Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2012)
Он и правда рванул, рискнул вслепую, просто зная, что какая-то “высшая лига” должна быть в природе, должна была остаться. Все обвалилось в тартарары, с тех самых пор, как родители Игоря, как и всякие порядочные перестроечные интеллигенты, выписывали “Новый мир” и “Знамя”. Теперь неизвестно, осталось ли что-нибудь где-нибудь вообще. Это как в голливудских триллерах после глобальной катастрофы: летит ли самолет, плывет ли катер — вокруг чернота, никого на радарах, и герой за штурвалом уже не очень верит, что найдет живых. Так и Игорь, так и все, кто начинал в провинции на рубеже веков. Игорь распечатал свое лучшее и собрал в папку, чтобы прорываться — неизвестно куда.
Пашу Москва встретила головной болью, то ли от бессонной ночи, то ли от турбин и одиннадцати тысяч и от утреннего пива. Он проглотил что-то в первой встречной сомнительной аптеке, но было непонятно: помогло, нет. Общий свинец в башке оставался. Паша обреченно шагнул на эскалатор, под бесконечно махровый низ какого-то ордена из мозаики, тоскуя, что битый час придется болтаться в грохочущих тоннелях, с головой-то. Он пытался отвлечь себя, цеплялся за все вокруг.
Вот у подножия эскалатора, в своем скворечнике, дежурная — служивая старушка — говорит в телефонную трубку, черную-эбонитовую-сороковых, с грубым шнуром. Как странно, что эти аппараты не меняют, и как прекрасно, что не меняют. Можно представить, что дежурная говорит с сороковыми годами. А когда по телику показывают Путина или остальных, то столы уставлены белыми дисковыми телефонами семидесятых. (На очень редкие вопросы журналистов отвечают про “современную электронную начинку”.) Прекрасно тоже.
На Новодевичьем есть надгробие: гранитный маршал связи говорит в гранитную трубку, гранитный провод которой уходит, пожалуй что, в вечность.
Паша посидел на станции, куда с фронтовым бомбовым воем врывались поезда, унимая свою голову. А интересны эти старинные вагоны с “архитектурными излишествами”, подкрашенные нарядно, как яблоньки, и с какой-то совершенно невагонной ручкой двери в финале. Им может быть и тридцать и шестьдесят. Почему так? — ведь, скажем, самолет очень быстро стареет, становится устало-серым, с неясными темнотами у турбин, похожими на призрачные усы старших школьников. А эти вагоны выпадают из времени. Может, все дело в том, что их просто таскают, усилие им незнакомо, жизнь на поверхности, на просторах — незнакома...
К пронзительно синему вечеру “семинар региональных менеджеров” (первая его часть) кончился. Не оставаясь на банкет, ибо не было как-то сил, Паша вызвонил Игоря, и они вместе поехали в “гостиницу”, благоразумно расположенную невдалеке от Шереметьева-1. Копеечная общага (в “АРТавиа” она громко именовалась ведомственной, хотя, как стало ясно из вывесок, принадлежала другому ведомству) оказалась слишком копеечной, дышала сырой разрухой и горелыми тряпками, а в душевой по швам меж кафелем носились сороконожки, и Игорь скабрезно шутил про зэков.
Чайник победно пел.
— А зато весело, — заявил Игорь.
Ни о спокойном общении, ни о сне не приходилось думать, ибо в другом конце комнаты — семиместной! — расположились какие-то мужики, явно не имевшие отношения к “менеджерам из регионов” (а чтобы заселяться в стаде белых воротничков, стоило, вероятно, задержаться на банкет). Мужики в меру, как-то скрыто выпивали, внешне скорее просто багровели, громыхали хохотом и резали чесночную колбасу.
Паша выдохся, устал. Подумывал укрыться с головой от жирно припорошенной пылью лампочки и провалиться — и завтра автобус на семинар аж в восемь утра... Игорь тоже начал раздражаться. У него это проявлялось, в частности, в том, что он начинал назойливо “докапываться” — внешне с вполне доброжелательным видом.
— А вы все летчики, да?
Мужики посмеялись. В том, что Игорь догадался, ничего удивительного-то и не было — по разговорам, но их, вероятно, позабавило дилетантское, расплывчатое “летчики”.
А Игорь вспомнил, по своей грандиозно смешной подготовке к филфаку, “ассоциативный словарь Караулова” (можно сказать, памятник эпохи: изданный в девяностых, то есть изданный так, как никогда не выпускали и не будут выпускать словари). В нем к слову “импотент” предлагалось две самые массовые ассоциации: “летчик” и “средних лет”. Вспомнив, усмехнулся. Будто это тайный козырь. Вслух спросил:
— А это нормально, что вы летчики и вы пьете?
Мужики посмеялись опять. Расхлябанные, не в масть, ответы лежали в диапазоне от “мы не пьем” до “нам завтра не в рейс”. Они уже с веселым интересом таращились на Игоря: мол, что это за фрукт такой. Но тот не успокаивался. Словесная дуэль продолжалась.
— А вот я сегодня, когда летел, прочитал в буклете, — начал Игорь заунывно, — что “АРТавиа” — единственный перевозчик, который гарантирует безопасность сто процентов. Что это подкрепляется в том числе особым контролем качества воздушного судна и высоким уровнем экипажа. Что многочисленные комиссии, включая медицинскую, перед каждым полетом...
Тут Павел с легкой меланхолией предположил, что их теперь побьют.
Но в комнате грохнуло.
Мужики валились от хохота — визжали панцирные сетки.
— “АРТавиа”!.. Сто процентов!.. Я умираю... Многочисленные комиссии... Ой, анекдот!..
— Сто процентов они гарантируют... Да ты сам понимаешь, какая это чушь? Да они только по ушам ездят... богатым дяденькам... Вот это они умеют, вот тут — сто процентов...
Самый рослый из мужиков, выставив ядреные ступни, говорил это так горячо, так серьезно, что Паша вынужден был завороженно кивать, — он только понял, что конфликта не будет. Мужики не смолкали. Наболело. Прорвало.
— Ты думаешь, если мы летаем, то мы не в курсе, что там делается, что ли?.. Нас, кстати, тоже учили всем этим штучкам, как что сказать, как убедить... Это гипноз фактически. Вы же знаете, как эта секта работает!
— Я — нет, — парировал Игорь. Протестный задор в нем сохранялся.
— А “особый контроль” качества — это же вообще пэ-цэ, — вмешался еще один, с пугающе близко посаженными глазами. — Мы же на гробах летаем! (Все посуровели.) Набрали в лизинг всякого металлолома... Из Средней Азии, из Казахстана в основном... Ребят, я в пятой компании летаю, если считать советский “Аэрофлот”, я такого состояния машин вообще не видел! Да мне страшно тумблерами щелкать в кабине, все на соплях...
— Ага, вы почитайте наш журнал отложенных неисправностей. Эта штука посильнее “Фауста” Гёте. Или удостоверение летной годности вэ-эс... Там откроешь перед полетом, е-мое, куда я сел, где мои вещи! То реверс, то спидометр... То гидравлика шасси... Даже бумажки — чистый цирк, ха, можно журналистам продать... когда кто-нибудь грохнется...
Особый, мрачный смех.
— Слушайте. — Паша приподнялся на кровати. Ему и правда стало интересно. — Мы с вами в ведомственной гостинице. (Пилоты снова заржали.) Сейчас идет семинар, приехали люди. Вы не можете не понимать, что мы можем иметь какое-то отношение к “АРТавиа”. — Паша запутался в оборотах. — Вы с нами, незнакомыми людьми, не боитесь вести такие разговоры?
В глазах у некоторых он увидел настороженность — у тех, кто и раньше помалкивал. Но активисты не испугались. Наоборот, даже агрессия появилась в голосе:
— А чего мне бояться? Чего мне терять? Да я бы сам к чертям уволился, меня звали на “Уральские линии” в Ебург, так эти же держат, уговаривают... Копейки же платят! Я, пилот первой категории, с такими часами (ну, с налетом)... Мне стыдно сказать, сколько я получаю, особенно в новом году! А обещали-то... А главное, такие деньжищи гребут!
Летчики так взволновались, что не унять. Они бухтели и возмущались, и это надолго.
— Ха, — откликнулся Игорь дурашливым голосом, — а ведь нам еще обратно лететь! Может, поездом, а, Паш?
Но Паша уже не отвечал на шутки, ибо спать ему хотелось — до полного отупения, и только лампочка тиранила и тиранила самый мозг.
(Окончание следует.)
Смерть первенцев
Черных Наталия Борисовна — поэт, прозаик, эссеист. Родилась в городе Челябинск-65 (ныне Озёрск), в семье военнослужащих. С 1987 года живет в Москве. Окончила библиотечный техникум, работала по специальности. Автор нескольких поэтических книг.
Подняла глаза вверх —
увидела хлеб
свежий
ржаной
