Мишель Фейбер - Огненное евангелие
Эльф сделал к нему шаг и вскинул свою человекоподобную руку. Тео дернулся, но тип просто глянул на часы.
— Шоутайм, — объявил он.
ДЕЯНИЯ
Пусть никто не говорит, что, когда пришел час распятия, Спаситель проявил малодушие. Ибо, увы, такие разговоры были. Симон из Капернаума[9], когда-то самый ревностный из учеников, а ныне потаскун и пьяница, рассказывает всем, кто готов его выслушать, что Иисус умер, как последний изгой, как трусливый разбойник, да просто как домашний скот, без чести и достоинства. Интересно, с каким достоинством принял бы смерть сам Симон в подобных обстоятельствах, спросит кто-то. Только не я. Господь учил нас любить наших врагов. И как же досадно, что Симон, которому пристало быть горящим маяком для нашего узкого круга, стал нашим врагом и только и желает, чтобы наш фитиль погас и мы остались в темноте.
Но довольно о Симоне. Вы просили меня рассказать о последних днях нашего Спасителя, а вместо этого я трачу слова на человека, который проливает на себя дешевое вино и якшается с блудницами. И вовсе не так, как это делал Господь, чтоб вы понимали! Это поведение свиньи. Но хватит о Симоне и его грязных нападках на Спасителя.
Проявление малодушия перед лицом тяжелых увечий — это не простой вопрос. Дух может явить храбрость, а тело слабость. Или, лучше сказать, тело может действовать, не руководствуясь соображениями смелости или слабости, просто действовать. Когда солдаты схватили нашего возлюбленного Иисуса за запястья, чтобы уложить на крест, а над ним склонился человек с молотком. Господь закричал и прижал руки к телу, как ребенок, которого мать щекочет за бока. Это не было малодушием. Так плоть откликается на провокацию.
Я прошу вас, братья и сестры, представить себе, как к вашему нежному запястью подносят железный гвоздь, и вы понимаете, что сейчас молоток вгонит его в вашу плоть и кости. Кто из нас не содрогнется? Кто из нас будет спокойно лежать со словами: Делай, что должен?
В саду, где я впервые увидел Его, наш возлюбленный Иисус принес себя в жертву, и это был акт высшей смелости. Я своими глазами видел, как Творец вселенной отдал себя на поругание. Симон снова и снова спрашивает: Почему не было явлено чудо? На что я говорю: Можно ли желать большего чуда, чем то, что Творец всего сущего, приняв земное обличье, отдает себя на заклание? Не странно ли, что Симон, которому было даровано право быть каждодневно рядом с Иисусом, есть, ходить и сидеть рядом с Ним, так что в его уши, в уши Симона, Иисус непосредственно вкладывал свои мудрые речения, так ничего и не понял? А я, который был в присутствии Спасителя лишь дважды и у которого даже двух полноценных ушей-то нет, все понял? Но довольно о Симоне.
Солдаты коленями прижали руки Господа и привязали их к поперечине. Затем они вогнали гвозди в кисти нашего возлюбленного Иисуса. Он закричал; из-под гвоздей ударили красные фонтаны. Солдаты спешили закончить свою работу, чтобы поднять раненые кисти Спасителя по-над сердцем и таким образом лишить Его милости умереть от потери крови. Толпа встретила солдат ликованием, когда основание креста вошло в лунку. Простите их, друзья мои. Они не испытывали ненависти к Иисусу. Как и к другим людям, которых истязали в тот день.
Братья и сестры, вам не довелось быть свидетелями распятия, и я молюсь о том, чтобы и впредь не пришлось, ибо эта ужасная картина порождает страсти, которые невозможно объяснить. Скажу одно: есть некая радость в том, когда ты видишь трудную работу исполненной. Два тяжелых поперечных бруса лежат на земле, а на них тяжелый мужчина (Иисус был роста умеренного, но не худой); поэтому с поднятием креста поднимаются и сомнения в душе: а справятся ли солдаты с задачей? Видя, как они надрываются, ты забываешь об их подлой затее и хочешь им пособить в трудном деле. Солдаты стонут, лица их делаются красными от натуги, тяжелый крест заваливается, и многие мужчины в толпе невольно подаются вперед, готовые подставить плечо и принять на себя часть ноши. Да и женщины тоже.
Братья и сестры, мне напомнили о вопросе, кто из учеников находился там в тот день. Ответить на него не просто. Во-первых, потому, что распинание на кресте растягивается не на один день; это не столько казнь, сколько пытка, и с наступлением ночи в лучшем случае умирает один приговоренный. В первый день собирается больше всего народу, а дальше с каждым днем все меньше людей приходит посмотреть, насколько приблизился час смерти. Во-вторых, когда я пришел на Голгофу, я не знал в лицо никого из учеников, кроме Иуды и, может быть, еще одного-двоих, виденных в Гефсиманском саду при слабом освещении. Мне кажется, я бы вспомнил человека, отсекшего мне ухо, но с тех пор я его не видел.
Поэтому определенно я могу сказать лишь о женщинах, которых уже знал как жен и дочерей старейшин храма. Шесть или семь из них жались друг к дружке на Голгофе. Ребекка и Ависага, о которых вы знаете из предыдущих моих писем, и другие родственницы старейшин, включая дочь самого Каиафы.
Как же я их презирал всего неделей ранее! Помню, как Каиафа обсуждал со мной опасное легкомыслие женщин, подпавших под обаяние неотесанного пророка из Капернаума. Мы уподобляли Иисуса бешеному псу с текущей слюной, который заразил бешенством свою первую жертву, а дальше зараза пошла гулять от дуреχи к дурехе, от одной пустой головы к другой. Точнее, от дыры к дыре, сказал Каиафа, и я загоготал, как придурочный. Я весь дрожал от удовольствия, что удостоился посмеяться над шуткой первосвященника храма! Я хохотал бы еще громче, осмелься кто-нибудь тогда мне предсказать, что не пройдет и недели, как я подхвачу ту же заразу, что и эти женщины! Какая сладкая зараза! Пусть она распространяется из уст в уста и от сердца к сердцу, пока эта болезнь не поразит весь мир!
Но возвращаюсь к своему рассказу. Последовательницы Иисуса пришли на Голгофу, объединенные общей печалью. Дочь Каиафы была, как всегда, необыкновенно хороша, даже в слезах. Кого-то плач превращает в дурнушек, а кого-то нет. Но я отвлекся, простите. Как я уже объяснил, я не могу точно ответить на вопрос об учениках. Можно не сомневаться, что там был Симон; мы вправе за многое его осуждать, но не за это. Иаков и Андрей, как вы знаете, сделались моими друзьями в последующие недели и месяцы. Они оба клянутся, что были там, но я готов усомниться, как ни горько в этом признаваться, ведь они всем сердцем любили нашего Спасителя. Дело в том, что их воспоминания расходятся в деталях с тем, что я видел своими глазами. Поэтому ограничусь следующим: если они и были с нами, то совсем недолго.
Среди распятых в тот день был человек по имени Варавва, и большая часть толпы пришла поглазеть на него. Он умер быстро, потому что, как я слышал, брат дал ему яд. После смерти Вараввы многие вернулись в город. Если вы, как и я, изучали поведение людей, то вы знаете, что они подобны животному стаду. Что-то привлекло внимание одного или двоих, тут же появляются другие, и вскоре собирается толпа. Потом один уходит, за ним еще двое, потом дюжина, и вскоре толпа рассасывается.
Так же и на Голгофе. Была настоящая толчея, когда Спасителя прибивали гвоздями к кресту, но еще до заката солнца большинство ушло; а после смерти Иисуса от толпы не осталось и двух десятков. Наше бдение на холме — я говорю о женщинах и о себе — в ожидании, когда снимут с креста нашего Господа, вокруг которого уже кружили птицы, было до того одиноким, что и не высказать. Отдельные ученики, если они и пришли, видимо, потом нашли способ провести время приятнее. На холме было несколько мужчин, ждавших, когда с крестов снимут их братьев или отцов, но, насколько я помню, только Малх и женщины радели возле Иисуса. Тяжело томиться, не зная, когда все закончится. И все же от рыбаков[10] можно было ожидать большей терпеливости.
Но вижу, что я забежал в конец, не рассказав середины. Давайте вернемся к тому времени, когда наш возлюбленный Иисус еще был жив. Простите меня, братья и сестры, что я перескакиваю туда-сюда. Я по профессии сплетник, а не историк. Кроме того, мое плачевное здоровье позволяет мне взяться за перо раз или два за день, после чего мне требуется отдых. Будь я крепче, складнее был бы и мой рассказ, который бы летел от начала к концу с уверенностью выпущенной из лука стрелы. Но что написано, то написано.
Итак: крест с Иисусом принял вертикальное положение. Это был последний из воздвигнутых в тот день крестов. Шесть преступников заняли на них свои места, и наш Спаситель оказался шестым с краю. В первый час зрелище на Голгофе было из тех, что привлекают внимание большой толпы. Распятые дергаются и извиваются. Они похожи на человека, который ворочается в постели, тщетно пытаясь найти удобное положение. Или на человека во время плотских утех. Но спустя время движения их становятся замедленными, и каждый находит собственный незатейливый способ сделать следующий вдох. Вот тогда толпа и начинает расходиться, оставляя умирающих попечению родных и друзей.
