю. Он принял чашку и, зажмурившись, отпил пару глотков.
— Великое Небо уберегло не только вас, — произнес он, ставя пустую чашку на камень. — Другим тоже удалось вырваться из сечи. Они разъехались по другим селеньям и рассказали людям обо всем. Люди хотят уходить. Завтра к полудню к нам придут люди из хосуна Терпи. Сколько их, не знаю. Все хотят уйти.
