Дэвид Стори - Сэвилл
Мать не возвращалась полтора месяца. Под конец он решил, что она никогда не вернется, и по вечерам в постели придумывал, как он будет жить у миссис Шоу. Как-то он предложил вычистить ее медные тарелки, и она сидела рядом с ним за столом, с тревогой смотрела, как он старается, а потом брала тарелку и еще раз ее протирала. Он вскопал грядки мистера Шоу и засеял их, но то и дело поглядывал на свой огород и на дом, который теперь совсем затих, потому что отец почти все время проводил в больнице. В школе ребята сказали ему, что его мать умирает, а один мальчик постарше сказал, что она умерла, а сам следил, какое у него лицо, и нагнулся, чтобы заглянуть ему в глаза.
Когда наконец они поехали за ней, он как будто весь оледенел. Словно совсем перестал чувствовать. Он сидел, сжимая кулаки на коленях, и смотрел в окно автобуса из-за отцовского плеча. Он не помнил, как выглядит мать, не помнил, какая она.
На нем был праздничный костюм, и отец умыл его перед тем, как они вышли из дома. Он прибрал на кухне, смел мусор в кучки и загородил его стулом. Он тоже надел праздничный костюм, и его щеки были ярко-красными там, где их скребла бритва.
— Ну, теперь она вернется, и все будет хорошо, — сказал отец.
Колин кивнул, глядя в окно на луга. Там паслись лошади из шахты. Они были в наглазниках, чтобы свет их не ослепил.
— Погляди-ка, — сказал отец. — Им отпуск устроили, подняли наверх погулять. — И он повернулся на сиденье, глядя на лошадей.
В больнице он ждал в домике у ворот. Вдоль стены стояли жесткие стулья, а за стеклянной перегородкой сидел мужчина в форме, читал газету и посматривал на подъездную дорогу.
Он не видел, как мать шла по дороге. Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и она вошла в своем пальто, розовая, с блестящими глазами и чуть-чуть растерянная, словно уезжала отдыхать. В руках она держала сверток, завернутый в белую шаль.
— Ну вот, — сказала она. — Здравствуй, Колин. — Она повернулась к отцу, и он поставил на пол чемодан.
Тогда она нагнулась и сказала:
— Ну вот, голубчик. Ты без меня скучал?
Он кивнул и, когда она прижалась к нему, заплакал.
— Мы же домой едем. Вместе. И теперь все будет хорошо.
— Да, — сказал он, прижимаясь лицом к ее локтю.
— Такси вам надо? — спросил человек в форме. Он вышел из-за перегородки и теперь с газетой в руке стоял у двери.
— Да, — сказал отец. — Вызовите нам такси, ладно?
Он глядел на человека в форме, улыбался, посмеивался, кивал.
— Колин, — сказала мать. — Хочешь посмотреть на него?
— Да, — сказал он и посмотрел на крохотное личико, выглядывавшее из свертка.
Оно спало, закрыв глаза. К щеке прижимался крохотный кулачок, и ноготь на большом пальце был почти совсем белый.
— Как мы его назовем? — спросила мать.
— Не знаю. — Он помотал головой, все еще глядя на спящее личико.
— Мы думали, Стивен. Но выбирать будешь ты. Мы решим, когда будем дома.
Подъехало такси, чемодан поставили в багажник, и шофер держал открытой заднюю дверцу, пока мать садилась с маленьким. Колин сел рядом с ней, а отец — впереди с шофером.
— Куда? — спросил шофер.
— На автобусную остановку, — сказал отец.
— До нее же и двухсот ярдов не будет, — сказал шофер.
— А дальше мне не по карману, — сказал отец. — До нашего дома шесть миль.
Шофер посидел с закрытыми глазами, а потом сказал:
— Свезу за десять шиллингов.
— Десять шиллингов, — сказал отец. — А знаешь, сколько часов я вкалываю, чтобы их заработать?
Они вылезли у автобусной остановки. Шофер остался сидеть за рулем — чемодан из багажника они достали сами, и дверцу, когда вылезала мать, придерживал Колин.
— Надо было бы поехать до дома, — сказала она. — Ведь такой случай.
— Я бы поехал, — сказал отец. — Только он мне не пришелся. Какого черта платить столько такому, как он? Хочешь, я схожу и возьму другого.
— Нет, — сказала она. — Поедем на автобусе.
Она прижимала маленького к себе и посматривала на его личико, прикрытое уголком шали.
— Нам должны были дать больничную машину, — сказал отец. — Я каждую неделю плачу в больничный фонд, а нам даже машины не дали.
— О чем ты говоришь, — сказала мать. — Мне как раз очень хотелось поехать на автобусе.
Он сел на скамейку позади них, а чемодан поставили в багажник у двери.
Иногда они оборачивались к нему.
— Тебе удобно? — спросил отец.
Он кивнул, стискивая кулаки в карманах.
— Ты спроси у миссис Шоу, он вел себя молодцом, — сказал отец.
Другие пассажиры посматривали на них и улыбались, а когда выходили, то нагибались и заглядывали под уголок шали.
— Миленький какой, — говорили женщины. — А он кто — мальчик или девочка?
— Мальчик, — отвечал отец и сам смотрел на крохотное личико.
— А кричать он здоров, сразу видно, что мальчик.
— Не без этого, — сказал отец. — Пожаловаться нельзя.
Когда они приехали в поселок, отец, посвистывая, спрыгнул на землю, взял чемодан, махнул кондукторше и осмотрелся по сторонам.
Они шли по улице, а женщины выходили из дверей, и мать останавливалась, откидывая уголок шали.
— Кушать хочет, — говорили женщины. — Вы уж идите.
— Да, черт подери, еще один голодный рот, — говорил отец.
Колин шел за ними с чемоданом, ставил его на землю, когда они останавливались, глядел прямо перед собой и по-прежнему чувствовал себя неловко, потому что на нем в будний день был праздничный костюм.
У двери отец сказал:
— Ты на беспорядок внимания не обращай. — Он сунул ключ в замок. — Садись отдыхай, а я чай вскипячу.
Он поставил чайник на огонь, который разжег перед тем, как они поехали в больницу, достал чайничек для заварки и чашки.
— Просто слов нет, — сказала мать. — До чего же хорошо вернуться домой.
Она сидела, оглядывая кухню, глаза у нее сияли, щеки все еще были розовыми.
— Сейчас, сейчас, — сказала она маленькому, воркуя над ним, и развернула шаль. Ножки у него были крохотные, изогнутые и, как личико, красные от плача. — Ну-ка, нравится тебе твой дом? — спросила она.
Он стал еще краснее, закричал громче, и его личико спряталось в складках и морщинах. Отец взял его, чтобы мать сняла пальто. Потом она села у огня, взяла маленького воркуя, начала расстегивать платье.
— Вот что, — сказал отец. — Сбегай-ка в лавку купи сигарет.
— Да пусть остается, — сказала мать.
— Беги-беги, — сказал отец. — Курить хочется, мочи нет, а ни одной не осталось. Купи себе шоколадку.
Колин вышел, сжимая в кулаке полкроны. Монета еще хранила теплоту отцовского кармана.
Приближалось время обеда, и на улице никого не было. Со стороны шахты доносилось попыхивание подъемника и голос бродячего торговца, выкликающего с тележки свой товар.
Его башмаки поскрипывали в тишине, и в окне лавки на углу он увидел себя — темный костюмчик с короткими штанишками, чулки, закатанные под коленками, аккуратно приглаженные волосы.
— Ну, и как тебе с малышом в доме? — спросил лавочник. Высунув кончик языка, он резал сыр тонкой проволокой. — Вот будешь его учить. Как стоять на ногах, как волосы причесывать.
— Угу, — сказал он, беря сигареты.
— Не надо, я угощаю, — сказал лавочник, когда он протянул деньги за шоколадку. — Такое не каждый день случается.
Он шел назад медленно и откусывал от шоколадки по маленькому кусочку, а потом сунул ее в карман — оставалось еще больше половины. Он подумал, что не надо возвращаться слишком скоро, и постоял у края тротуара, водя носком ботинка по пыли.
Со стороны школы донесся звонок, а потом послышались громкие голоса ребят, которые на большой перемене ходили обедать домой.
Он подождал, пока они всей гурьбой с воплями перебегали улицу на углу, а потом пошел к своему крыльцу.
Из двери выходила миссис Шоу.
— Ну, можешь гордиться, — сказала она. — Такого крепыша поискать.
— Угу, — сказал он.
Отец на кухне наливал чай в чашки.
— Теперь-то он видит, что не зря терпел столько времени, — сказала миссис Шоу из дверей.
— Само собой. — Отец кивнул.
Она взъерошила ему волосы и сказала:
— А скучно без него будет. Словно со своим расстаемся.
— Да, — сказал отец. — Большое вам спасибо.
— И огород вскопал, и всю мою медь начистил.
Отец кивнул и засмеялся.
— Пожалуй, ему и в нашем огороде дело найдется. За эти недели там все заросло.
— Ничего, — сказала миссис Шоу. — Теперь вы, благодарение богу, опять вместе, вся семья.
— Да, — сказал отец. — Нам есть за что его возблагодарить.
Когда миссис Шоу ушла, отец поставил одну чашку на тарелку с сухариками и пошел к лестнице.
— Я только отнесу, — сказал он. — А потом посмотрим, что у нас на обед.
