Фэнни Флэгг - Я все еще мечтаю о тебе...
В 1979–м Хейзел завершила большое выступление на обеде, посвященном «Женщине в бизнесе», такими словами: «Итак, девочки, оставлю вам напоследок три слова в качестве напутствия: связи, связи, связи». Это было кредо Хейзел, и Бренда, следуя ее завету, изо всех сил налаживала связи. Недавно Мэгги с Брендой ходили на концерт, так Бренда отправилась за кулисы и представилась всем музыкантам, а заодно и работникам сцены. «Все голосуют», – сказала она потом Мэгги. А к делу голосования Бренда относилась как нельзя более серьезно.
Пока Мэгги обучалась игре на арфе и мечтала стать Мисс Алабамой, Бренда на другом конце города пыталась разобраться в обстановке в стране. Она знала, что белые люди живут в одной части города, а ее семья – в другой. Родители иносказательно объяснили ей, что некоторые белые люди хорошие, а некоторые нехорошие, но на Бренду это не произвело должного впечатления. Ее родные вели бурную социальную жизнь. Отец был деканом колледжа для цветных, а мама – учительницей английского в старших классах. Они жили в красивом доме, с приличными соседями. Но когда ей было около десяти лет. Бренда начала замечать, что взрослые шепчутся о чем–то невеселом.
Позже, когда в Бирмингеме начались волнения, ее родители, как и многие их друзья и соседи, не одобрили привлечение к маршам протеста детей. Они боялись. Бренду, Робби и их младшего брата не пускали в школу в дни маршей. Но их старшей сестре, Тонье, в том году исполнилось тринадцать, и ее школьная подружка сказала: пошли на демонстрацию, это же так весело. В центре будет столько народу, сказала она, да никто дома и не узнает. Кто же откажется повеселиться? Только не Тонья. Она тайком выскользнула из дома, и они встретились на углу Четвертой Северной авеню. Было и в самом деле весело, они бежали и хохотали как ненормальные – потому что не пошли в школу и теперь направляются в центр города, не предупредив родителей. Так они бежали и хохотали, пока не завернули за угол.
Тонья до сих пор помнит, как это было: холодная вода, словно огромная круглая кувалда, ударила ее в грудь и сбила с ног. Она до сих пор помнит, как хохот сменился криком ужаса; а еще помнит лай собак, и бегущих людей, и воду, много воды. Тонья навсегда запомнит тот миг, когда мир перестал быть веселым.
Когда на следующий день на первых полосах газет появились фотографии, город был в ужасе. Как могло такое случиться? Неоправданная, непростительная жестокость. Начальник пожарной службы немедленно заверил городские власти, что его люди «больше никогда» не станут применять брандспойты против человеческих существ. Но было слишком поздно.
Не только Тонью ошеломил внезапный поворот событий, Мэгги испытывала то же самое. Это был не тот Бирмингем, который она знала. Она никогда не слышала, чтобы ее родители или знакомые сказали хоть одно недоброе слово в адрес цветных. До сих пор Мэгги не предполагала, что они так несчастливы. У них в школе не было цветных ребят. Ей объясняли, что они предпочитают учиться со своими. Когда оркестры чернокожих старшеклассников выходили на городские парады, они казались такими довольными. Всегда смеялись, и, судя по виду, им было весело. Какой–то частью сознания Мэгги понимала, что в этом мире лучше быть белым, но всерьез над этим никогда не задумывалась. В ее юности подростки не интересовались политикой, по крайней мере, девочки из ее окружения. Они были слишком озабочены мальчиками, нарядами и прыщиками, чтобы думать о завтрашнем дне, а уж тем более о социальной несправедливости. Грустно, но цветные жили в одном мире, а они в другом, и не замечали этого. Она–то уж точно не замечала. Но история, к сожалению, не смотрит, молодой ты или старый, и спрашивает со всех одинаково.
А затем в церковном подвале нашли тела четырех маленьких чернокожих девочек. И город был в таком шоке, что отказывался верить. Столь неожиданный и столь мерзостный поступок! Многие жители Бирмингема предпочитали считать, что девочек убили радикалы с Севера, пытаясь привлечь к себе внимание прессы, или, скажем, это какой–то кошмарный несчастный случай. Было слишком страшно поверить, что вокруг столько жестокости и ненависти, – нет, только не в нашем городе. Но много лет спустя, когда белых, совершивших это преступление, наконец арестовали и предали суду, городу ничего не оставалось, как признать факты, и это оказалось болезненно для всех.
Что ее держало?
Пообедав покупным размороженным обедом, Мэгги вернулась к делам, и вечером, к половине одиннадцатого, все бумаги были рассортированы на две стопки – на выброс и на уничтожение. Копаясь в старых вещах, разглядывая фото Ричарда, Мэгги все воспоминала и вспоминала. Что удерживало ее с ним многие годы?
У Ричарда были черные вьющиеся волосы и добрая душа, но сейчас она поняла (слишком поздно), что был он слаб характером и глуповат. Умным был его отец, но в бизнесе он нарушал все правила, а Мэгги этого не одобряла. Честно говоря, познакомься она прежде с его семейкой, она бы дважды подумала, поддерживать ли вообще какие–либо отношения с Ричардом.
На том благотворительном обеде в Далласе она была как модель, и две женщины громкими голосами потребовали, чтобы она подошла к их столику, дабы они могли пощупать, из какого материала сшит костюм, и, пока они сетовали, что материальчик–то дешевенький (а был он вовсе не дешевый), Мэгги бросила взгляд на табличку с именами на столе и поняла, что это мать и сестра Ричарда. О боже. Да эти две дамы не просто грубиянки. Более неприятных особ ей в жизни не доводилось встречать. Они напоминали двух жаб с выпученными глазами. Видно, генетика совершила взбрык, и в семействе троллей уродился принц – Ричард, но поди угадай, когда эти гены снова взбрыкнут.
Ричард так и не развелся. Он умер от инсульта в возрасте 46 лет. Для Мэгги это был шок, но еще больший шок она испытала, когда ей вручили решение суда о выселении. Семья Ричарда (вооруженная копией старого чека на оплату залога) заявила, что он купил ей квартиру на деньги компании. Теперь они хотели получить обратно не только квартиру, но и всю мебель, посуду, серебро, живопись, телевизор и все прочее, за что она платила сама. С ними можно было побороться, но, чтобы избежать скандала, Мэгги уехала на следующее утро, взяв лишь кое–какую одежду.
Уехав из Далласа, Мэгги нашла работу на круизном пароходе, давала уроки по завязыванию шарфиков и складыванию столовых салфеток. На бумаге это смотрелось неплохо, но круизный пароход, на который она устроилась, был далеко не «Королева Елизавета» или «Кристалл». Она мечтала учить желающих красиво сервировать стол, но на занятия в основном приводили детей, чьим родителям на часок понадобилась няня. Поэтому, когда пришла весть о болезни родителей, она вернулась в Бирмингем, и это стало для нее спасением. Живя в Далласе и появляясь дома лишь изредка – навестить родных и поучаствовать в ежегодном собрании бывших Мисс Алабам, – было гораздо легче делать вид, что все прекрасно. Дома знали только, что она работает моделью в главном универмаге Далласа, а потом – на круизных катерах. С виду обе профессии казались чарующими (в детали она никого не посвящала), но теперь, когда она вернулась, стало гораздо труднее поддерживать хоть вполовину столь же роскошный имидж. Медицинские расходы росли, и ей пришлось искать работу, а это было нелегко. Она уже вышла из возраста модели, печатать на машинке не умела, по алгебре провалилась (дважды), так что бухгалтерия исключалась. Не служить же Мисс Алабаме официанткой. Ей было почти 42 – поздновато, чтобы начинать новую карьеру.
После нескольких недель поисков она была готова согласиться на низкооплачиваемую, обидную (в некотором роде) работу администратором в отеле «Шератон». Ее обязанности будут заключаться в том, чтобы встречать людей, дарить карту города участникам конференций, назначать их женам время в парикмахерской, организовывать походы по магазинам и посещение Музея Гражданских прав и статуи Вулкана. Но судьба сжалилась над ней и спасла в последнюю минуту.
В то утро Мэгги шла после собеседования через холл отеля к выходу и вдруг услышала знакомый голос:
– Мэгги! Мэгги Фортенбери… Привет, Мисс Алабама!
Она оглянулась, но никого не заметила. Потом откуда–то снизу раздался женский голос:
– Мэгги! Это Хейзел… Хейзел Уизенкнот.
Мэгги опустила глаза и увидела широко улыбающуюся Хейзел.
– Помнишь меня? Ты в детстве приходила к нам со своей матерью на примерки.
Мэгги сразу ее вспомнила (много ли в жизни встречаешь людей ростом меньше 3 футов 4 дюймов?).
– Конечно, помню. Как поживаешь?
– Отлично, фантастически, лучше не бывает. А ты как?
– Хорошо, спасибо, – соврала она.
– Выглядишь как всегда блестяще. Ты, говорят, сейчас в Далласе живешь?
– Жила, да, но теперь вернулась домой, у мамы со здоровьем неважно.
– Ох, правда, очень жаль. Она такая чудная женщина. У меня до сих пор сохранился тот костюм зайца, который она для меня сшила, – помнишь его? С большими стоячими ушами?
