Габриэль Гарсиа Маркес - Двенадцать рассказов-странников
Мария рассказала ему правду. Новый жених, бездетный вдовец с вполне сложившейся жизнью, решивший жениться основательно — церковным католическим браком, бросил ее в подвенечном платье у алтаря. Ее родители решили — как бы то ни было — праздник отметить. Она поддержала игру. Танцевала, пела вместе с марьячи, выпила лишнего и, терзаясь запоздалыми угрызениями, в полночь отправилась к Сатурно.
Его дома не было, но она нашла ключи под цветочным горшком в коридоре, где их всегда оставляли. На этот раз безо всяких условий сдалась она. «Л теперь — надолго?» — спросил он. Она ответила ему строкой из Виннисиуса ди Морайса: «Любовь — вечна, покуда длится». Два года спустя она все еще была вечной.
Казалось, Мария повзрослела. Забыла свои актерские мечтания и посвятила себя целиком ему — и в профессии, и в постели. В конце года они поехали на конгресс магов в Перпиньян и на обратном пути заехали в Барселону. Город им так понравился, что они жили здесь уже восемь месяцев, и — все складывалось хорошо — купили квартиру в типичном каталонском квартале Орта; дом был шумный, без привратника, но места было достаточно хоть для пятерых детей. Это было счастье, насколько оно возможно, и длилось оно до конца той недели, когда Мария взяла напрокат машину и отправилась в Сарагосу навестить родственников, пообещав вернуться к семи вечера в понедельник. Занимался четверг, а она все еще не подавала признаков жизни.
В понедельник следующей недели позвонили из страховой компании арендных автомобилей и спросили Марию. «Я ничего не знаю, — сказал Сатурно. — Ищите ее в Сарагосе». И повесил трубку. Через неделю к нему домой пришел полицейский и сообщил, что машину нашли, совершенно раздетую, на глухой дороге близ Кадиса, в девятиста километрах оттого места, где ее оставила Мария. Полицейский хотел знать, известны ли ей какие-либо подробности ограбления. Сатурно в это время кормил кота и обернулся лишь, чтобы сказать без экивоков: пусть не тратят времени, жена его сбежала из дому, и он не знает, с кем и куда. Он был совершенно уверен в том, что говорил: полицейский почувствовал себя неловко и извинился. Дело закрыли.
Подозрение, что Мария снова бросила его, навалилось на Сатурно, когда он вспомнил о том, что случилось на Пасху в Кадакеше, куда они были приглашены Росой Регас походить под парусом. Мы сидели в «Маритиме», битком набитом грязном баре, в «La gauche divine»[13], на закате франкистской поры, сидели на железных стульях за железным столиком, за которым с трудом помещалось шестеро, а тут нас уселось двадцать. Докурив уже вторую за день пачку, Мария увидела, что спички кончились. Худощавая, мужественно волосатая рука с бронзовым романским браслетом на запястье протянула ей сквозь застольную сутолоку огонь — прикурить. Она поблагодарила, не глядя, кто это, но Маг Сатурно увидел, кто. Костлявый безусый юнец с мертвенно-бледным лицом и длинными, до пояса, иссиня-черными волосами, завязанными конским хвостом. Оконные стекла бара еле выдерживали бешеные порывы весенней трамонтаны, а он был в легком свободного покроя костюмчике из грубого хлопка и на ногах — абарки, какие носят крестьяне.
Осенью они встретили его в ресторанчике, где подавали моллюсков, в квартале Барселонета; он был в том же небрежно-простецком наряде, но на этот раз с косичкой вместо конского хвоста. Он поздоровался с обоими как со старыми друзьями, но по тому, как он поцеловал Марию и как она ответила ему. Сатурно заподозрил, что они за это время тайком встречались. Несколько дней спустя он случайно увидел в домашней телефонной книжке новый номер, записанный Марией, и немилосердное прозрение ревности подсказало, чей это телефон. Подробные сведения о незваном друге доконали его окончательно: двадцать два года, единственный сын богатых родителей, декоратор витрин для модных магазинов со смутной славой бисексуала и вполне утвердившейся репутацией профессионального утешителя замужних дам. Однако Сатурно взял себя в руки и держался до того дня, когда Мария не вернулась домой из Сарагосы. Тогда он принялся звонить по тому номеру не переставая, сначала — каждые два или три часа, с шести утра до следующего утра, а потом — всякий раз, как оказывался рядом с телефоном. Никто не отвечал, и от этого его терзания становились еще тяжелее.
На четвертый день по телефону ответила андалуска, пришедшая убирать квартиру. «Сеньорито уехал», — ответила она ему неопределенно, чем окончательно вывела из себя. Сатурно не удержался от искушения спросить, не находится ли там случайно сеньорита Мария.
— Никакая Мария тут не живет, — ответила ему женщина. — Сеньорито — холостяк.
— Это я знаю, — сказал он. — Не живет-то не живет, но ведь наведывается. Так?
Женщина взъярилась:
— А тебе-то что, хрен собачий?
Сатурно положил трубку. Разговор с андалуской показался ему лишним подтверждением того, что для него стало уже не подозрением, а жгущей уверенностью. Он потерял над собой контроль. Все следующие дни он звонил — по алфавиту — всем знакомым в Барселоне. Никто ничего не мог ему сообщить, но с каждым звонком он становился все несчастнее, а его ревнивый бред стал притчей во языцех у всех закоренелых полуночников «La gauche divine»; ему отвечали какой-нибудь шуточкой, а он страдал. И только тогда Сатурно понял, до чего он одинок в этом прекрасном, призрачном и непроницаемом городе, где никогда бы, наверное, и не мог быть счастливым. Рано утром, покормив кота, он скрепил сердце, чтобы не умереть, и принял окончательное решение забыть Марию.
За два месяца Мария все еще не привыкла к жизни санатория. Чтобы выжить, поклевывала немного из тюремных харчей с помощью ножа и вилки, прикрепленных цепью к длинному тесовому столу, упершись взглядом в портрет генерала Франсиско Франко, словно председательствующего в этой мрачной средневековой трапезной. Вначале она сопротивлялась монастырскому расписанию с его дурацкой рутиной из заутрени, вечерни и прочих церковных служб, на которые уходила большая часть времени. Отказывалась играть в мяч во дворе и работать в мастерской — делать искусственные цветы, этому занятию некоторые затворницы предавались исступленно. Но по прошествии трех недель постепенно начала включаться в жизнь монастыря. Все в порядке, говорили врачи, поначалу все так себя ведут, но рано или поздно приобщаются к остальным.
Отсутствие сигарет — в первые дни она доставала их у охранницы, продававшей курево на вес золота, — превратилось в муку, когда ее скудные деньги закончились. Какое-то время она утешалась газетными самокрутками, которые затворницы делали из окурков, выуженных в помойке, — желание курить превратилось почти в такую же навязчивую идею, как позвонить по телефону. Жалкие песеты, которые позднее она стала зарабатывать изготовлением искусственных цветов, доставляли мимолетное облегчение.
Но тяжелее всего было ночное одиночество. Многие затворницы лежали в темноте без сна, как и она, но не отваживались шевельнуться: ночная охранница у запертых на цепь и висячий замок дверей тоже не спала — бдела. И все-таки однажды ночью Мария, замученная тяжкими мыслями, спросила достаточно громко, чтобы ее услышали рядом:
— Где мы?
Ясный и серьезный голос ответил ей с соседней кровати:
— На дне ада.
— Говорят, это — земля мавров. — Другой голос, более далекий, разнесся по всей спальне. — Похоже, правда, потому что летом, в лунные ночи, слышно, как у моря собаки лают на луну.
Громыхнула цепь на дверном кольце, точно корабельный якорь, и дверь отворилась. Церберша — единственное, казалось, живое существо во внезапно наступившей тишине — принялась ходить из конца в конец спальни. Мария оцепенела, и только она одна знала — почему.
В первую же неделю ее жизни в больнице ночная охранница без экивоков предложила Марии спать с нею в ее комнате-сторожке. Начала с делового предложения: любовь в обмен на сигареты, на шоколад, на все что угодно. «У тебя будет все, — говорила она, дрожа от возбуждения. — Заживешь как королева». Получив отказ, охранница переменила тактику. Она стала совать ей любовные записки под подушку, в карманы халата, оставлять в самых неожиданных местах. Настойчивые душераздирающие послания способны были потрясти и камень. С месяц назад она, казалось, смирилась с поражением, и тут — ночное происшествие в спальне.
Убедившись, что все затворницы спят, охранница подошла к постели Марии и принялась шептать ей в ухо ласковые непристойности, целовать лицо, напрягшуюся от ужаса шею, окаменевшие руки, исхудавшие ноги. И наконец, думая, возможно, что оцепенела Мария не от страха, а от удовольствия, решилась пойти дальше. И тут Мария так двинула ее рукой, что та упала на соседнюю кровать. Разбуженные затворницы всполошились, разъяренная охранница вскочила на ноги.
