Валерий Кормилицын - На фига попу гармонь...
Подозрительно оглядел стадо и близрастущие кусты – Евсея не было, лишь валялся его кнут, а чуть в стороне – пустая бутылка.
«Та-а-к…» – сел на бугорке дядька Кузьма и напружинил бледно-серое вещество под черепом с двумя только что полученными шишками. «Так, так, так, так… Евсейки, подлеца и уклониста, нет… Значитца-а, выпивки у меня тоже», – сморщил лоб и задумчиво высморкался в траву, нюхнув прелестный аромат из бутылки. «У стервеца два пути, – развалившись на травке, стал размышлять дядька Кузьма, – или слинял к баб Тоне в Гадюкино, что совсем неплохо, потому как через часок-другой явится… и не с пустыми руками, – наслаждался видом облака, похожего на шалопутовское сельпо, – а с литром самогона…»
Облако на глазах видоизменилось, превратившись в здоровенную бутылку. У дядьки Кузьмы от восторга даже сердце защемило.
«Или, что хужей, в город подался… это его и до вечера не дождесси», – глянув на небо, перекрестился, ибо облако свисало оттуда двумя огромными сиськами продавщицы Нинки.
Верный Шарик по запаху, который и за неделю не выветришь, нашел местопребывание своего хозяина – босса по-научному – и принялся размышлять на тему ЧС…
«Кусаться че-то не хочется», – вспомнил он свой полет. Впитавший за совместную жизнь с боссом хозяйские привычки, решил спереть у захватчиков чего-нибудь очень им нужное. Прокравшись в уголок с вещами, аж присвистнул, обоняя запах жрачки, которую тут же стал перетаскивать и закапывать в тайное место под высохшими коровьими лепехами.
* * *
Агент Буратино захвата пастуха Евсея не видел, так как отсутствовал в это время на наблюдательном пункте.
Вприпрыжку, словно семилетний ребенок, он гулял по лесу, пока не наткнулся на сторожку лесника. За забором кто-то негромко напевал:
– Почему я не болею, почему я здоровее всех ребя-а-т из нашего двора-а… – и уже во всю мочь: – Потому что утром рано заниматься мне гимнастикой не ле-е-нь, бляха муха… потому что водою из-под крана-а обливаюсь я каждый де-е-нь, – вылил на себя ведро холодной колодезной воды только что пришедший с разборки Мишаня и завопил: – Бли-и-и-н!
Буратино наблюдал за ним, сунув нос в широкую щель между трухлявых досок. Над его головой, укладывая клювом перья, музицировала кукушка:
– Я-а – ворона, я-а – ворона… ля… ля… ля…
Перепрыгнув через забор, Буратино ловко забрался на крышу и, спрятав колпачок под рубашку, а длинный нос в карман, мужественно полез в трубу. «Западло разведчику входить в дом через дверь», – думал он, пробираясь по дымоходу и включив систему инфракрасного свечения, – кое-что из заложенной в него программы он еще помнил.
Осторожно выглянув из-за приоткрытой чугунной дверцы, услышал старческий дребезжащий голосок: «Поча-а-му я не болею… поча-а-му я здоровее…» – и увидел небольшого, как сам, пузатенького дедана без рубахи, но в трико и тапках, умывавшегося из кружки.
– … Потому чта-а водою из-под крана, обливаюсь я кажны-ы-й де-е-нь, – дедок выплеснул на себя воду и завопил: – Та-та-та-а… о-о, е-е, бичел-ла-а.
«Консерватория какая-то, а не изба», – подумал деревянный чекист, и ему на минуту заложило уши от чьего-то вопля:
– А-а-а-а! – тряслась в лихорадке лохматая тетка в черном платье, указывая на него пальцем с длинным нестриженым ногтем.
Буратино немного сам перепугался, когда тетка, подпрыгнув, шваркнулась о потолок, потом об пол, потом сбила прибежавшего дедана и юркнула под кровать, передав свою вибрацию и ей.
– Т-ты кто? – задал вопрос домовой, трясущимися руками напяливая на себя рубаху.
«Ху-у а-а ю?» – вспомнил английскую фразу Буратино, выключая инфракрасное свечение и обтирая с себя сажу оброненным старикашкой полотенцем.
– Выполню задание, скажу, – был его лаконичный ответ.
Топая армейскими башмаками, в дом ввалился взбодрившийся Мишаня, и храбрый разведчик, чтоб его не вычислили – он-то ведь был материальный в отличие от своих оппонентов, – зашмыгнул к тетке под кровать. «Насилу-у-ю-у-т!» – хотела завизжать Кумоха Мумоховна, но вся ослабла и молча ждала надругательства, почувствовав на высохшей своей груди деревянную ладошку. К тайному ее сожалению, незваный гость оказался не только хуже татарина, но даже хужей волосатого извращенца-лешего, подглядывающего по ночам за русалками, выходящими из речки Глюкалки…
«Приплыли две шалавы из Волги, – в сердцах плюнула Кумоха. – Совсем во мне женш-ш-ину не видит, словно деревянный, – наконец успокоилась она, наблюдая, как Буратино привинтил нос и надел на блестящую, покрытую лаком голову колпачок. – Фу-у, лихоманка тебя побери, на человека стал похож, – совсем пришла в себя Кумоха, – а то лезет из печи какой-то череп покемона, да еще и с красными глазищами… тут любая женш-ш-ина обомрет…» – вспомнив недавно пережитое, зябко передернула плечами.
Егерь Кумохиных воплей не слышал, потому что был человеком и не мог контактировать, хотя и с близким, но другим измерением. Походив по комнате, он включил телевизор и удобно расположился перед ним в продавленном кресле.
На экране Петр Карлович Слонидзе освещал страшилки из общественной и политической жизни страны.
Присутствующие узнали, что в Москве убили бывшего авторитета, а ныне директора банка Козлова, проходящего в органах под кликухами: «Козел», «Козлище», «Козел вонючий», «Козерогман», а последнее погоняло было «Муфлон». Мужское население сторожки с интересом отложило в памяти сравнительный прейскурант «жриц любви» в Москве, Петербурге и областном Тарасове. Далее потусторонняя общественность узнала курс доллара по отношению к рублю. Какие такие из себя доллары, никто точно не знал. Лишь Буратино видел их на картинке.
«А чего тут удивляться, – слушая диктора, думал Мишаня, – ежели у нас, в маленькой деревне, почитай каждый день пальба, то что про Москву говорить… Вот если бы сегодня на поляне не появился вовремя, глядишь, эти туристы кого-нибудь и прихлопнули… Дядьку Кузьму, скорее всего… И чего их, собак, понаехало? Будто медом наша Шалопутовка намазана… Чего-то все вынюхивают… высматривают», – зевнул он и задремал под монотонный рассказ об убийстве еще одного крутого представителя московского общества.
За его спиной, на старом шифоньере, свесив ножки, в ряд сидели Ерошка, Кумоха и Буратино. Они уже познакомились и тихонько обсуждали услышанное.
– Слышь, Бурик, ежели тебя Мишаня обнаружит, ты поленом прикидывайся, – давал советы домовой.
– Па-а-ле-е-ном? Да вы въезжаете, кто я такой? – покрутил головой по обе стороны, так как находился в центре зрительского ряда. – Да я, может, родственник самому Слонидзе, – указал пальцем на телевизор, – и не потому, что у нас папы – Карлы; а потому, что головы – деревянные… И нечего тут хихикать, – строго глянул на Кумоху.
«Ты родственник этому шифоньеру», – подумал Ерошка, но вслух сказать не решился.
– Кумыка Мумыковна, а посторонних в деревне нет? – вспомнив, что он тут по заданию генерала Потапова, закинул удочку Буратино.
«И этот туды жа, – закатила глаза Кумоха, – фамилью правильно выговорить не могет… да чо с него взять, коли он родственник Слонидзе».
– Ха-а! – дернулась она. – Уже местных реже встренешь… – глянула на Буратино, томно вздохнув: «Был бы это симпатяга Добби…»
Потом, когда Мишаня проснулся, все трое с интересом наблюдали, как он дрессировал дятла, который, по простоте душевной, чуть было не вложил чекиста, усевшись на его нос и долбанув клювом в лобешник.
– Ну ты, дятел парагвайский, пшел к лешему, – зашептал Буратино и больно ткнул в яркое брюшко деревянным пальцем.
Причинив неожиданность Ерохе, пернатый радист брякнулся на пол, схватившись лапками за животик. Озадаченный Мишаня подскочил к птичке и поднял ее, глянув на шифоньер. Но ничего там не увидел.
Попрощавшись с новыми друзьями и выйдя – как и положено культурному гостю – через окно, Буратино продолжил прогулку, наткнувшись вскоре на теплую международную компанию.
«Ничто так не сближает нации, как хороший выпивон! – подумал он, внимательно вглядываясь в лица, вернее, рожи присутствующих. – Этого я где-то встречал, – разглядывал обгорелого Педро. – Ну точно, склеротик я деревянный… Педро и К° градусов… – хлебнул накапавшей в банку самогонки. – Да тут не К° градусов, а все шестьдесят, – занюхал цветочком и приметил маленького волосатого мужичка, раскинувшего ручки-ножки на травке. – О-о! По словам Ерошки, это и есть его дружбан – Леха… Балдеет, как муха на… варенье…» – тихонько подкрался и, ткнув кончиком носа лешего в плечо, вкрадчиво произнес голосом домового Ерохи:
– 3-з-д-о-р-р-ова, Л-л-е-е-ха!
Тот открыл похмельные глазки, икнул, всхлипнул и провалился сквозь землю.
«Прыткий, как луковица», – сделал вывод Буратино, прислушиваясь к пьяному базару.
– Братаны-ы! Если надо кого замочить, только шепните, – вопил, обнимая некурящего мужика, один из латиносов и отчего-то горько плакал.
