Филип Дик - Голоса с улицы
– Отец был прав, – горестно сказал Фергессон. – Он говорил, что я совершаю ошибку.
– Твой отец вообще не одобрял занятия бизнесом, – напомнила Элис.
– Конечно, он же был юристом. Профессионалом. Образованным человеком.
– И еще спекулировал нефтью, потерял все, что имел, пришел к тебе и умер прямо здесь – в этом доме, оставшись без гроша в кармане. А мы вместе с твоей матерью восемь лет за ним ухаживали, пока он наконец не отправился в мир иной, – Элис сердито повысила голос. – И все это время он неустанно твердил, что бизнес – недостойное занятие для его сына. Лежал вон там пластом и изо дня в день тебя унижал… – Ее голос сорвался. – Почему ты вечно его приплетаешь? Почему никак не можешь забыть о нем?
– Он был прав, – Фергессон нащупал в жилетном кармане старинные золотые часы с вычурной надписью, красивыми черными стрелками и тонкими, как паутинка, цифрами. Это и все, что оставил после себя высокий, степенный старик – часы, да еще тяжелое серебряное кольцо, купленное у индейца из Юты. Ну, и старый кожаный портфель, набитый никому не нужными буровыми сертификатами.
– Я отчасти понимаю, что чувствует Хедли, – со злобой сказал Фергессон. – Так же, как и он, я попал в этот бизнес случайно. Я не собирался становиться бизнесменом – я хотел стать юристом, как мой отец. Возможно, именно в этом проблема Хедли: видимо, ему не хочется быть обыкновенным продавцом телевизоров. Я-то уж точно не захотел бы – лучше посуду мыть. Будь у него хоть немного здравого смысла, он пошел бы, куда глаза глядят.
– И чем же ему заниматься?
– Да чем угодно. Записаться в армию. Я служил в национальной гвардии, и мне это не повредило. Армия воспитала бы из него мужика, у него появился бы внутренний стержень. Не будь он таким слабаком и рохлей, давно бы уволился, – Фергессон ткнул в Элис пальцем. – Будь он хотя бы на что-то годен, давно бы ушел! Я тебе кое-что расскажу: его отец был врачом. Он погиб. Но я четко знаю, что бы он сказал, если бы остался в живых… То же, что и мой отец.
– Откуда тебе известно?
– Хедли воспитывали женщины. Он типа тех парней из Госдепартамента, типа Дина Ачесона[14]. Целое поколение. Неженки… никакого стержня, – он понизил голос в унылом разочаровании. – Немудрено, что Америка теряет авторитет. Немудрено, что коммуняки побеждают, если парадом командуют маменькины сынки. Не то что в былые времена.
– Всегда так было, – реалистично сказала Элис.
Фергессон приковылял к дивану, рухнул на него и безучастно уставился на груду пестрого коврика, который неутомимо вязала жена.
– Беда Хедли в том, – сказал он, – что у него нет нравственных ориентиров. Он не отличает хорошее от плохого: никто не научил его жизненным принципам.
– Например?
– Например, ходить в церковь. Например, верить в Бога и в свою страну, – Фергессон угрюмо потягивал пиво. – Это прекрасная страна, Элис. Никогда не забывай этого. Если усердно трудиться, можно далеко пойти. Взгляни на меня: когда я только начинал, у меня ничего не было. Я построил все собственными руками, – она показал на твердый деревянный пол. – Я постелил этот пол, помнишь?
– Конечно, помню, – язвительно ответила Элис. – Я же тебе помогала.
– Фундамент: я вычерпал всю эту грязь и самостоятельно заложил фундамент. И постелил плитку на кухне. Эта чертова раковина. Этот дом, магазин – всё… Я построил все с нуля. Никогда в жизни не проворачивал делишек – владей я «Ричмондским пунктом», я бы добился больших успехов. Купи я сию же минуту «Электроприборы О’Нила», у меня бы мигом закипела работа.
– Пожалуйста, не кричи на меня, – с тревогой сказала Элис. – Что с тобой такое?
– Ничего, – буркнул Фергессон и отхлебнул пива. – Ничего страшного.
Поздним вечером он сделал то, чего и сам до конца не понимал. Надел пальто, вышел в гараж и завел «понтиак», а пару минут спустя покатил по темным ночным улицам – в сторону пустынного делового района и «Современных телевизоров».
Это случалось, когда он волновался, и он об этом знал. Когда Фергессон беспокоился или сомневался, он выходил из дому поздно ночью и в одиночку ехал в магазин. Темный, молчаливый магазин с его призрачными силуэтами. Весь свет был выключен, не считая синей дежурной лампочки, мигавшей над сейфом. В подвале, представлявшем собой сырой бетонный склеп, на одиноком олсеновском верстаке лишь изредка взмахивал крыльями, жужжал и барахтался какой-нибудь жучок: единственный звук во всем помещении.
По дороге Фергессон продолжал думать о Баде О’Ниле. Неудачник. Некомпетентный, обделенный талантами. Безобидный, добродушный, говорливый и любящий строить планы. Потрясенный банкротством своего безвкусного магазина и толком не понимающий, почему же тот прогорел.
Возможно, О’Нил развивал запутанную мифологию: он пал жертвой тайного заговора, объединения конкурентов.
Фергессон взглянул на свои руки, обхватившие руль «понтиака». Умелые руки – не то что у Бада О’Нила. Или, может, он заблуждается? «Современные телевизоры» когда-то были таким же магазинчиком, как «Ричмондский пункт», и Фергессон горбился за прилавком точно так же, как Бад О’Нил. Туда сползались старухи со своими «этуотер-кентсами», а он устанавливал новые фильтры, проверял радиолампы, присоединял старые приемники поводками к проигрываелям. В былые времена, в далеких тридцатых, когда он вступил во владение магазином, на окнах тоже стояли штабеля севших батареек. Радиолампы и лучевые трубки, подержанные прилавки, испытательное оборудование. Рев приемников, перевернутых на верстаке и словно протестовавших против осмотра.
В некотором смысле там были представлены все социальные прослойки, и не проводилось существенных различий между старухой, молодым сопляком или любым другим посетителем. Во время войны Фергессон стоял за прилавком, а не работал на оборонном заводе. Он начал руководить магазином, с тех пор как прежний владелец задолжал ему зарплату за 1930-й, 1931-й и первую половину 1932 года. Фергессон проявил смекалку и закупил товар для продажи, ведь на одном ремонте далеко не уедешь. Соблюдал бережливость и не стал раскрывать все карты, ограничившись партией пылесосов, стиралок и приемников… А О’Нил продолжал точить лясы и бесплатно проверять радиолампы – впрочем, скоро он опять будет этим заниматься. В конце концов, О’Нил станет грузным потным продавцом в дешевом костюме, стоящим в чужом безвкусном магазине перед пальмой в кадке.
Фергессон припарковал «понтиак», вырубил фары и двигатель. Он вылез из машины и зашагал по темному тротуару к «Современным телевизорам». У входа валялись старые скомканные газеты, принесенные ветром: Фергессон наклонился, чтобы собрать их в охапку. Относя газеты к канаве, он заметил свет, горевший в подсобке для демонстрации телевизоров.
Фергессон открыл дверь и вошел. Необъятная, карикатурно брюхатая Эллен Хедли в синем платье для беременных и плотном мужском пальто сидела, уставившись в экран комбинированного телевизора «ар-си-эй». Фергессон закрыл входную дверь и шагнул в демонстрационный зал. Эллен заметила его и повернула голову.
– Здравствуйте, – сказала она.
В пустынном магазине было зябко и неуютно. В бледном мерцании синей дежурной лампочки лицо девушки выглядело не пухлым, а, наоборот, осунувшимся, заостренным и костлявым, точно жесткий каркас, на котором крепились черты. Глаза глубоко ввалились. Волосы казались прозрачными, напоминали чехол из сухого, тонкого, как паутинка, материала – коричневую шапочку, сквозь которую виднелись кожа и уши. На девушке не было никакой косметики: губы тонкие, бледные.
– Что ты здесь делаешь? – в испуге спросил Фергессон. – У вас что, дома нет телевизора?
Немного спустя Эллен кивнула.
– Я проходила мимо. Устала, – она показала на свой огромный распухший живот. – Ну, и зашла посидеть, – затем она добавила: – Стюарт ушел с друзьями… выпить пива и поболтать.
– Я отвезу тебя домой, – сказал Фергессон.
– А вы что здесь делаете?
– Я иногда приезжаю, – он вышел из демонстрационной комнаты и побрел к прилавку. Облокотившись и сжав ладони в крепкие кулаки, он пристально посмотрел на девушку, очерченную в темноте светом дежурной лампочки и телеэкрана. – Наверстываю то, что никто не успел сделать за день. Кому-то же надо следить за порядком.
Эллен кивнула.
– Вы с Недотепой поссорились? – вдруг спросил Фергессон.
– Не совсем. Наверно, в последние дни я слишком раздражена.
– Сколько еще осталось?
– Говорят, недели три. Плюс-минус пара дней.
– Ну и напугала ты меня. Не ожидал здесь кого-нибудь встретить.
Эллен улыбнулась:
– Простите.
– Тебе не холодно? Хочешь мое пальто?
– Все хорошо, спасибо.
