Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
Инспектор цинично усмехнулся:
— Почему же вы его сдали? Ведь он вас все-таки спас!
— Я выполнил все, что ему обещал, но я против самого присутствия подобных людей в цивилизованной стране, — раздраженно ответил Тавернье. — Нельзя позволять им насаждать в Европе свои порядки.
Инспектор что-то угрюмо проворчал и покосился на вошедшего в кабинет сержанта. Тот положил перед ним на стол конверт с фотографиями. Вытряхнув снимки из конверта, инспектор перебросил их через стол к Тавернье.
— Узнаете?
Тавернье разложил фотографии веером перед собой. На него смотрели пять лиц: все блондины, все мужчины в расцвете сил, при этом, однако, очень непохожие друг на друга. Роднила их только холодная настороженность во взгляде, словно изображенный на фото человек хотел посоветовать всем тем, кто будет рассматривать его портрет, не шутить с оригиналом и не совать нос в его дела. Тавернье взял фотографию Орсини и протянул ее инспектору. Тот передал снимок сержанту. Сержант вышел из кабинета, а инспектор сказал извиняющимся тоном:
— Придется немного подождать.
Тавернье в его взвинченном состоянии сорок минут ожидания показались мучительными, и он облегченно вздохнул, когда сержант вернулся и положил перед инспектором на стол ксерокопию какого-то досье. Инспектор удовлетворенно кивнул, движением руки отпустил сержанта и обратился к Тавернье:
— Ну вот мы и вычислили вашего приятеля. К счастью, таких молодцов, как он, совсем немного. Мы с конца шестидесятых годов, со времен событий в Катанге, внимательно следим за миром наемников. Эти люди бывают опасны не только на войне, но и в мирной жизни, где они со своей тягой к насилию не находят себе места. Кроме того, в их среде часто скрываются от правосудия лица, совершившие тяжкие преступления. Так что на многих из них, в особенности на специалистов высшего класса, у нас имеются досье. Досье на так называемого Орсини — одно из самых подробных. Дело в том, что в Америке, где он вырос, у него были проблемы с законом, от которых он удрал в армию, и американская полиция поделилась с нами информацией. Так что теперь у нас есть даже его пальчики. А цифры у него на руке — это личный номер солдата американской армии. Татуировка сделана во Вьетнаме.
— Так как же его зовут на самом деле? — вырвалось у Тавернье.
Инспектор исподлобья бросил быстрый взгляд на своего собеседника и после секундного раздумья произнес:
— Что ж, пожалуй, вы вправе это знать. Его зовут Виктор Корсаков, он американец русского происхождения, причем из очень древнего дворянского рода. У него богатая биография, но в ней множество темных страниц. С юных лет он проявил феноменальные способности к языкам и в то же время уникальные спортивные задатки, изучая в одной частной школе восточные единоборства. Увлекался изучением восточных культур и даже поступил в университет, но свои научные занятия умудрялся совмещать со всякими противоправными деяниями, так что Вьетнам стал для него в известном смысле спасением. Там он быстро отличился и был направлен в школу войск специального назначения, в подразделение снайперов. Школу окончил с отличием, его назначили командиром группы, которая выполнила несколько важных заданий командования. Потом он был ранен, получил длительный отпуск, а тут и война кончилась. Но он, видимо, из тех вояк, которым мирная жизнь кажется пресной. Он вновь поступил в университет, но скоро учеба ему надоела, он связался с наемниками и отправился в Анголу.
— Заниматься востоковедением, учиться в университете и быть не в ладах с законом — одно с другим как-то не вяжется, — заметил Тавернье.
— Ну, положим, можно быть студентом и не ладить с законом, — возразил инспектор. — Хотя вообще-то. вы правы. Этот Корсаков и в самом деле необычный тип. Изучал в университете восточные цивилизации-и одновременно был связан с молодежной бандой! Сын интеллигентных родителей, перспективный студент — и занимается рэкетом! Полиглот, человек с блестящей перспективой — и тратит время на то, чтобы в какой-то сомнительной школе заниматься боевыми искусствами. Кстати, сейчас он в них большой специалист. Впрочем, видимо, такова беда всех вундеркиндов, которым легко дается то, на что другие кладут целую жизнь, — они просто не умеют ценить даров судьбы. Вот и Корсаков — человек весьма начитанный, образованный, ему и клички давали соответствующие: «Доктор», «Профессор» и тому подобное, — при этом исключительно смел, хладнокровен, умеет подчинять себе людей. Ему цены бы не было, используй он свои способности в мирной жизни. Какую карьеру человек мог бы сделать! А что вместо этого? Вот: «Снайпер высокого класса... Знает все основные виды современного стрелкового оружия и большинство видов полевых артиллерийских систем. Имеет навыки вождения практически всех боевых машин... Отлично подготовлен тактически, может командовать пехотными подразделениями вплоть до батальона...» Батальон белых или черных головорезов в какой-нибудь богом забытой дыре — вот его потолок. Служить он, естественно, предпочитает тому, кто больше платит, и его не интересует, какие цели преследует его наниматель. Если в Анголе он воевал против коммунистов, то в Центральной Америке был инструктором у партизан прокитайского толка. Словом, личность беспринципная.
— Судя по его поведению в этой истории с Видалесом, вы не совсем к нему справедливы, — заметил Тавернье.
— Вы видите в его действиях следование какому-то принципу, а я — мстительность и агрессивность. Корсаков работал в Тукумане, постоянно сталкивался с Видалесом и его окружением, — почем знать, какие у него с ними счеты? Один из убитых, некто Франсиско Пачеко, — доверенный человек. Видалеса, выполнявший различные деликатные поручения в Европе. Возможно, Корсаков в Тукумане с ним не поладил и теперь использовал всю эту историю, чтобы с ним расправиться.
Тавернье пожал плечами. Чувствовалось, что он не убежден. Инспектор продолжал:
— К тому же, по данным, полученным от различных осведомителей, в психике вашего знакомого преобладают разрушительные тенденции. Он восхваляет войну, а человечество, похоже, ненавидит. Во всяком случае его высказывания о западной цивилизации и демократии позволяют сделать такой вывод.
— Ну, это понятия все-таки не тождественные, — не удержался Тавернье.
Инспектор взглянул на него с укором и скороговоркой прочел несколько фраз из рапорта, подшитого к досье:
— «Постоянно выказывает симпатию к коммунизму... С презрением относится к мирным гражданам, работающим на благо общества, особенно к собственникам... Для достижения желаемого склонен прибегать к насилию... С особым отвращением отзывается о США и американцах, хотя при этом не скрывает того, что родился и вырос в США... В условиях боевых действий жесток и беспощаден, с учетом его квалификации — чрезвычайно опасен». Чрезвычайно опасен! — с нажимом повторил инспектор. — Я и сам не очень-то люблю американцев, но мы должны быть им благодарны: если бы не они, мы давно уже жили бы при марксистских порядках. Гориллы Видалеса мне тоже совсем не симпатичны, и, может быть, они заслужили пулю, но, во-первых, закон есть закон, и, во;вторых, кто знает, кого завтра захочет пристрелить ваш приятель? Здесь все-таки Франция, а не Бейрут и не Африка, и такие типы, как Корсаков, здесь должны сидеть в тюрьме, а не разгуливать по улицам с оружием. Короче говоря, я советую вам хорошенько запомнить: этот человек крайне опасен, на его совести уже столько жертв, что для достижения своей цели он не остановится перед новым покойником, и потому с вашей стороны разумнее всего было бы связаться с нами, если он опять появится в поле вашего зрения. Если же вы считаете это непорядочным — что ж, тогда хотя бы держитесь от него подальше.
Инспектор выписал Тавернье пропуск на выход.
— Если захотите сообщить нам что-то еще, то вот вам номер моего телефона. Некоторое время мы еще будем вас охранять, но все же рекомендую взять отпуск и уехать куда-нибудь отдохнуть. Благодарю за откровенные показания. Разумеется, я не намерен предавать огласке нашу беседу и жду того же от вас.
Тавернье кивнул. Инспектор поднялся и с улыбкой протянул ему руку.
— А в деле с Видалесом вы вели себя очень достойно, — сказал он. — Нельзя пасовать перед такими мерзавцами. Итак, до свидания, и помните о том, что я вам сказал.
Инспектор посмотрел вслед Тавернье сквозь стеклянную перегородку, отделявшую его кабинет от коридора, и покачал головой. Труднее всего ему приходилось с писателями, художниками, журналистами и тому подобной богемной публикой, которой в Париже хоть отбавляй. Инстинктивная враждебность к государству и его служителям была у этих людей в крови. Впрочем, Тавернье, по мнению инспектора, на их фоне выглядел вполне приличным человеком. Не зря он рассказал так много важных вещей — возможно, даже себе во вред. На таких людях, которым невмоготу лгать и изменять долгу, держится любая страна и любая нация; вполне можно простить им то, что они слегка хорохорятся перед служителями закона. Инспектор подумал, что Тавернье не пожалеет о своей откровенности: фотографии Корсакова имелись у полицейских в аэропортах, на вокзалах, на всех дорожных постах, были взяты под контроль все места, где имели обыкновение встречаться наемники, а также телефонные разговоры всех известных вербовочных контор. «Кажется, на сей раз мистер Корсаков крепко влип», — пробормотал инспектор себе под нос и ухмыльнулся.
