Жозе Сарамаго - Странствие слона
Взводный перечитывает своего амадиса в четвертый, не то в пятый раз. Как и любой другой рыцарский роман, этот изобилует кровавыми схватками, под корень отсеченными руками-ногами, до пояса разрубленными туловищами, что говорит прежде всего о грубой силе тех умопостигаемых рыцарей, поскольку в ту эпоху не только не знали, но и вообразить себе не могли, как повышают достоинства режущих поверхностей ванадиевые и молибденовые сплавы, которые сегодня, легко отыскиваясь в любом кухонном ноже, убедительно показывают, как далеко и в каком верном направлении мы продвинулись за минувшие века. Книга подробно и увлекательно живописует горестную любовь амадиса и орианы — были они оба королевские дети, что однако не помешало матушке отказаться от сынка, приказать бросить его в деревянном ящике, с мечом под боком, в море, где он и предан был на волю волн, на милость течений. Что же касается орианы, то она, бедная, против своей воли оказалась обручена с собственным отцом, римским императором, тогда как все ее желания и мечты были обращены к амадису, коего любила с семи лет,— мальчугану же было двенадцать, хотя по росту и телесной крепости он мог бы сойти за пятнадцатилетнего. Увидев друг друга, они друг в друга тотчас же и влюбились под воздействием мгновенного помрачения рассудка, каковое помрачение длилось целую жизнь. Как раз тогда странствующее рыцарство озаботилось тем, чтобы довершить господни труды, а иными словами — извести на земле зло. А об эту пору любовь, если уж возникала, то не иначе как в самой своей радикальной ипостаси и доходила до самых крайних степеней, предполагавшей, что абсолютная верность должна быть столь же естественно присуща душе, как потребность есть и пить — телу. А заговорив о теле, спросим уж, кстати, в каком виде пребывало оно, сплошь покрытое рубцами и шрамами тело амадиса, льнувшее к совершенному телу несравненной орианы. Доспехи, не снабженные молибденовыми или ванадиевыми присадками, защиту давали неважную, и повествователь без утайки расскажет нам, как хрупки были латы, как легко пробивалась кольчуга. Как одного удара меча бывало довольно, чтобы бесполезный шлем оставлял без защиты помещенную в него голову. Поражаться приходится, как удалось этим людям добраться до столетия, в котором пребываем мы с вами. Ах, вот бы и мне, вздохнул взводный. Уже на протяжении изрядного времени он думал, что с удовольствием сменил бы свой капитанский патент на возможность скакать новоявленным амадисом галльским по горам, лесам, брегам и долам, изничтожая врагов господа. Ибо жизнь кавалерийского капитана в мирное время смело можно уподобить тине болотной, воде стоячей, и надобно беспрестанно вертеть головой, отыскивая что-то такое, что могло бы с достаточным профитом заполнить мертвые часы, развлечь и потешить. Капитан представляет, как амадис рысит по этой местности, дикой и каменистой, как безжалостно терзает она копыта его коня, а оруженосец гондолин говорит старшему другу, что пора бы устроить привал. Полет фантазии направил мысли взводного в сторону, далекую от литературы, но теперь они вновь занялись рассмотрением вопросов воинской дисциплины, и более того — устремились к самым ее основополагающим началам, а именно — к исполнению полученного приказа. Ежели бы взводный мог в этот миг постичь размышления короля жоана третьего, описанные нами некоторое время назад, венценосные думы о том, как слон соломон и сопровождающие его лица одолевают монотонность бескрайнего кастильского пространства, не был бы он сейчас здесь, не поднимался бы и не спускался бы по склонам, не огибал бы овраги и лощины, покуда погонщик пытается отыскать дороги, которые не слишком далеко уводили бы от тех едва различимых тропок, которые, едва успев обозначиться, исчезают под нагромождениями скал и напластованиями сланцев. Хотя король еще не успел высказать свое мнение, а никто из приближенных по причине своей ничтожности не осмелился осведомиться о нем, командующий его кавалерией его же именем одобрил маршрут, пролегающий по долинам кастилии, ибо это самый легкий, самый удобный путь, практически говоря, загородная увеселительная прогулка. Так обстояли дела, и не имелось никаких побудительных мотивов для пересмотра их, когда секретарь перо де алкасова-карнейро, случайно узнавший о решении, решил вмешаться. И сказал так: Мне представляется неправильным, сеньор, что не принято должных мер предосторожности, отчего то, что вы именуете увеселительной прогулкой, может иметь самые неприятные последствия, самые, повторяю, что ни на есть неприятные, чтобы не сказать — пагубные. Не понимаю почему, сеньор секретарь. Вообразите себе, что во время следования по кастилии возникнут проблемы с обеспечением, с обеспечением как водой, так и провиантом, вообразите, что местные жители откажутся вступать в какие бы то ни было взаимоотношения по купле-продаже, пусть даже себе в убыток. Что ж, это возможно, признал командующий. Вообразите еще, что шайки разбойников, коих там много больше, чем у нас, увидят, как слабо охраняется караван, сами посудите, ну что такое тридцать солдат, ведь это же не конвой, а слезы. Вот с этим позволю себе не согласиться, сеньор секретарь, если бы эти тридцать человек оказались под фермопилами, причем неважно, с чьей стороны, результат битвы был бы иным. Виноват, у меня и в мыслях не было усомниться в отваге и боевой выучке нашей славной кавалерии, но сказал и повторю — представьте, что эти разбойники, уже, без сомнения, знающие, что такое слоновая кость, объединятся, нападут на караван, убьют слона и вырвут у него бивни. Мне приходилось слышать, что шкуру этого животного пуля пробить не может. Может, и не может, но, согласитесь, есть и иные способы умертвить его, и я прошу вас, ваше величество, подумать, какой неслыханный получится срам, если подарок эрцгерцогу максимилиану будет потерян в стычке с испанскими разбойниками на испанской территории. Так что же, сеньор секретарь, по-вашему, надлежит нам сделать. Избрать иной маршрут — не по кастилии, а вдоль нашей границы, к северу, до кастело-родриго. Там очень скверные дороги, сеньор секретарь, вы просто не знаете этого. Очень может быть, но иного решения не существует, этот же путь имеет одно по крайней мере важное дополнительное преимущество. И какое же. Заключается оно в том, что большую часть пути можно будет проделать по территории нашего королевства. Да, это важно, сеньор государственный секретарь подумал, как видно, обо всем.
Прошло две недели, и стало еще видней, что перо де подумал все же не обо всем. От эрцгерцога прискакал гонец с письмом, где среди разнообразных словесных арабесок и фиоритур, призванных вроде бы лишь отвлечь внимание, спрашивалось, в частности, через какой пограничный пункт войдет слон на территорию испании, ибо надо знать, где будет он принят испанским или же австрийским отрядом. Португальский секретарь отвечал в том смысле, что неподалеку от кастело-родриго, и тотчас начал готовить контрнаступление. И пусть эти слова не покажутся бессмысленным преувеличением, хотя между обоими иберийскими государствами царит мир, но истина заключена в том, что шестому чувству, коим алкасова-карнейро одарен от природы, не понравилось употребленное в письме его испанского коллеги словцо принят. Можно было бы сказать — радушно встречен или — где ему будет оказано гостеприимство, но нет ведь, однако, либо сказал больше, нежели рассчитывал, либо, как принято выражаться, с языка сорвалась правда. И точные инструкции командиру конвоя о том, как себя вести, помогут избежать недоразумений, подумал перо де алкасова-карнейро, если и противная сторона будет предуведомлена. И вот итог этих стратегических расчетов подводится сержантом в ином месте и сколько-то дней спустя — то есть именно вот в данную минуту слышится доклад: Вижу верховых, сеньор капитан. Тот взглянул и убедился, что и в самом деле к ним размашистой рысью приближаются двое всадников. Сержант скомандовал своим: Стой, и на всякий случай конные посетители были взяты на мушку нескольких ружей. Резко осаженные кони, дрожа всеми членами и роняя пену с удил, застыли. Всадники поздоровались, и один из них сказал потом: У нас послание от государственного секретаря перо де алкасовы-карнейро к командиру кавалерийского конвоя, сопровождающего слона соломона. Ко мне, значит. Всадник полез в седельную сумку, извлек оттуда сложенный вчетверо лист, скрепленный печатью, протянул его взводному, а тот отъехал на несколько десятков шагов, чтобы прочесть без помехи. Когда же вернулся, глаза его сияли. Отозвал сержанта в сторонку и сказал ему: Сержант, распорядись накормить этих обоих и дать им с собой провизии. Слушаю, сеньор капитан. И оповестить всех, что с этой минуты пойдем форсированным маршем. Слушаю, сеньор капитан. И что время большого привала сокращается наполовину. Слушаю, сеньор капитан. Нам надо добраться до кастело-родриго прежде испанцев, и мы доберемся, потому что они не знают, а мы — знаем. А если не поспеем, сеньор капитан, осмелился спросить сержант. Поспеем, ну и в любом случае, кто первый дойдет, тот подождет. Вот ведь как все, оказывается, просто — кто первый дойдет, тот подождет, но возникает подозрение, что ради одного этого не стоило, пожалуй, секретарю перо де алкасове-карнейро писать письмо. Вероятно, тут есть что-то еще.
