Мария Бушуева - Лев, глотающий солнце
И когда щупловатый черноволосый тесть в который раз приоткрывал ему служебные секреты, показывал те невидимые ниточки, за которые можно подергать этого завлаба и того доктора наук, когда их скрытые пороки, их большие и маленькие темные пятна, точно географическая карта, расстилались перед Володей на красном полированном столе Анатолия Николаевича, вдруг, однажды, когда тоже мела метель за окном, показался он Володе превратившейся в заместителя директора по науке Черной курицей, благодаря которой суждено Володе удивлять всех своими способностями и и талантами, — нужно только молчать, молчать и молчать!
Что, собственно, я и делаю. Но теперь — по иным причинам. Он грустно усмехнулся, вспоминая.
Конечно, Володино повзрослевшее и ставшее изворотливым сознание давно забыло про какую-то волшебную повесть, много раз читанную — перечитанную в детстве, но там, в глубине его души, однажды отразившись в ее темных, водных зеркалах, детские мечты и желания остались жить навсегда, там все так же сверкали драгоценные камни на дорожках Подземного государства и копошилась Черная курица, и эти вечные отражения отбрасывали на все, что являлось Володе в обыденной реальности, в особенности на встреченных людей, странный, возможно, искажающий свет. Отражение требовало живого воплощения, надеялось обрести плоть и кровь. И Володя, того не осознавая, жил вечным ожиданием: вот, свершится чудо, и конопляное зернышко окажется в моей ладони! Если бы не это постоянное ожидание, конечно, не зернышка, о котором Володя позабыл, как и про книгу, в которой о нем было написано, а упорное ожидание чего-то неясного, изматывающее именно своей туманной неопределенностью, Володя, возможно, был бы счастлив. Так он иногда подумывал в тишине своего кабинета.
А тесть — хитрый жук сразу уловил: молодому мэнээсу нравится оттеночек таинственности, — и уж так напускал туману, не без жутиков, признаться, что иногда у Володи начинала кружиться голова и географическая карта, полная пятен и пятнышек сотрудников, а также линий — дорог нужных связей и обходных путей, расплывалась перед ним в какую-то одну грязно — мутную лужу. Но переборщил старый интриган: сходство его с Черной курицей, мелькнувшее в самом начале Володиных хождений в дом Прамчуков, быстро испарилось: не милый друг, скрашивающий тоску детского сердца, но усатый генералиссимус тридцатых годов Двадцатого века, предстал перед его напуганным воображением.
В тот же вечер удрал Володя к своей огненноволосой Елизавете, с которой намеревался пожениться, как только пройдет защита его кандидатской диссертации.
Но перед самой защитой произошла у них большая размолвка. Сначала двое суток они выпивали и занимались любовью. Неистовая Елизавета влекла его и своей популярностью у мужского пола, и тем, что она и Володю, до той поры робкого и малосильного в постели со случайными подружками, наделила своей огромной физической энергией. В общем, наверное, он и мог любить только тех, кто вольно или невольно обогащал чем-то его самого.
До Елизаветы у него была Людмила… Но оставила она лишь «занозу в сердце», как выразился один из Володиных приятелей о своей неудачной первой любви.
Приятелей пришлось всех разогнать: Марта с брезгливой настороженностью относилась к чужим людям, приходящим в ее тихий прозрачный дом. Но это было позднее…
Елизавета обучила Володю всем чудесам секса, тогда еще не растиражированным видеопродукцией. В то утро, после особо смелых ласк, от которых он по-ханжески отмахивался сначала, но без которых, вкусив их, как запретный плод, уже не мог существовать, Елизавета разглаживала холодным лезвием ножа свои отяжелевшие веки, смотрела, не стесняясь, голая в зеркало на свои уже немного отвисшие груди и говорила своему изображению то ли ласково, то ли осуждающе: «Ох, и б-дь! Ох, и шлюха!»— и Володя, созерцая похмельным взором свою кинодиву, испытывал смутное чувство любви и отвращения одновременно: он и к себе так относился — с любовью и отвращением, и свое второе «Я», прекрасное, огненноволосое, смелое, щедрое на ласки, но безудержное, хищное и порочное, видел в Елизавете.
Вечером у него была назначена важная встреча с Анатолием Николаевичем, а днем, съездив на работу и отметившись, да, тогда они могли месяцами не работать, лишь «отмечаться» и получали исправно зарплату! — он зашел к Елизавете: то, что его невеста и любовница— директор известного в городе кинотеатра тоже приятно щекотала Володино самолюбие.
Несмотря на скромное название — «Пионер» — в кинотеатре показывали по вечерам и не пионерские фильмы. В подвале работал бар, напротив громыхал тир, а в небольшом зальце пели какие-нибудь не очень удачные певцы и выступали порой малоизвестные кудрявые поэты. Поэты потом почему-то обязательно заходили в тир, делали пару неточных выстрелов и нимало не смущаясь этим, спускались в бар и оседали в нем до самого закрытия. Елизавета тяготела к людям искусства. Она часто выписывала им не одну, а пять оплачиваемых «путевок» за одно выступление, — и они любили бывать в «Пионере», читая свои вирши не только по вечерам, но и днем — для детворы и старушек.
Для Володи все поэты были на два лица: походившие на Есенина или на Блока. Женщин-поэтесс Елизавета не приглашала принципиально. Она предпочитала быть не просто королевой, но и единственной женщиной среди табуна мужиков.
И в тот день у нее торчал в кабинете какой-то псевдо Блок: то ли Мыльник, то ли Мельник по фамилии, потом вдруг, лет через пятнадцать, взлетевший в поэты-песенники и ставший знаменитым… Нет, Мельник или Мыльник к тому, что случилось с Елизаветой, отношения не имел, тогда он просто сидел у нее, осторожно утешая, а она рыдала и пила коньяк, как воду. Правда, потом жена этого Мельника — да, фамилия его была именно Мельник! — стала директором «Пионера», и злые языки поговаривали, что она, мол, и накатала сама куда следует телегу на огненноволосую диву. Что было написано, Володя так и не узнал. Рыдала Елизавета безутешно.
— У меня такие страшные неприятности, Володенька, — шептала она, прижимая к себе его черноволосую голову. Поэт тактично удалился. — И растрата большая, и… не только… Наклепал кто-то на меня! Что будет!?
И тут Володя испугался. Действительно, что будет!? Мало ли куда написали?
В дверь постучали.
— Войдите! — Рыдающим голосом пригласила Елизавета. Вошел ее брат, Антон.
— Ладно, — поспешно сказал Володя, — я тороплюсь. Пока — Он встал и быстро пошел к дверям.
— Не уходи! — Елизавета выскочила изо стола. — Останься!
— Дела у меня, Лиза, — проникновенным голосом сказал Володя и как-то по-отцовски взросло посмотрел на нее. — Держись.
Она выбежала за ним, проводила по лестнице и в открытую дверь крикнула:
— Завтра я буду здесь с десяти утра, приходи сюда или сегодня после двенадцати домой.
Володя не пришел ни ночью, ни утром, ни через день. Как он себе объяснил — просто закрутился, замотался, то с шефом встречался, то работал… Во вторник, — он никогда в жизни не забывал, что это случилось именно во вторник, — ему позвонил Антон, брат Елизаветы, и будничным голосом сообщил, что она покончила с собой, а похороны в четверг, в два часа, панихида в «Пионере».
Володя тогда пил три дня беспробудно, и сейчас вряд ли может утверждать наверняка, что на похоронах был. Помнится смутно лицо Елизаветино — с закрыми глазами и косынкой на шее — но, может, во сне приснилось?
А на четвертый день его вызвал к себе домой Анатолий Николаевич. Он был строг, в черном костюме с галстуком, лысеющий лоб поблескивал при свете лампы. Володиному пропитанному алкоголем мозгу показался он в тот вечером директором бюро ритуальных услуг. Может быть, самого главного бюро. То есть, говоря проще, самим Князем Тьмы.
— Володя, — мягко заговорил он, — я безусловно сочувствую тебе…
Володя насторожился. Струйки страха поползли под его коленками и стали, извиваясь. подниматься вверх, по ногам.
— …Потерять близкого человека — всегда тяжело…
Володя сидел в кресле, чувствуя, что душа его, точно рыба в сети, колышется в нитях быстрых и путанных взглядов щуплого, коварного и всемогущего Анатолия Николаевича.
— Я и сам знал Елизавету. Неприятности ее не умаляют ее красоты. А неприятности были большие. — Глаза шефа выстрелили прямо в Володины зрачки.
Это был конец.
13
Елена принадлежала к вечному типу девушек и женщин, способных увлекаться только теми представителями противоположного пола, которые уже влюблены в их лучшую подругу или близкую приятельницу. И потому, напуская на себя сонный и скучающий вид, хоть и поспав, между тем, вполне сладко, она внимательно оценила отношения Ани и Гоши, Георгия, а также его дачку, машину и черты характера, так сказать, и почувствовала к нему сильный интерес, который уже к вечеру того же дня определила как вполне оформившуюся влюбленность. Некоторая прагматичность не отрицала чувства: ум с сердцем в ладу, вот и все.
