Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 5, 2003
— Прыгай! — выпростала ножку в кроссовке, освободила стремя. Схватился за дугу седла, вознесся. Раскорячился, держась за седло, на широком теплом заду лошади.
— Геть! Геть! — амазонка звонко кричала. Я стыдливо молчал. Заняться ее воспитанием — потерять темп. Но — прямо наезжает на людей, те испуганно шарахаются. Мчит прямо по тротуару! А ты бы хотел — среди машин? И вообще, если бы не ехали с Бобом через Валдай, не видели бы там его амазонок — вряд ли и к этой бы сел. Но — с кем поведешься! На шестьдесят третьем году приходится пересматривать свои этические и эстетические принципы — такая уж у нас динамичная жизнь. Ни думал ни гадал, что такой грязный бизнес буду поддерживать: лошадь подняла на скаку хвост, и сочные «конские яблоки» зашлепали. Уберу… потом? — подумал вяло.
— Ну, куда? — обернулась она: взгляд почти такой же бешеный, как у коня.
Глянул: уже купола Лавры над нами!
— …В Бехтеревку мне!
— Так бы сразу и сказал… дядя!
Другой бы слез, наверное. Перешли на галоп.
Темные пошли места. Но зато — просторные. Гуляй-поле, вольная степь! «Мы красные кава-леристы, и про нас…» Успели-таки!
— Тпр-р-р!
Успели. Только вот — к чему?
— Сколько я должен тебе? — уже из лужи к ней обернулся.
— А сколько совесть подскажет, — усмехнулась.
Совесть, оказывается, по-прежнему в цене!
Пошел через парк, почему-то медленно. Почти все уже «багровые сердца» слетели с веток, наделись на пики кустов. Образ этот подальше засунь — роман «из благородной жизни» вряд ли придется тебе писать.
Позвонил, вошел в тусклый коридор. Вот где твои герои. Бродят, как тени в аду. Твоя нынешняя «партия».
— Вы мне звонили? — у фигуристой дежурной спросил.
— Попов? Вон ваша супруга.
— Где?
Похоже, я на скаку несколько идеализировал ее. Довольно холодно на меня глянула. Ясно. Когда скандал ее насчет «кражи» (и, видимо, связанных с этим надежд на покупку бутылки) не прошел, сразу же потеряла интерес к жизни, в том числе и ко мне. На фиг я ей, собственно, нужен, если ей самого главного не могу дать? В «предательстве» моем сразу убедилась: видит, что я ничего не принес.
— Счас, — тоже довольно холодно ей сказал. Вспомнил свою безумную скачку. Не стоит этого она! Прошел в короткий «аппендикс», где сидели доктора.
— Обычная алкогольная ломка, — даже не поворачиваясь, глядя в какую-то папку, Стас произнес.
— Но вы… что-то можете? — я пробормотал.
— Вот. Об этом мы и должны с вами поговорить! — с каким-то даже удовольствием произнес и даже от бумаг оторвался. — Дело в том, что сосуды, в том числе головные, довольно хрупкие у нее. Так что применение сильнодействующих средств — дело весьма серьезное. И — как бы вам помягче сказать… необратимое. То есть будет спокойная она… но несколько заторможенная.
— …Насовсем?
— А вы что-то другое предлагаете? Таких срывов, как сегодня у нее был, мы больше допускать не имеем права. Понимаете — она даже у нас… выделяется.
Это она может! Молодец! Она даже на многотысячном заводе выделялась.
— Но, — заговорил я, — есть слово такое… «душевнобольные». Значит, душу надо врачевать. Словами, разговорами… общими приятными воспоминаниями… когда все было хорошо.
— У вас есть такие воспоминания? — почему-то удивленно спросил.
— Да… Мы очень хорошо жили, — ответил я.
Стас удивленно и даже обиженно взметнул бровь. Кто же ему, интересно, мешает жить хорошо?
— Ну что ж. Действуйте! Дерзайте! — Он резко встал.
Похоже, он разозлился, что я свою линию повел. Конечно, «острый психоз» надо как-то убрать… но тупая она мне не нужна. Это уже не она будет.
— Тогда вы попробуйте сегодня словесную свою терапию, — усмехнулся снисходительно. — И если ничего у вас не получится — будем колоть.
Я кивнул. Мы вместе вышли в коридор. Больные гуляли группками, дружески беседуя, как на Невском. Из комнаты отдыха доносился хохот, стук домино, треск бильярдных шаров, пальба по телевизору. Снова смех. Все живут нормально! Даже здесь. А она даже здесь умудрилась выделиться в дурную сторону!
— Здесь… пробовать? — спросил я у Стаса.
— А где же вы хотите? — усмехнулся он. — «Не здесь», по-моему, вы уже пробовали?
— А нельзя выйти погулять?
Здесь она меня вряд ли расслышит. А кричать — это будет не то.
— Ну, я готов сделать для вас исключение. Погуляйте — но только во дворе: час — до обеда. Понимаю, — по-мальчишески усмехнулся, — что не дать вам испробовать ваш талант было бы кощунством!
Издевается? Поглядим!
— Спасибо.
Разошлись.
— Ну ты, корова! — весело подошел к ней, застывшей в кресле. — Чего расселась? Гулять пошли!.. Где тут у тебя пальтишко, кроссовки? Давай. Где?
— В шкафу… — проговорила безжизненно.
— Ну так давай… неси! — Надо как-то расшевелить эту куклу, заставить ее двигаться ради нее же!
Поднялась еле-еле. Медленно ушла в туманную даль коридора. За ней? Ну не могу же я всегда переставлять ей руки и ноги, надо, чтобы она сама двигалась. Тогда, может, выберемся?.. О, обратно идет. Седые растрепанные патлы, мертвый взгляд. Нет, не выберемся! — понял с отчаянием. Вспомнил, как я верхом сюда! Кончай ты эти скачки. Бодрость духа твоя не соответствует действительности.
— Что ты принесла?
— …Что?
— Чье это пальто? А сапоги — чьи?
Посмотрела с ненавистью:
— Ты пришел мучить меня?
— Спасать, идиотка!
Все удивленно оглядывались. Оказывается, в сумасшедшем доме — то есть в нервной клинике, пардон, пардон, — положено спокойней себя вести, без надрыва, во всяком случае. Все вокруг всё принимали как должное и даже удовольствие получали, гляжу: этот выиграл в домино, этот — в шашки. Так, наверное, и надо принимать любую стадию, неизбежную. Это только ты (комплекс отличника) пытаешься не как все быть, и тут норовишь победить. Жену свою — уже победил, будь доволен. Теперь попробуй восстановить. А может, в шашки, как все? Уметь надо проигрывать? Не дергаться на сковороде?
Какую-то сладкую негу почувствовал, чуть даже не начал почесываться, как перед парной. А? Расслабиться?.. Да не расслабишься ты! Иди догоняй ее, шмотки ее ищи, вытащить пытайся… пока не начали ее «бомбить» «глубинными бомбами». Вдруг — увильнем, как всю жизнь с ней увиливали от всяких «бомб»? Пошел вслед за ней. Да, густеют тут запахи. Отросток коридора, короткий, глухой. Напротив — туалеты. Очень удобно. Тряпка дверь занавешивала, брезгливо отодвинул ее (не надо этим брезговать), в палату вошел. Затхлый пенал. Окно в темноту. Уже и стемнело, пока я тут.
— Здравствуйте! — бодро проговорил.
Привычка. Хочешь, чтоб и тут все любили тебя? Проехали. Некому больше тебя любить. И если глянуть — то непонятно уже, за что. Отвыкай. Соседки ее, лежа на койках (дама-аристократка и грубая девка, пардон), одинаково сухо кивнули. Видать, старуха моя уже достала и их. Тупо перед распахнутым шкафом стояла, забыв, видимо, зачем открыла его.
— Где твое пальто?
Глядела на меня, словно не узнавая: кто это беспокоит ее? Да — здорово тут уже над ней поработали! Или — сама дошла? Так, скорей. Без моих слов, без ритуала жизни, принятого у нас, совсем рассыпалась — не помнит ничего. Попробуем собрать?
— Подумай, не торопись! Где может быть твое пальто? — проговорил мягко.
— Да вон валяется! — резко девка сказала. Мол, кончится когда-нибудь эта мутотень?
Видно, зябла Нонна, накрывалась пальто поверх одеяла — и завалилось туда.
— Благодарю вас! — расшаркался. Полез, согласно ее указаниям, под кровать. Нонна не шелохнулась. Конечно, это мой долг — под кроватями лазить, не ее. У нее — проблемы серьезные, а я — так. Могу и полазить. Вон и пальто, у самой стены, в мягком коконе пыли. Видимо, блюсти чистоту и порядок здесь считается пошлым. Стиль другой, не совсем обычный, но как раз подходящий для подобного заведения. Выволок пальто. Да-а. Соседки злобно к стенке отвернулись: и я уже их достал! Стряхивать пальто здесь как-то неловко, но и идти в таком… значит признать: все! Больше не пытаемся! Понес его в туалет. Да, здесь стиль заведения тоже выдержан. Наверное, если уборщицу сюда пригласить — «что я, сумасшедшая?» — ответит она и права по-своему будет. Странно, я решил, будто в таком месте что-то почистить можно. А где? Здесь и придется!.. Под кроватью же, в виде двух комов пыли, и кроссовки нашлись. Стянул с костлявых ее ступней тапочки, кроссовки натянул. Вспомнил, как она говорила: в четвертом классе ее чуть в балерины не взяли, но решили, что большая ступня. А она так с той поры и не выросла. Да и сама-то она не выросла почти. Глядишь — была бы балериной! Другая судьба. Но — досталась эта.
— Вставай!
Поднял ее под мышки. Натянул, как на манекен в витрине, пальто. Вытолкнул немножко. Наш театр, чувствовал, совсем уже соседок извел.
