Марина Вишневецкая - Брысь, крокодил!
Телефон звонит — совсем рядом.
— Я слушаю, — говорит за дверью папа. — Нет, не приходил. Что? Бред какой-то… Ну давай будем вместе искать.
Это — с работы. Там у них опять что-то сломалось, и надо искать — что! Сейчас он скажет: совдепия чертова!
— Татуль, ты не волнуйся. Ну сказал он тебе «честное пионерское» — это же для них сейчас!..
Мама? На другом конце — мама.
— Татуль, я не спорю. Хорошо. Найти в красной книжке телефон и сказать «от Вербицких». Я понял, понял.
И опять телефон звонит — за Дианиной дверью. Диана кричит:
— Кто? Жопа! — и хохочет вдруг.
Папа говорит:
— Добрый вечер. Я… Нам порекомендовали к вам обратиться Вербицкие.
Диана говорит:
— А больше ты ничего не хочешь?
Папа говорит:
— До завтра мы не можем ждать.
Диана кричит:
— Сам туда сходи! Был? Еще раз сходи! — и опять хохочет вдруг: — Ну ты меня, Фунт, заколебал! Ты че? У парня дизентерия! Не, я невыездная.
Папа говорит:
— Вы не имеете морального права!
Диана говорит:
— Я больше с козлами не тусуюсь.
— Тогда порекомендуйте нам кого-нибудь… Ну то есть, конечно, не лишь бы кого-нибудь.
— Пупок развяжется!
И тихо-тихо стало — оба молчат. У кого-то на плите картошка сгорела, как в лесу, только дыма не видно. Папа радостно:
— Пишу! От Мирзоева.
Диана ехидно:
— Так ему кто игрушку купил — тот и папа.
— Огромное вам спасибо!
— А ху-ху не хо-хо?
Душа — это и есть я сейчас. Всех слышу, а меня — никто. Они все есть: ходят, говорят, а я их потрогать не могу. Хотя, конечно, тело еще мешает немного. И мокрятина липкая. А то бы улететь к морю и жить там — всей душой. Днем под водой жить, среди водорослей, рифов, а всю ночь смотреть на звезды, как спутники между ними медленно-медленно плывут. Это очень сложно — сразу отличить звезду от спутника. Особенно, когда долго смотришь и уже все звезды тоже подрагивают. А ты все смотришь, смотришь и вдруг кричишь на весь двор, нет, на весь Афон — потому что явно же это падает наш корабль с нашими космонавтами. И тетя Айган и дядя Арсен сбегаются и над тобой смеются: «Э-э! Был бы корабл — программа бы „Врэмя“ сказал!» А ты кричишь: «Это он сейчас, сейчас упал!» А тетя Айган говорит: «Э-э! „Врэмя“ бы все равно сказал!» Шершавой ладонью по голове гладит и уходит. Цикады же позванивают в черноте, как электронный телефон за дверью директора: пилик, пилик — а там никого! Их в траве столько же, сколько звезд. И подрагивают они так же, просто их не видно. А звезды далеко, и их не слышно. Когда же папа с мамой наконец приходят из кино…
Дверь вдруг начинает хрустеть замком. Но подняться без рук, оказывается, невозможно почти.
— Я как почувствовал! — Это папа вышел на порог. — Мама уже не знает, куда бежать! — под локти схватил и сразу на ноги поставил. — Ей мальчики во дворе рассказали. Бред какой-то! В самом деле! — и то ли руки Сереже разжать хочет, то ли ждет, что все сейчас шуткой обернется.
И снова железный лязг — Диана в щель лицо просунула, потом и плечи — в своем халатике скользком.
— Слышу мужской разговор — дай, думаю, разживусь сигареткой! — и носом шмыгает, и ускользающий атлас обратно на плечо тянет. — Вот только узнала: у подруги муж час назад на машине разбился. Мне бы хоть бычок!
Бычок по гороскопу — это папа. Стоит и смотрит исподлобья.
— Да. Большое несчастье. Он сам был за рулем?
— Слушай, дай закурить. Ну, что ты?.. — Диана то место ладонью трет, куда при ангине кладут горчичник. — Душа болит! Вина нет граммульки?
Папа принимается рыться в карманах, когда вдруг открывается лифт и из него — мама:
— Мне Вейцман сказал… Покажи руки! Я этого гипнотизера посажу! Ты помнишь его фамилию?
Хлоп! И никакой Дианы! Она только участкового милиционера и маму боится.
— Он мне до конца своих дней будет пенсию платить! — Мама на нервной почве кладет свою сумку на плиту и тоже начинает Сережины руки дергать, как будто это поломанный шпингалет в уборной. — Ты до Мирзоева дозвонился?
— Он твоих Вербицких еле вспомнил.
— Ты сказал, что мы две таксы платим?
— А ты сказала так сказать?
— Идиота кусок! Ничего нельзя доверить!
— Можно. Я выпросил у него другого сенса. Не знаю уж, экстра или нет.
— Юмор твой, знаешь! Господи! Он же весь мокрый. Уписался? Чей он дал телефон?
— Серебро. Фамилия сенса: Серебро.
Быстрые мамины руки, как две мышки, бегают по пуговицам и молниям, стягивая мокрое.
— Мирзоев — гений. Он нашей Нелечке ребенка сделал! Андрей! Не стой! Держи его за плечи. Сережик! Эй! Ты почему молчишь? Ты можешь говорить?
— Ты же видишь, что не может!
— Боже мой! Неси его лыжные брюки. И трусики. Сынуля, ручкам не больно? Головка не болит? Давай и носки снимем.
— Эти брюки?
— Лыжные! Теплые! Ну что за козел?
— Если взяла отгул — надо дома сидеть! За ребенком смотреть!
— Я взяла отгул?!
— Мне твой Кузнецов сказал…
— Он же меня сам отпустил к заказчику, он забыл!
— Он сказал, что ты пошла с сыном к врачу! Ты же у нас ведьма. Накаркала!
Они думают, что я не говорю. И что я не слышу. И что я даже не душа. У папы руки медленные, как две черепахи в панцирях.
— Когда ты брала отгул под мамин сердечный приступ…
— Уйди с моих глаз! Звони Серебру!
А сухие трусы — это, оказывается, еще и безумно тепло. И сухие брюки. Всего-всего обняли, как будто любят-любят! Я вас тоже, брюки, ужасно люблю!
— Пап.
— Что? Он что-то сказал, Тата! Мне показалось…
— Показалось — перекрестись! Вот мы и одеты. Раз плюс раз — бабушкин звонок.
Мама кричит:
— Не вздумай ей говорить.
Папа уже от двери:
— Но она сама у…
— Не у!.. Сережа, иди в свою комнату!
Бедная бабушка опять звонит: раз плюс раз. Папа открывает.
— Зачем ты? Такая тяжесть!
Две полные сумки капусты — голова к голове. Бабушка их ставит на пол и гордо растирает разрумянившиеся руки:
— Можно ли было не взять? Два часа — и мы с капустой! Ой, какие люди в очереди злые стали! Сереженька, будем мириться?
— Ольга Сазоновна, мы все сейчас на пару часов уедем.
— Куда же на ночь глядя? Ему уроки делать! Сережа, скажи бабушке, что случилось!
— Сережа, иди к себе. Я кому сказала? — Мама в спину подталкивает и в темной комнате оставляет. И нечем зажечь свет. Зато из темноты голоса слышней — лица же не мешают.
Мама кричит:
— Нелечка! Как хорошо, что я тебя застала! Скажи мне честно: что такое этот Серебро? Да нет! Экстрасенс!
Папа считает:
— Раз, два, три, четыре, пять…
Бабушка говорит:
— Мне давно пора, как ты говоришь, андеграунд.
— Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Мама, это же в другом смысле!
— Ты сам мне объяснял: это — «под землю».
— Двадцать! Не под землю, а под землей. Течение такое. На выпей. Мама, пей!
— Я знаю, там река мертвых течет. Теперь опять в это стало модно верить! — Бабушка заплачет сейчас. — Только бы не лежать, чтоб от вас и часа не зависеть! Только бы сразу!
Шкаф, кресло, стол выступают из темноты, как крупные звери из зарослей. Они и пахнут похоже с тех пор, как их в прошлом году сюда привезли. Но если Серебро — это тот самый, который в школу сегодня приезжал… Их, может быть, всего два или четыре. Ну ясно, что не больше! А-а, скажет, как же, как же! Давно тебя жду! Я ведь сразу тебя насквозь увидел! Ну-ка, говори при всех: для чего тебе руки? колено чесать или не колено? Позор! Позор и грязь! Микробы и позор! Все слышали? И обязательно бабушке его передайте, чтобы недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах. На полу лежал топор, весь от крови розовый, — это сын играл с отцом в Павлика Морозова. Нет, вы послушайте! Если бы Казя сегодня испугалась машины и укусила его за ногу или лучше если бы Га-Вла в зал его не пустила: опоздал — сам виноват! Лучше если бы Серебро выступал бы в Индии, заразился там малярией и сейчас бы под тремя одеялами там дрожал!
— Серебро! Серебро! Я же знаю, ты меня слышишь! В моих руках — часть твоей силы! Я же унес ее с собой! Что — испугался? И сети расставил. И ловишь меня! Серебро, я приказываю: замри, замри, умри!
Свет. Я не вижу ничего. Кто-то вбежал. Папа. И бабушка. И мама. Все стоят.
— Я — сам гипнотизер! Я не поеду! Не двигаться! Стоять!
— Сереженька, — это бабушка.
Бабушка не поддается. Крадется ближе.
— Бабушка, замри! Я — гипнотизер!
— Уже замерла, — а сама крадется.
— Ольга Сазоновна, стоять, — мама — сквозь зубы и глаза закрыла.
И папа прищурил. Но видно же: некрепко спят.
— Дети! Вы все — дети! Папа, собирай цветы! Тебе десять лет. Собирай! Их тут целое поле!
— Собирай, — мама шепчет.
— Но, Татуль…
— Собирай, прыгай, бегай! — Мама быстрей всех поддалась.
И папа нагнулся и воздух хватает.
— И тебе, мама, десять. Скажи, девочка, громко: сколько тебе лет?
— Десять, — говорит мама.
