Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол
Однако денег на то, чтобы нанять для этого человека, уже не было. Тогда Маррей Гилфорт навестил владельца нервной клиники. Тот признал, что миссис Спотвуд чувствует себя гораздо лучше. Он согласился, что несложные каждодневные обязанности могут пойти ей на пользу.
И её привезли домой.
И теперь, двенадцать лет спустя, лет, которых в сущности не было вовсе, потому что они пронеслись и исчезли, ясным зимним утром, стоя в кухне перед накрытым столом и глядя на дымящийся кофе, в одно мгновение она осмыслила свою жизнь.
Всю жизнь её покидали, и в этом состояло её предназначение. Она вдруг ощутила то высшее блаженство, которое приходит лишь с ясным и самостоятельным пониманием своей судьбы, то есть себя. Стоя в залитой солнцем кухне, она чувствовала, что обрела покой и бессмертие. Все предназначенное свершилось. И Анджело Пассетто не вернётся.
Но он вернулся.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Стемнело. Большая и яркая лампочка без абажура свисала с потолка, освещая просторную кухню. На лампе видны были мушиные пятна и жирные подтёки осевших на стекло кухонных испарений. По вечерам иной раз случалось, что Кэсси бросала работу и начинала глядеть на сияющую лампочку. Та, казалось, придвигалась к ней все ближе, и мушиные пятнышки на стекле делались большими и отчётливыми, однако лампочка хотя и приближалась, но никогда не подходила вплотную. А иногда удалялась от неё, вращаясь и уплывая, становилась все меньше, но не исчезала из виду.
Кэсси глядела на лампочку, неподвижно стоя посреди кухни с кастрюлей в руке. Рука с кастрюлей, в которой Кэсси собиралась варить картошку, висела как плеть, словно была слишком слаба даже для такого ничтожного груза. Лампочка удалялась, и видеть это было невыносимо; но сегодня, глядя на неё, Кэсси знала, чтобы выжить, нужно только поверить, что все происходящее, даже самое невыносимое, — неизбежно, потому что иначе ты была бы не ты. И она знала, что теперь уже ничто не будет дразнить и мучить её, приближаясь, но не даваясь в руки. Отныне все — и эта лампочка, и стены кухни, и деревья в темноте за окном, и горы за деревьями, — все будет, вращаясь, покидать её.
Но тут она услышала скрип. Дверь, дверь на задний двор, медленно открывалась. Он вернулся.
Ей виделось, что он качается и гнётся в дверном проёме, словно темнота за его спиной была беспокойной волной, которая принесла его сюда — спустилась с гор, из леса, распахнула дверь и теперь вот-вот сама вольётся в дом, наполнит кухню, швырнёт его к ней. Вот темнота водоворотом кружится вокруг его ног, поднимается до колен, ещё чуть-чуть, и она подхватит его и внесёт в дом, а он будет не отрываясь смотреть Кэсси прямо в глаза.
Но случилось иначе. Войдя в кухню, он нащупал за спиной дверь и захлопнул её. Щёлкнул замок. Путь темноте был перекрыт.
Но это было не все, потому что когда на мгновение она перевела взгляд на лампочку, то оказалось, что та теперь не уходит от неё, а приближается, и уже отчётливо видны мушиные пятнышки на стекле.
Значит, она ошиблась. Её уже не покидали. К ней возвращались.
Она снова посмотрела на него и увидела, как приближается его лицо: он вернулся.
Увидела, как смотрят на неё его глаза, услышала, как он произносит: «Привет».
Она попыталась ответить, но губы не слушались её. Лицо все приближалось. Вокруг розовых губ торчали чёрные щетинки: он сегодня не брился. Он шёл к ней, но при этом приближался быстрее, чем несли его ноги, я быстрее, чем приближались к ней стены, плита, лампочка и все остальное. Когда он приблизился вплотную, она закрыла глаза.
И очутилась в темноте. Потом услышала — или нет, просто почувствовала, что он исчез. Открыла глаза.
Он прошёл мимо неё к старой цинковой раковине у окна и налил воды в стакан, словно ничего не произошло: просто человек вернулся поздно и хочет пить.
Теперь уже стены застыли на своих местах. Точно псы, которым велено стоять. Он смотрел на неё так пристально, что ей казалось — ещё немного и взгляд его начнёт причинять боль.
— Ездил в Паркертон? — спросила она, вернее, услышала, как кто-то её голосом задал этот дурацкий вопрос.
— Да, — сказал он, — в Паркертон.
Наконец он отвёл взгляд от её лица и посмотрел на накрытый стол.
Она тоже оглянулась. На столе лежала красная клетчатая клеёнка, а на ней — ложка, вилка, нож, кофейная чашка и фарфоровая бело-розовая тарелка, последняя из старого сервиза, подаренного ещё тёте Джозефине на свадьбу. Кэсси всегда кормила его из этой тарелки.
— Пойду умоюсь, — сказал он и вышел в прихожую.
В бесчувственном оцепенении она застыла возле плиты. Если ничего не чувствовать, ничего и не произойдёт. А если ничего не произойдёт, то и чувствовать будет нечего.
Он долго не возвращался, и это было кстати, потому что она успела все приготовить — картофельное пюре, две свиные котлеты, горошек из банки. Сев за стол, он вилки не взял, словно и не собираясь есть, потом, когда она стала наливать ему кофе, поднял на неё глаза. А когда она отошла к плите, он опять опустил глаза и глядел теперь на кофе, от которого к ярко-белой лампочке у него над головой поднимались струйки пара.
И вдруг, так и не притронувшись к еде, он отодвинул заскрежетавший по дощатому полу стул, подошёл к старому холодильнику в углу за раковиной, вытащил лёд, кинул три кубика в стакан, налил на две трети воды и вернулся к столу. Он аккуратно поставил стакан рядом с тарелкой, сел, каждым своим движением стараясь подчеркнуть, что не замечает её присутствия, вытащил из кармана бутылку виски и налил стакан почти доверху.
И только тогда посмотрел на неё покрасневшими глазами. И подтолкнул к ней стакан.
Она покачала головой.
— Не хочешь! — воскликнул он и засмеялся коротким лающим смехом. Отхлебнул порядочно виски и начал есть, без аппетита, медленно и брезгливо, недоверчиво осматривая каждый кусок, прежде чем положить его в рот. Глаз на неё не поднимал. Кофе стоял нетронутый.
Съев больше половины, он вдруг решился — посмотрел ей в глаза. Она оцепенела под этим внезапным взглядом в упор.
— Ты там стоишь, почему? — спросил он.
Она попыталась понять, почему в самом деле стоит у плиты.
Каждый вечер, подав ему ужин, она стояла там и смотрела, как он ест. Ей было видно, как влажно блестят под лампочкой его волосы, гладкие, точно чёрная эмаль. Но она понимала, что это не ответ на его вопрос, и чувствовала себя как в школе, в той давно развалившейся школе у дороги, когда учитель задавал ей вопрос, а ответ никак не шёл на язык.
Он глядел на неё в упор.
— Ты не ешь? — сказал он. Она покачала головой.
— Почему ты не ешь? — сказал он.
— Не могу, — сказала она.
— Почему не могу?
Опять она не знала, что ответить.
Обычно она ждала, пока он кончит есть и уйдёт из кухни, а потом разогревала что-нибудь для Сандера. Накормив Сандера, садилась возле его кровати и ела.
Но разве это ответ на его вопрос?
— Почему ты не сидишь? — говорил он, глядя на неё покрасневшими глазами,
Она не отвечала.
— Вон стул, видишь? — сказал он, указывая на стул у стены возле раковины. — Неси сюда.
Она принесла стул.
— Хорошо, садись.
Она опустилась на стул, чувствуя на себе яркий свет лампы.
Он снова принялся есть, по-прежнему не обращая на неё внимания. Доел, поднял голову. В резком электрическом свете лицо её казалось белым как мел, но он глядел на неё в упор, и вот на скулах у неё появились яркие лихорадочные пятна и по лицу пополз румянец. Кэсси опустила голову, но он успел поймать её взгляд: из тёмных глазниц словно откуда-то издалека глаза её смотрели на него с мольбой.
Это продолжалось ровно секунду, и она тут же уронила голову на грудь, но в нём уже вспыхнул гнев.
— Почему молчишь?
Он перегнулся через стол и приказал:
— Говори.
Она не шевелилась, и быстрым движением он внезапно схватил её за руку, вяло, смиренно лежавшую на клеёнке; схватил крепко и потянул, приподнимая её руку над столом.
— Говори! Ну, говори!
Но она по-прежнему молчала, и в отчаянии, в злобе он отбросил её руку.
Вскочил со стула и схватил бутылку.
— Ты кто? — закричал он. — Святая мадонна! Кто ты есть?
Она подняла голову, чтобы поглядеть на него и попытаться ответить на этот вопрос, словно повисший в воздухе, но Анджело был уже в дверях. А потом и дверь закрылась.
Он стоял в тёмной прихожей, тяжело дыша. Если бы она хоть что-нибудь сказала. Чтобы хоть знать, что она настоящая, живая.
Не зажигая света, он на ощупь медленно прошёл из прихожей в коридор и оттуда в свою комнату. Так же в темноте лёг на кровать, прямо в одежде, не сняв даже туфель. Отхлебнул из бутылки, поставил её на пол возле кровати, закурил и лёг на спину.
Затягиваясь, он держал сигарету в кулаке, пряча от глаз ярко вспыхивающий уголёк. Но, не желая видеть даже слабое розовое свечение, уходившее из-под ребра его ладони в темноту, он упорно глядел в невидимый потолок.
